Симпатическая нервная система, выбрасывая адреналин, резко повышает активность, ускоряет бег, усиливает обороноспособность, решительность. Ее антагонистом является центральная нервная система, которая уравновешивает порыв спокойствием, выдержкой, здравым смыслом. Короче говоря — она сдерживает.

Каждая половина мозга имеет большие резервы функциональных способностей. Действительно, некоторые люди, у которых была удалена почти половина мозга из-за врожденных кист, почти не проявили утраты так называемых высших функций, обычно связываемых с мозгом — как, например, интеллект, память, способность планировать. Но кора сдерживает.

Коты с удаленной корой мозга не меняют «личностных особенностей». Дружелюбные, ласковые животные продолжают мурлыкать и проявлять привязанность после удаления коры; более агрессивные, неприручаемые сохраняют злобность. Но и те и другие реагировали на угрозу или боль немедленной взрывчатостью. Щипание хвоста, обдувание морды, появление кота-соперника рассердило бы любого кота, но кот, лишенный коры, нападает так яростно и свирепо, что это возможно лишь при бесконтрольности лимбического мозга.

Потребности человеческой общины многообразны. Драчливость — ценное свойство воина, а в обычной жизни подобные виды агрессивности легко направляются на спорт и игры, в которых страсть к превосходству над другими находит свое безвредное проявление. Но смелый охотник, храбрый воин, бесстрашный рыцарь — все это отчасти биологические, отчасти созданные воспитанием типы, которые могли распространяться и индивидуальным, и групповым отбором, а проявление, разумеется, зависело и от среды, воспитания, ценностных параметров.

Социальная функция феодала-рыцаря сложна. Он мог быть и был жестоким, властным и властолюбивым. Но он каждоминутно был готов к бою не на живот, а на смерть, он должен был быть прекрасным наездником и бойцом в пешем и конном строю, он должен был мчаться на коне на ряды врага впереди своего отряда; малейший признак робости, трусости не только покрывал позором и его, и его род, но и почти сразу лишал всех владений. Он должен был всегда вести себя вызывающе. В жизни животных огромную роль играют демонстрационные действия: животные принимают угрожающую позу, раздуваются, ставят шерсть дыбом. По существу совсем беззащитная плащеносная ящерица подымает веером воротник, раз в пять превышающий по диаметру морду, широко раскрывает пасть и шипит; все это чистейший блеф, и если враг не испугается, ящерице остается только бегство. Однако в огромном большинстве случаев подобные отпугивающие демонстрации достигают цели. Но и средневековый рыцарь был обречен на постоянное демонстрирование своей драчливости с той разницей, что демонстрация часто превращалась в настоящий бой. Маршал Ланн как-то сказал: «Гусар, который в 30 лет не убит или не искалечен, не гусар, а дерьмо». Он был тяжело ранен при Абукире и при Пултуске, а при Асперне, в 40 лет, убит. Средневековый рыцарь обычно погибал много раньше. Но ничем не сдерживаемая йо отношению к низшим заносчивость и зверство феодалов наложили свой отпечаток на весь психологический облик горожан и селян средневековой центральной и западной Европы, точнее Германии, Франции, Испании; не случайно, может быть, феодалы и дворянство этих стран обычно не блистали выдержкой и мышлением. Иначе сложилось дело в Англии, где феодалы были пришельцами-завоевателями. В ответ на их бесчинства появился длинный лук — орудие простолюдина и источник его собственного достоинства.

В Германии, Франции, Испании феодал и дворянин мог обращаться с горожанами и селянами, как со скотиной. В Англии буйствовавшего феодала или дворянина ждала стрела не только Робин Гудов, но и любого простолюдина, стрела, пробивающая любые латы. Эти стрелы и длинный лук, победивший при Кресси, Пуатье и Азенкуре, породили английский национальный характер, благодаря которому явилась Великая хартия вольностей и впервые был обезглавлен зазнавшийся король, уничтожена Великая Армада и сложен национальный гимн:

Англия, Англия, правь волнами Британцы никогда не станут рабами.

Социальные условия, производственные отношения не только определяют идеологию, они определяют и направления социального отбора, которые путем обратных связей в свою очередь модифицируют и производственные отношения.

Гипотеза эволюционно-генетического происхождения альтруизма не может иметь права на существование, если она оставит без рассмотрения проблему преступности, притом преступности двоякого рода — не только уголовно наказуемой и поэтому социально менее опасной, но и несравненно более грозной преступности, уголовно не наказуемой, которая порождается честолюбием, алчностью, властностью.

Особенностью мерзавцев «как класса» является их необычайно быстрая адаптация к любой ситуации. Прекрасно об этом сказал Д. Гранин в «Иду на грозу». Любое идущее сверху указание, каким бы оно нелепым ни было в конкретной обстановке, будет перевыполнено. Соответственно психологии руководителя будет дана и соответствующая его желаниям информация, совершено все требуемое, любой ценой. Кейтеля за его угодливость по отношению к Гитлеру прозвали Лакейтель (Lakai — лакей), но число лакеев на любых ступенях иерархической лестницы чрезвычайно велико. Суворов называл людей подобного рода «бештимтзагеры», что в точном смысловом переводе означает «поддакиватели». Но при любом виде деспотизма именно мерзавец делает блистательную карьеру, будь то Малюта Скуратов, Бирон или Аракчеев, существование которого, впрочем, признавал необходимым и Л. Толстой, устами Николая Ростова предупреждавший о существовании великого множества «порядочных» людей, готовых рубить декабристов.

Очень трудно разработать методику социального отбора, которая предотвращала бы выход к власти именно мерзавцев. Демократическая партия в Риме выбрала консулом демагога Варрона, будущего виновника ужасающего поражения при Каннах, который благополучно пережил тот бой, а с тех пор история дала бесчисленные примеры аналогичного выдвижения.

Мы не предлагаем рецептов, мы лишь подчеркиваем фундаментальную роль социального отбора для любой нации, любой страны.

Быть может, очень благоприятным фактором является то, что во многих странах мира важным фактором социального выдвижения становится тестирование способностей.

«Как мы показали, расхождение между детерминированным генетически и детерминированным средой интеллектом не должно больше господствовать в нашем мышлении, поскольку оба фактора в действительности являются осями взаимодействующей системы» (Eckland В. К., 1974, с. 136).

«Результаты тестирования быстро становятся одним из главных, а может быть, и главным единым критерием для занятия положения в обществе» (там же, с. 137). Конечно, при любых методах тестирования почти невозможно исключить роль социальной преемственности, ставящей в более благоприятное положение потомство семей, более обеспеченных материально, а также потомство интеллигенции. Но все же, по крайней мере в рамках «нормальных» условий воспитания и образования, выпадающих на долю многих десятков или даже сотен миллионов детей и подростков Европы и Северной Америки, главную роль в показателях большинства тестов играет именно наследственный уровень одаренности. Следует отметить, что это справедливо лишь в том случае, если тестируемый действительно заинтересован в получении высокой оценки, проникнут духом соревнования. В подавляющем большинстве случаев в Западной Европе и Северной Америке • такая заинтересованность налицо, хотя, конечно, степень самомобилизации, способность справиться с волнением и некоторые другие временные факторы вносят некоторую долю неточности в определение одаренности.

Умственная отсталость или незрелость и даже узость мировоззрения может легко приводить к тому, что в психологической и юридической практике зарубежных стран получило название commention — суждение об окружающем с позиций небольшой группы своего непосредственного окружения — будь то своя компания подростков, уличная шайка, парни или девушки своей деревни, своя секта, каста, своя группа снобов, профессионалов или дельцов. Именно commention позволяет направить этический комплекс на доблестное участие в какой-нибудь шайке бандитов, воров, хулиганов, нравственное чувство найдет выход в «молодечестве»; чувство товарищества у новичка будет использовано бессовестными членами шайки. Но и этот вид поведения диктуется этическим комплексом, лишь извращенно реализуемым. Этот комплекс наследственных инстинктов и эмоций может и отсутствовать у многих «полулюдей», он может искусственно подавляться воспитанием и дезинформацией, выход этого комплекса в дело можно направлять в любые каналы.

Содержание в неведении и бесправии — издевательство над нашим могучим мозгом, потенциально способным к усвоению почти безграничных знаний и пониманию сложнейших проблем. Явная несправедливость — это издевательство не только над ее жертвой, а над всеми присутствующими. Даже если они улюлюкают, радуясь про себя, что жертва — не они, а кто-то другой, у них подсознательно остается шрам. Прежде чем эта психическая травма породит отдачу, несправедливость или бунт против очередной подлости, может пройти много лет. Но наш мозг и эмоции спят лишь во сне, и ошибается тот, кто этого не понимает.

Когда ослабевает петля материальной нужды, главным воспитателем преступности становится зрелище торжествующего зла. Но свидетели зла воспитываются по-разному. Литературная правда бывает концентрированнее исторической. В рассказе Г. Клейста «Михаэль Кольхаз» немолодой уже, умный, сдержанный и заботливый крестьянин-хозяин терпит обиду от какого-то обнаглевшего барона. Обида и ущерб, пожалуй, не слишком сильны и велики, но очень уж циничны обстоятельства. Тогда он собирает отряд из всяких обиженных, разоренных и озлобленных и начинает малую войну против обидчика. Горят замки, пригороды. В дело вмешивается сам император. Обидчик и его покровители жестоко наказаны, справедливость восстановлена, Кольхаза за все совершенное казнят, а детей его за доблесть отца возводят во дворянство.

Правдоискатели не переведутся, пока не переведется несправедливость; воспитываемые на ней гангстеры, малые и крупные, временные и постоянные, гастрольные и профессиональные, подводимые под уголовный кодекс, а чаще «уважающие» его, тоже не скоро переведутся. Долго придется искать то событие, которое пока еще «нейтрального» ребенка или юнца повернет к правдоискательству, злу или безразличию, во всем или при удобном случае, временно или надолго.

Когда говорят о роли наследственности, молчаливо подразумевается «при прочих равных условиях», а уж разобраться в том, во что сформируются бесчисленно разнообразные генотипы в бесчисленно разнообразных и притом меняющихся условиях, пока не под силу. Приходится упрощать переменные, потому что только так и можно подойти хоть к первому приближению.

Конечно, несомненна роль традиции, культурной среды, преемственности, примера и воспитания в развитии этических свойств; слишком мало известны законы развития детской психики и действующие при этом механизмы усиления и торможения, чтобы установить, какое влияние на индивидуальную этику оказывают младенческие и детские восприятия. Этичность и зверство сочетаются достаточно причудливо в индивиде. Торквемада, Игнатий Лойола (после обращения), даже, может быть, Филипп II были безукоризненно этичны в личной жизни. Никто не мог сравниться в жестокости с аскетами и полуаскетами, хотя прошедший каторгу жесточайший враг Марии Стюарт, пуританин Джон Нокс глубоким старцем женился на 16-летней девушке. Величайшей трагедией является то, что традиция, воспитание способны подавить наследственное чувство справедливости, гуманизма не только у морально дефективных, но и у людей с большим чувством долга. Низменные звериные инстинкты легко развязываются на любом уровне, от пьяной поножовщины или выхода деревни на деревню с кольями до погромов и межплеменных, межнациональных, межрасовых, межклассовых войн. Но, как мы это покажем далее, очень опасна и точка зрения тех социологов, которые исповедуют догму всевластия воспитания.

Когда-то антисоциальные поступки, преступность целиком относили за счет социальных факторов, затем за счет пережитков капитализма и т. д. Верили в то, что крайние формы антисоциального поведения, в частности преступность, исчезнут с жестокой социальной нуждой, с неграмотностью. Этого не произошло. Проф. А. Герцензон и И. Карпец, юристы, не склонные преуменьшать достижения нашей страны в области снижения преступности, сообщили (Известия, 1967, №22), что с 1935 по 1966г. преступность в СССР снизилась до 25 %. Но 1935 г. следовал за годами массовой коллективизации, ссылки кулаков и примыкавших к ним прослоек крестьянства, за голодом на Украине и Кубани, за введением карточек и экстраординарных законов об охране социалистической собственности, был годом крупнейших демографических сдвигов, массовой беспризорности. И если преступность за треть века снизилась только в 4 раза, несмотря на то, что существенно сгладились и «пережитки капитализма», и пережитки эпохи нарушения норм социалистической законности, резко вырос уровень образования и культуры, то у преступности должны быть и другие корни, помимо социально-экономических.

«И теперь, когда американец торжествует над древнейшим врагом, нуждой, он стоит перед необычайно острым и нарастающим расовым конфликтом, запугиваемый рекордной высотой юношеской преступности. Но и практичный скандинав находится не в лучшем положении, мрачно размышляя о том, что в его маленьких странах, достигших стабильности и оптимального равновесия между политической свободой и экономической справедливостью, алкоголизм, психические заболевания, самоубийства и аборты приняли поражающий размах» (Ardrey R., 1970, с. 160-161).

Мы должны ограничить свой анализ профессиональными преступниками, рецидивистами, для которых преступление — основная форма существования, и поставить трезво вопрос о том, какую роль играют в подлинной, хронической, рецидивирующей преступности биологические, генетические факторы, значение которых полностью игнорировалось в силу естественного стремления подальше оттолкнуться от нелепостей, высказанных криминологами-ломброзианцами тогда, когда никакой научной генетики не существовало, а биологические теории личности представляли собой наборы произвольных догм.

Нашей ближайшей задачей будет демонстрация немаловажной роли в преступности тех неизбежных наследственных нарушений нормального генотипа, который в результате отбора стал достоянием подавляющего большинства людей.

Общая тенденция отбора вовсе не означает, что «нормальную» систему нельзя подавить средой'ли что человечество наследственно однородно в отношении эмоций, связанных с этикой. Нормальная система этических реакций, подобно любому виду психической деятельности, осуществляется при условии нормального состояния огромного количества генов. Нормальное, не олигофреническое мышление снижается до уровня олигофренического (слабоумного) при гомозиготности по любому из сотни уже известных и, вероятно, сотен еще не известных наследственных дефектов обмена, а также при почти любой нелетальной хромосомной аберрации; следовательно, не-олигофреническое мышление возможно лишь при нормальном, состоянии сотен разных участков хромосом, а мутантное состояние хоть одного из них (по счастью, для большинства этих локусов только в гомозиготном состоянии) вызывает предрасположение к олигофрении. Нешизофреническое мышление аналогичным образом возможно только при нормальном состоянии других генных участков хромосом, вероятно, исчисляющихся сотнями. Сходным образом поражение любого из многих десятков других генов вызывает предрасположение к маниакально-депрессивному психозу.

Предрасполагающий к преступности эффект лишней Y-хромосомы впервые обнаружился при обследовании преступников с трудным поведением; среди них оказалась повышенной в 10 раз против средней частота хроматин-положительных (т. е. мужчин, имеющих вместо нормальной одной — две Х-хромосомы). Самым неожиданным было то, что цитогенетическое исследование установило наличие у некоторых из них еще и второй Y-хромосомы, т. е. 48 хромосом с половыми хромосомами XXYY вместо 46 хромосом с половыми хромосомами XY. Эта находка побудила одну из основоположниц цитогенетики человека П. Джекобе со своими сотрудниками обследовать психических больных, которых приходилось содержать в условиях особо строгого надзора. Из 197 обследованных не менее 7 оказались имеющими комплекс половых хромосом XYY, среди нормального населения очень редкий (Jacobs P., 1977).

К 1977 г. в результате изучения сотен мужчин с лишней Y-xpoмосомой (47/XYY) выяснилось, что при этой хромосомной аномалии иногда развивается очень рослый, антисоциальный и агрессивный тип конституции. Обладатели этого кариотипа независимо от семейного и социального окружения обычно очень рано начинают выделяться агрессивностью, а некоторые затем и преступностью. Около 5 % преступников ростом выше 183 см (6 футов), большей частью легких дебилов, в англо-американских тюремных психиатрических больницах обладают этим кариотипом, не обнаруженным пока среди баскетболистов и других рослых атлетов, тогда как среди новорожденных частота этого аномального кариотипа 47/XYY не превышает 1 : 700 (0,Н %). Наиболее характерные преступления при этом кариотипе — поджоги и воровство, зачастую бессмысленные. Однако в печати промелькнули сообщения и о других преступлениях, совершенных людьми с лишней Y-хромосомой. Так, английский суд 20/ХП 1968 г. отправил в Бродмурскую тюремную больницу бессрочно человека с кариотипом XYY, ростом 205 см, убийцу своих четырех детей. Промелькнуло сообщение о молодом французе с кариотипом XYY, убийце 62-летней проститутки.

Большинство страдающих синдромом XYY не вступают в конфликт с законом; однако некоторая часть их легко поддается импульсам, приводящим к агрессии, к гомосексуализму, педофилии, воровству, поджогам; любое понуждение вызывает у них вспышки злобной ярости, очень слабо контролируемые задерживающими нервами.

Вопрос о необходимости раннего выделения хромосомных аберрантов с кариотипом XYY, о необходимости особых мер ограждения от них и обычного населения, и преступников с меньшим потенциалом агрессивности уже широко обсуждается в зарубежной генетической и юридической литературе.

Но что же происходит с основной массой аберрантов XYY? Самый предварительный, но небезынтересный ответ на это дало кариологическое обследование (Jacobs P., 1977) взятой в качестве контроля группы в 175 подростков-учеников на фабриках и заводах. Среди этой группы, взятой в качестве контроля к подросткам из исправительных колоний, был обнаружен лишь один юноша с кариотипом XYY (17 лет, рост 172 см). Оказалось, что за два года ученичества он успел сменить 8 мест работы и уже был присужден к штрафу в 5 ф. ст. за мелкую кражу молока и масла. В это время юноша зарабатывал 11 ф. ст. в неделю, из которых 3 ф. ст. вносил на содержание в семье родственников, где были хорошие домашние условия. Таким образом, не только перемена мест работы, но и кража были совершенно немотивированы и бессмысленны. Самое существенное — конечно, то, что этот случай был обнаружен не среди правонарушителей или преступников, а среди «контроля», из которого юноша XYY выделялся особенностями своего поведения.

Поскольку поставленное на очередь кариологическое выделение лиц с синдромом XYY среди высокорослых преступников представляет собой технически трудоемкую задачу, упомянем здесь, что появились экспресс-методы выявления лишней Y-хромосомы, а именно окрашивание мазков слизистой рта акрихинипритом и флюоресцентное микроскопирование (YY выделяется в виде двух светящихся точек).

Совершенно иного типа преступность связана с синдромом Клайнфельтера, характеризующимся наличием 47.хромосом, в том числе набором половых хромосом XXY, недоразвитием семенников, евнухоидным телосложением, высоким ростом и умственной отсталостью. Этот тип. легко диагностируемый по наличию полового хроматина в мазках слизистой рта, встречается у 0,2 % младенцев, тогда как среди туповатых преступников лица с этим синдромом составляют около 2 %. Генез преступности элементарен: умственная вялость, отсталость, безынициативность, неуспеваемость в школе обрекают больного на жалкую роль. Житейская беспомощность, низкий образовательный и профессиональный уровень, пассивность, внушаемость позволяют легко вербовать их в пособники преступлений.

Проблема связи кариотипов XXY и XYY с психопатологией, сексопатологией и преступностью довольно быстро проясняется, в немалой мере из-за применения экспресс-методов диагностики (по половому хроматину для диагностики XXY, флюоресцентной микроскопии для XYY) (табл. 6).

Таблица 6

Сравнение частоты гоносомных аномалий

среди популяций новорожденных, не новорожденных

и среди особых контингентов (Hamerton J. L., 1976, сокр.)

Среди 960 субгигантов (183 см) и гигантов в психиатрических больницах закрытого типа было обнаружено 49 человек с синдромом 47/XYY (5,1 %) и 29 с синдромом XXY (2,3 %), что соответственно в 30 и 20 раз превышает частоту в среде новорожденных и здорового населения (Hook E. В., 1973).

Подавляющее большинство аберрантов 47/XYY отнюдь не становятся преступниками, но они недостаточно контролируют свои импульсы.

Данная конституционная аномалия, болезнь Шерешевского-Тернера, связана с умственной и физиологической инфантильностью, относительно редка (0,03 %) среди девушек, но очень поучительна. Девушки с этим синдромом — карлицы, почти неспособные к абстрактному мышлению. Благодаря трудолюбию, упорству, своеобразному практицизму они достаточно успешно учатся, кончают школы и даже вузы, но только не дисгармонирующие с их профилем способностей. Психологически поучительна их любовь к опеканию маленьких детей, резонерство и анозогнозия — отсутствие критического восприятия своего дефекта.

Грубый дефект хромосомного аппарата оказывает столь властное влияние на формирование личности, что все остальные воздействия могут лишь слегка модифицировать основной тип.

Разумеется, если в отдельных, достаточно редких случаях преступность оказывается связанной с грубой наследственной аномалией конституции (XXY, XYY, ХО), то на этом основании оспаривать ведущую роль среды и социальных факторов в целом преступности так же нелепо, как на основании существования наследственных типов Д-авитаминоза и пеллагры отрицать существование или огромное превалирование алиментарных авитаминозов. Однако биологические факторы антисоциального поведения далеко не исчерпываются грубыми нарушениями хромосомного комплекса.

Сравнительно недавно генофонд человечества представлялся относительно однородным. Конечно, было ясно, что в ходе своего развития человечество дифференцировалось на ряд рас, отличающихся друг от друга множеством признаков, большей частью адаптирующихся к локальным условиям среды; было несомненно, что помимо межрасовых различий имеется очень большой размах внутрирасовой изменчивости по любым «нормальным» признакам, будь то рост, уровень тех или иных видов способностей, цвета глаз, волос. Считалось, что те полсотни тысяч пар генов, которые составляют генотип человека, мутируют с частотой порядка 1 мутация на 100 тыс. гамет, что доминантные мутации, сколько-нибудь вредные, быстро отметаются отбором, что основная часть наследственной патологии человека •определяется надпороговым накоплением полигенов (в сочетании с надпороговым накоплением у повышенно восприимчивых различных экзогенных вредностей), а также выщеплением в гомозиготном состоянии различных рецессивных генов с четким патологическим действием. Но принималось, что все, определяющее поведение личности, всецело детерминируется социальной передачей и окружающими условиями, в первую очередь макро- и микросоциальными (если не считать, разумеется, относительно редких случаев клинического слабоумия, психоза и т. п.).

Указав на всеобщий принцип постоянной эволюционной подмены субстрата микробного фермента его мономутантно возникающим структурным аналогом-антиметаболитом (Эфроимсон В. П., 1971), мы можем сослаться на книгу Р. Левонтина (1978), в которой доля балансированно-полиморфных локусов составляет около 30 % всего числа генов. Еще трудно судить, насколько точны эти расчеты, но по ним ясно, что буквально все виды высших животных проходили интенсивный отбор на распространение таких мононуклеотидных мутаций, которые либо изменяли структуру мимикрируемого антитела, либо превращали полипоптид в антиметаболит паразитарного фермента. Хотя пока данные о балансированном полиморфизме относятся лишь к наиболее удобным для получения структурам, т. е. эритроцитам, лейкоцитам, белкам плазмы крови и т. д., поскольку множество микробных и вирусных паразитов добиралось и до тканей мозга, в них будет обнаружен аналогичный размах балансированного полиморфизма. Совершенно естественно несходство реакций психики разных индивидов на совершенно одинаковые внешние стимулы. Совершенно естественно, что минимальные начальные отклонения могут определять последующую избирательную восприимчивость, что в свою очередь поведет к цепной реакции, в частности к интересующей нас здесь асоциальное™ и антисоциальности.

Явление неисчерпаемой наследственной гетерогенности (которому еще предстоит гигантское расширение в результате применения новейших методов электрофореза и иммуноэлектрофореза в гелях к экстрактам ткани мозга внезапно погибших молодых людей) заранее исключает возможность сходного реагирования всех членов группы детей или подростков на какой-либо внешний импульс. У некоторых он вообще не дойдет до сознания или не будет переработан, либо не запомнится, и с возрастом, наслаиваясь друг на друга, эти расхождения будут возрастать. Очень большое сходство в психике однояйцевых близнецов-партнеров объясняется вовсе не только их изначальной генетической тождественностью, а тем, что они сходно реагировали на все сходные взаимодействия, любопытным образом, даже при раздельном воспитании. Поэтому практически очень трудно уловить то минимальное начальное отклонение, которое сделало подростка более восприимчивым к преступным установкам, к антисоциальным, к вхождению в ту группу, которая обладает именно асоциальными и антисоциальными ценностными параметрами. Не надо думать, что истинная причина подростковой преступности — алкоголизм отца, распад семьи, домашнее неустройство и т. д. Прежде всего, алкоголизм отца может и отталкивать от алкоголя, а семейные неустройства могут заставить с головой, уйти в нечто, от них отстраняющее. Всегда и всюду речь идет о выборе субъекта, иначе все дети алкоголиков становились бы преступниками, все двоечники и второгодники имели бы признание и самоутверждение среди молодых негодяев.

В действительности же семейно-школьная обстановка оказывается не очень прогностической, в том смысле, что хотя значительная доля подростковой преступности действительно идет из таких семей, большинство детей наглядно обучается в них необходимости диаметрально противоположного поведения. Что касается школы, то совершенно неизвестно, в какой мере пренебрежение к занятиям порождается обязательным получением тройки и переводом из класса в класс, в какой мере тем, что педагогами редко становятся по призванию, в какой мере тем, что почти всегда под рукой оказывается компания самоутверждающихся хулиганов.

Считалось также, что естественный отбор почти совершенно прекратил свое действие, что достижение некоторого уровня материального благополучия, ликвидации нужды, капитализма, империализма и колониализма, широкого доступа к получению образования вполне достаточно для достижения всеобщего равенства и необычайного расцвета всех талантов, приведет к золотому веку.

Следует, как нам кажется, признаться в том, что ликвидация многих форм социального неравенства, почти полная, хотя бы юридическая, а отчасти и экономическая ликвидация колониализма (да и то обстоятельство, что с 1945г. открытая война шла лишь в относительно Немногих странах мира) не принесли человечеству и малой доли того счастья, которое ожидалось. Под реальной угрозой истребления нет-нет, но оказывались целые народы. Но даже странам, вот уже более полутора столетий не воевавшим, в которых без войн материальные нужды потеряли свою остроту (мы имеем в виду, например, Швецию), приходится считаться с постоянным ростом преступности, наркомании, алкоголизма и самоубийств.

Советскому Союзу приходится признать алкоголизм проблемой общегосударственного значения, да и преступность спала не так резко, как на это надеялись некоторые социологи и криминалисты. История XX в. показала, как легко и быстро народы мира спускались до уровня массового зверства и непротивления ему, как легко захватывали и прочно удерживали власть демагоги, диктаторы и тираны всех мастей и как часто и сильно случайные личностные факторы определяли судьбу не только малых, но и великих стран, даже всей планеты.

Если историкам волей-неволей приходится признать роль случайности в ходе истории в гораздо большей мере, чем это обычно допускалось сторонниками фаталистической детерминированности, то и эволюционная генетика человека в итоге количественного наращивания сведений приходит к качественно новому пониманию генетической гетерогенности человечества и происхождения личностных особенностей. Становится все более ясным, что так называемая социальная преемственность (только) и производство средств жизни — далеко не единственные факторы формирования личности; огромную роль играет почти игнорируемая другая сторона производственных отношений: «...производство самого человека, продолжение рода», как признавал Ф. Энгельс. Специфика продолжения рода у человека, точнее, сохранение потомства, оказывается основной направляющей силой отбора, порождающей множество высших биологических особенностей человека, его социальность и ту сторону его природы, которая является биологической основой этической и эстетической восприимчивости. Мало того, выясняется, что наследственная гетерогенность, базирующаяся на глобально распространенной гетерозиготности по многим тысячам генных участков хромосом, является необходимым условием существования всех видов высших животных, от дрозофилы и пресмыкающихся до человека. Выясняется, что глубочайшая наследственная гетерогенность не только охватывает морфологические, биохимические и антигенные особенности человека, но и распространяется на его высшие психические свойства. Становится ясным, что наследственное предрасположение играет важную роль не только при таких клинически выраженных патологиях, как олигофрения, шизофрения, маниакально-депрессивный психоз или не-экзогенная эпилепсия, но и в гораздо более широком круге погранично-нормальных состояний, будь то пониженный уровень некоторых интеллектуальных способностей, шизоидность, циклотимия или эпилептоидность. Исследования на близнецах четко устанавливают роль наследственности в уровне десятков видов дарований и такие «случайности», как наличие в одной родословной, охватывающей едва ли тысячу человек, людей такой неисчерпаемой энергии, как Л. Толстой, Пушкин, Веневитинов, Тютчев, М. М. Щербатов, Чаадаев, философ-идеалист Леонтьев, два Бестужевых, А. Н. Толстой — двух гениев мирового ранга, десятка первоклассных талантов. Даже суммарный, нивелирующий показатель, коэффициент интеллекта, в нормальных условиях в не меньшей мере зависит от наследственности, чем от среды (табл. 7).

Таблица 7

Коэффициент корреляции показателей интеллекта для ОБ и ДБ, воспитанных вместе, и ОБ, воспитанных раздельно

Все сказанное отнюдь не принижает роли и значения среды в формировании личностных особенностей. Ссылаться на то, что реальные Маугли или Каспары Гаузеры, лишенные с младенчества человеческого общества, становились идиотами, значит переводить обсуждение вопроса на уровень: что нужнее человеку — воздух, вода или пища? И если сроки гибели без воздуха, воды или пищи различны, то это не делает их менее необходимыми. Равным образом совершенно очевидна и роль социальной преемственности — вертикальной и горизонтальной — и то, что прогресс человечества базируется на этой преемственности. Тем не менее, несмотря на социальную преемственность, заданную и в общем довольно сходную для широчайших масс населения, индивидуальные различия в отношении человека и общества, в его творческой или иной продуктивности, в его социальной роли, положительной или отрицательной, остаются почти беспредельными. Это не значит, разумеется, что социальная преемственность не играет роли, это значит, что ее общее значение для человечества в целом огромно, но что личностные особенности способны оказывать важное влияние на выбор типа поведения из безграничного разнообразия этих типов, передающихся по принципу социальной преемственности. Откуда же берется это неисчерпаемое разнообразие личностных особенностей, в генезе которых, как показывают исследования на близнецах, столь важную роль играют наследственные факторы?

В ходе своей эволюции предки человека непрерывно подвергались агрессии бесчисленных штаммов патогенных вирусов и бактерий. Не следует думать, что кожа или слизистая желудочно-кишечного тракта были надежной защитой — ведь достаточно малейшего ранения кожи или желудочно-кишечного тракта (например, паразитическими червями) , чтобы во внутреннюю среду организма проникло бесчисленное множество различнейших вирусов и бактерий. Ненадежен и приобретенный специфический иммунитет — антитела появляются лишь через неделю-две после прививки, а пока организм должен пользоваться другой системой обороны. Ведь бактерия способна делиться каждые 20 мин., и будь внутренняя среда организма благоприятной для нее, она размножилась бы в темпах сам-8 в час, 824 в сутки, т. е. могла бы дать за сутки миллиарды миллиардов потомков. Анализ проблемы микробной агрессии привел к выводам не только общебиологической, но и социальной значимости.

Революция во взглядах на генофонд человечества началась с открытия необычайной распространенности двух рецессивно-летальных заболеваний — серповидно-клеточной (S) анемии среди негров, средиземноморской анемии (Т) среди итальянцев. Оказалось, что местами до 30-40 % жителей несут в гетерозиготном состоянии тот или иной из этих генов, что в этих районах вероятность брака между носителями превышает 10-15 %, а так как в таких браках четверть потомства — дети, наследующие по гену анемии (S или Т) и от отца, и от матери, — погибает, то ген анемии должен отметаться отбором. Если же, тем не менее, рецессивно-летальный ген имеет широкое распространение, то он, очевидно, должен давать преимущество -в гетерозиготном состоянии (Ss). Оказалось, что и африканский ген серповидноклеточной анемии (S) и ген средиземноморской анемии (Т) чрезвычайно распространены именно в районах тропической малярии, а гетерозиготные носители (Ss или ТО гораздо более устойчивы к малярии, чем люди с нормальным генотипом (ss или tt). Механизмы этих форм наследственного иммунитета к малярии, вызвавшие распространение различных мутаций в малярийных зонах, очень разнообразны.

Некоторые мутации, неблагоприятные для человека, но еще более неблагоприятные для паразита, меняют биохимизм клетки и ткани, в которых последний развивается. Другие мутации резко снижают уровень одного из необходимых для паразита веществ, например АТФ и восстановленного глутатиона. Естественный отбор может подхватить из тысяч различных мутаций гена, ответственного за строение белковой молекулы или полипептида хозяина, расщепляемого ферментов паразита, именно мутацию, меняющую ключевую точку полипептида (цепи аминокислот), в которой происходит взаимодействие фермента с полипептидом. Это может превратить полипептид из субстрата в блокатор микробного фермента.

Кроме того, существует явление так называемой микробной мимикрии — в ходе приспособления к человеку у микроба появляется способность вырабатывать вещества, антигенно схожие с антигеном человека. Одеваясь таким веществом, микробный паразит лишает своего хозяина способности вырабатывать антитела и беспрепятственно размножается в нем. Но гибель хозяев вызывает среди них естественный отбор, а именно распространение наследственного фактора, изменяющего антиген, под которого замаскировался микроб. Неизвестно, таков ли именно механизм распространения наследственного фактора группы крови В из известной системы АВО. Но не без оснований предполагается, что люди с группой крови О особенно восприимчивы к чуме; достоверно доказано, что лица группы крови А почти в 2,5 раза восприимчивее лиц О и В к оспе, и четко известно, что именно в районах максимальной частоты и чумных, и оспенных эпидемий группа крови В особенно широко распространена. Если раньше казалось, что антигенные различия между людьми сводятся к различиям по системам АВО, резус-положительность или резус-отрицательность, MN, Рр и еще паре десятков систем, то в дальнейшем не только было описано более сотни таких, как их принято называть «балансированно-полиморфных» систем антигенов эритроцитов, белков и ферментов плазмы, и клеток в крови, но и было подсчитано, что общее число еще не открытых систем такого рода должно исчисляться очень многими тысячами. Для каждой балансированнополиморфной системы характерно, что наряду с наиболее распространенным «нормальным» геном (А1 ) почти с такой же частотой среди населения многих стран встречается 2—3—4 его мутантных варианта (А2 , А3 , А4 ). Крайне существенно, что для достижения таких больших частот мутантные варианты (А , А , А ) должны были не только мутационно возникнуть, но и подхватываться, распространяться естественным отбором. Но если простоты ради принять, что частота каждого из «нормальных генов» А1, В1, С1, D1, E1, F1, G1, Н1 составляет 0,6, а частота каждого из их аллелей А , В , С , D , Е ,

F2 , G2 , Н2 — 0,4, то окажется:

1) что наиболее частый генотип — это максимально гетерозиготный, близкий к типу A1A.2В1B2C1C2D1D2E1E2F1F2G1G2H1H2;

2) что частота этого наиболее частого генотипа составляет 0,4 % всего населения, тогда как огромное большинство отличается от этого наименее атипичного не менее как одним, гораздо чаще 4-8 генами; иными словами, даже при учете лишь восьми балансированно-полиморфных систем структура популяции оказывается чрезвычайно гетерогенной. Но нужно принять во внимание, что в действительности в каждую систему (например, D) входит не только 1 «нормальный» ген D и 1 измененный D1, а целая серия их (D2, D3, D4). Что еще важнее, таких систем балансированного полиморфизма у человека описано более сотни, а существует тысячи. Это гарантирует колоссальное наследственное несходство не только между людьми одной нации, племени, но и между ближайшими родственниками. Различия эти даже между двумя братьями и двумя сестрами должны измеряться генами многих сотен балансированно-полиморфных систем. Биологическое значение этих различий, в частности, заключается в том, что вирус или бактерия, заразившие одного члена семьи, приспособившиеся к нему и размножившиеся в нем, перейдя к другому человеку, окажутся в новой среде, к которой они не приспособлены. Пока заразивший штамм, заторможенно размножаясь в новом для него организме хозяина, пройдет стадию мутирования и приспособляющего отбора, успеют образоваться разнообразные антитела. Быть может, именно этой эволюционно сложившейся, обнаруженной даже у дрозофилы системе наследственной гетерогенности человечество обязано тем, что ни в одной стране, даже ни в одном городе, население не вымирало полностью, даже от таких чрезвычайно заразных болезней, как чума.

Ограничивается ли действие этих генов только лишь изменением антигенного строения эритроцита? Нет, оно может носить и более общий характер. Причинная связь неизвестна, но лица группы крови А на 20 % чаще заболевают наиболее частыми формами рака (матки, молочной железы, желудка, пищевода, легких), чем лица группы крови О, В. Наоборот, язва желудка и двенадцатиперстной кишки на 40 % чаще поражает лиц группы крови 0, более того, лица, имеющие наиболее неблагоприятную комбинацию генов трех балансированнополиморфных систем, заболевают язвой желудка или двенадцатиперстной кишки в 2,5 раза чаще людей с «нормальной» обычной комбинацией этих трех генов.

Было бы трудно искать связь между геном любой группы крови и какой-либо психической особенностью — гораздо легче найти иголку в стоге сена. Но то, что есть связи, притом неожиданные, между некоторыми психическими, гормонально-биохимическими особенностями личности, в частности генетически обусловленными, сейчас уже нельзя отрицать. Сюда относится давным-давно известная полярная противоположность между типом мышления при гипер- и гипотиреоидии: возбужденность, быстрота, неустойчивость у первых, пониженная реактивность, медлительность, устойчивость — у последних, причем имеются в виду не клинические формы гипертиреоидии и кретинизма, а более близкие к норме.

Мы уже рассмотрели случаи разительной роли наследственных дефектов обмена в стимуляции психической активности. Но особенно важны частные варианты нормы. На одном из полюсов психической нормы не так редки шизоиды — лица с четко выраженной характерологией: замкнутые в себе (интравертированные), слабо контактные, абстрактно мыслящие люди, слабо и неадекватно реагирующие на внешние события, но живущие очень богатой внутренней жизнью. Замкнутость и отрешенность являются их уязвимым местом, они нередко порождают их неудачи; зато особая способность к концентрированному сосредоточенному мышлению нет-нет да выдвигает из их рядов таких творцов, как Иммануил Кант, крупных математиков, физиков, поэтов. Прекрасное определение шизоида имеется в книге Э. Кречмера (1930, с. 170), впрочем, давно ставшей библиографической редкостью, поэтому мы воспроизведем здесь его слова: «Какова глубина за этой маской? Она может быть ничем, пустотой мрака, аффективной тупостью». Но... «многие шизоидные люди подобны тем римским домам и виллам с простыми и гладкими фасадами и окнами, закрытыми от яркого света ставнями, где в сумраке внутренних помещений идут празднества» и далее: «Твердая, непреклонная, решительная энергия известных шизоидных темпераментов...» Но среди родственников шизоидов нередко встречаются больные шизофренией, что ясно показывает наследственную природу шизоидной характерологии. В частности, шизоиды очень часты среди «здоровых» однояйцевых близнецов-партнеров настоящих шизофреников.

Мы не будем рассматривать вопрос, наследуется ли шизофрения полигенно с пороговым эффектом и участием провоцирующих внешних эффектов или преимущественно мономерно-доминантно с неполным проявлением большинства тех сотен различных мономерно наследующихся дефектов, которые вызывают эту болезнь. Мы твердо стоим на второй точке зрения (Эфроимсон В. П., 1971). Но по обеим гипотезам шизоиды являются как бы «подпороговыми» наследственными «аномалами», а частота их среди населения составляет не менее 1-2 %, если к ним относить только четко выраженных. Это — не патология, а наследственная разновидность нормы.

На другом, противоположном полюсе психической нормы располагаются циклотимики, очень подвижные, общительные, контактные, жизнерадостные, отзывчивые экстраверты, деятельные, непоседливые и неустойчивые, легко переходящие от веселья к унынию, от энергичной деятельности к пассивности, склонные не к абстрактному, а к конкретному 'мышлению. «Циклоид — общителен, человеколюбив, реалистичен и легко приспособляется к окружающему...» Это «...купцы, ораторы, журналисты...» «Неутомимая работоспособность, темперамент, находчивость, порыв, смелость, обходительность, беспристрастие, способность быстро схватывать конъюнктуру» О. Кречмер, 1930). Но этот психологический тип нередок в семьях больных с маниакально-депрессивным психозом, у которых периоды глубочайшей депрессии сменяются периодами возврата к норме и даже повышенной активности.

Маниакально-депрессивный психоз наследуется преимущественно доминантно, но с неполным проявлением, и имеются основания думать, что циклотимия — это как бы «подпороговая» форма наследственной аномалии, т. е. является вариантом нормы, численность которой тоже исчисляется 1-2 %.

Довольно четко наследуется доминантно значительно более редкая характерологическая особенность — эпилептоидность. Напомним, что эпилептоиды характеризуются следующими особенностями: «Главной, основной чертой эпилептического характера принято называть раздражительность. В самом деле, эпилептик вообще наклонен к безумным вспышкам гнева, к актам дикой жестокости, которые он совершает под его влиянием и при ничтожном поводе или даже без внешнего импульса. Но раздражительность не всегда, не во всякое время отличает эпилептика. Иногда, и опять-таки без достаточного мотива, больной круто меняется. Он делается боязливым, робким, приниженным до низкопоклонства, снисходительным, даже льстивым, и такие крайности, беспорядочно чередуясь, могут быстро сменяться одна другой» (из учебника психиатрии).

Совмещение эксплозивности, брутальности, жестокости с сентиментальностью, льстивостью, особой вежливостью совершенно понятно: эпилептоид хочет всячески оправдаться перед собой и перед окружающими.

Следует подчеркнуть, что в большинстве семей с единичным или даже несколькими случаями эпилепсии эпилептоидность полностью отсутствует, а в семьях с эпилептоидами большинство их вовсе не страдает и никогда не страдало припадками. Ген эпилептоидности предрасполагает к эпилепсии лишь некоторых обладателей его.

Эпилептоид с его исполнительностью, аккуратностью, настойчивостью, конкретностью, вниманием ко всем мелочам, вязким мышлением, повышенным чувством ответственности тоже может иметь множество профессий и социальных ниш, тогда как он совершенно непригоден там, где требуется гибкость и быстрота мышления, терпимость, умение определить главное, пренебречь второстепенным, второочередным, умение мыслить абстрактно, отвлеченно, умение прощать ошибки, контактность, уступчивость, такт, дипломатичность.

Эпилептоид, может быть из-за своей неукротимой, самозабвенной вспыльчивости, настойчивости, мстительности, конкретности и даже мелочности мышления мог оказаться весьма пригодным для роли младшего командира в древние времена или феодала низшего или среднего ранга в Средневековье — ниши, по разным причинам абсолютно противопоказанной шизоиду и истерику, пожалуй, и циклотимику.

Как указывают этнографы, шаманом может стать далеко не всякий среди народов севера — это профессиональная и часто наследственная ниша истериков.

Не исключено, что в некоторых условиях тот или иной «подпорогово аномальный» наследственный тип мышления или поведения: шизоидный, циклоидный, эпилептоидный — подхватывается и распространяется отбором. Во всяком случае, представители его имеются среди всех рас и наций.

Все три очерченных пограничных, но вовсе не клинических типа далеко не исчерпывают разнообразия их (мы, например, не упомянули об истероидном и параноидном типах). Но каждый из этих трех типов имеет свою, совершенно особую профессиональную нишу, профессиональный оптимум. Например, шизоид может быть талантливым композитором, но ему надо обладать совершенно поразительным талантом, чтобы суметь стать хорошим дирижером, так как только исключительный талант сможет компенсировать в глазах оркестрантов его неконтактность, неспособность сочувствия, его замкнутость и, может быть, односторонность в подходе к людям.

Циклотимик, вероятно, превосходен там, где решает конкретность, общительность, но едва ли он окажется настоящим человеком на настоящем месте там, где требуется постоянная осторожность и неизменная выдержанность.

Но особенно любопытна социальная роль параноидного склада мышления.

XIX и в особенности XX в. с необычайной ясностью показали огромное значение личностных особенностей людей, в руки которых попадает власть. Если параноидная жестокость сочетается с организационными способностями, как в случае Гитлера, с феноменальной памятью, решительностью и чутьем на человеческие слабости и низменные инстинкты, то вместо простых политических убийц в благоприятных условиях расцветают политические и финансовые чудовища — поработители наций и континентов.

В Средневековье произвол ограничивался возможностью личной мести феодалу: его ежечасно мог поразить кинжал, меч, стрела. Произвол тиранов нового времени ограничивается революцией, восстаниями, бунтами, заговорами, стачками, бойкотом, неповиновением. Но в XX в. властитель мог сосредоточить в своих руках и руках щедро оплачиваемого им аппарата почти беспредельную власть над всеми источниками информации, над армией и полицией, а главное, полицией тайной. Оказалось возможным создание такой системы всеобщего страха и недоверия друг к другу, при которой индивид, заподозривший недоброе, либо не мог ни с кем обсудить свои сомнения, либо быстро попадал в руки какой-либо разновидности гестапо. Эта систем исправно работала глобально, и потребовалась вторая мировая война, чтобы сокрушить наконец диктатуру Гитлера или военщины в Японии. Характерно, что диктаторы, большие или малые, именно благодаря своей нечеловеческой жестокости и постоянной подозрительности могли десятки лет сохранять свою власть и умирать своей смертью. Такие диктаторы могут без вреда для себя лично совершать чудовищные промахи.

Если во главе государства оказываются ловкий, но бездарный интриган или честолюбец-тиран, для которого основной задачей, естественно, становится не благо его государства, а максимальное закрепление полноты личной власти, то социальный отбор во всем обществе начинает идти не столько по признаку подлинной деловитости, талантливости, сколько по готовности рабски следовать предписанным сверху трафаретам.

Но если так, если личность, захватившая власть, может подчинить себе миллионы и даже сотни миллионов, если она способна низвести их до уровня физического рабства, а многих — и до рабства психического, если именно теперь возможность абсолютной централизации и унификации средств информации (или дезинформации) — газет, журналов, книг, кино, телевидения, театра стала столь полной, то становится ясным, что этический уровень конкретного общества в гораздо меньшей мере определяется официальной формой правления, программами, афишируемыми девизами и лозунгами, нежели тем, по каким именно свойствам идет социальный отбор. Наполеон of своих маршалов, министров и помощников любых уровней жестко требовал как чего- то само собой разумеющегося храбрости, решительности, огромной работоспособности и таланта. Этот принцип отбора он проводил неукоснительно и именно таким образом создал небывало эффективную военно-государственную машину. Принцип он нарушил только в одном — когда он начал сажать на европейские троны своих бездарных братьев — и за это жестоко поплатился, прежде всего в Испании.

Правой рукой Петра I стал вороватый, жуликоватый, но талантливый, безгранично энергичный и храбрый бывший разносчик Александр Меньшиков, а одним из ближайших сподвижников — сын еврея-выкреста Шапиро — Шафиров, выдавший своих многочисленных дочерей за знатнейших людей государства. «Для меня совершенно безразлично, крещен ли человек, или обрезан, чтобы только он знал свое дело и отличался порядочностью» (Петр I).

Петр I, предельно заинтересованный в подборе и выдвижении энергичных, умных, дельных людей, издал даже специальный указ, запрещавший господам сенаторам выступать по-писаному: «Дабы дурь каждого всякому ясна была». Вошедшее в обычай чтение руководителем коллективно составленного доклада, наполовину совершенно банального по содержанию, почти начисто устранило возможность подбора кадров по личной одаренности.

Четко противоположный характер имел социальный подбор при Иоанне Грозном: первые 13 лет его царствования правление целиком находилось в руках незнатных, но необычайно дельных людей. И страна расцветает — подчиняет себе Казань и Астрахань, побеждает Ливонский орден. Но Сильвестр и Адашев навлекают на себя подозрение, и начинаются не только бесконечные казни, но и фантастическая смена любимцев и доверенных людей, отбираемых по признаку готовности на любое злодейство. Бесконечная цепь Басмановых, Вяземских, Скуратовых. Наконец, по этому же признаку создается государство в государстве, и слово «опричник» надолго становится синонимом готового на все мерзавца.

В формировании государств-преступников, конечно, громадное значение имеет спускаемая сверху идеология, и не следует думать, что на приманку зверской идеологии попадаются одни, так сказать, прирожденные злодеи. Конечно, злодеями (за редкими исключениями) не рождаются, а становятся, но в первую очередь, однако, благодаря воспитанию в особой микросреде — и направляющей, и отбирающей.

Любопытно проследить, по каким качествам подбираются кадры при разных формах правления.

Напомним снова, что первоначально слово «тиран» вовсе не было ругательным, оно означало лишь захватчика власти. Но захватчик власти столь неизбежно становился извергом, что слово тиран быстро приобрело нынешнее значение, а первоначальное было забыто. В связи с этим стоит напомнить, что первоначально слово «идиот» означало человека, занятого лишь собственными делами. Поступки тиранов, кажущиеся со стороны идиотскими, как раз и объясняются тем, что тиран именно занят лишь собственными делами, т. е. укреплением своей власти, считая именно эту задачу самой главной, самой важной, а все остальные важными лишь в меру значения для этой главной.

Слово «сатрап» первоначально означало лишь высокое звание управителя провинции. Первоначальное значение забыто, слово стало означать — жестокий самодур, «произволист»,

В течение почти полувека биологические и даже в некоторой мере акцентирование-личностные факторы преступности почти полностью игнорировались. Считалось, что преступность нацело порождается социальными факторами. Курьезным образом эта точка зрения продолжала господствовать и тогда, когда социальные факторы, способные породить широкую преступность, прежде всего острая материальная нужда, в СССР были большей частью устранены. Любопытным образом для подкрепления этой точки зрения не брезговали цитировать И. М. Сеченова по его книге более 100-летней давности, когда не существовало не только генетики поведения, но и самой генетики человека, а психиатрия только начинала развиваться, притом обрывая цитирование на нужном месте. Перелом произошел как в силу явной нелепости ущемления подлинно аналитического подхода к преступности, так и благодаря смелой и блистательно-полемической деятельности И. С. Ноя (1975). Одним из первых результатов было появление статьи Ю. М. Антоняна с соавторами (1979), которые указали, что среди убийц лица с различными психическими аномалиями составили 89 %, среди совершивших изнасилования — свыше 78 %, тогда как среди обследованных ими преступников олигофренов оказалось в 14-15 раз больше, чем среди всего населения. Другим, еще более важным результатом был выход книги В. П. Емельянова (1980, под ред. И. С. Ноя). Этот автор показал (с. 9-11), что хотя по Саратовской области «...ежегодно направляется на судебно-медицинскую экспертизу не более 10 % совершивших преступления несовершеннолетних», из этого «отборного» контингента 4-6 % признается невменяемыми, а около 60 % — вменяемыми, но имеющими психические аномалии (психопатами).

Среди прошедших экспертизу и признанных психически неполноценными почти 60 % составляют олигофрены, почти 40 % — психопаты, тогда как доля больных эпилепсией составляет 1,6-2,1 %. (Все данные приводятся в процентах за пять лет, и поэтому уточнение затруднительно.) Все эти данные в значительной мере обесцениваются тем, что относятся к относительно малочисленной доле прошедших судебно-психиатрическую экспертизу. Значительно более любопытно другое свидетельство автора:

«Согласно расчетным данным, в Саратовской области олигофренов в возрасте от 14-ти до 18 лет ежегодно находится на диспансерном учете примерно в 15-19 раз больше, чем психопатов, и в 4-5 раз больше, чем эпилептиков, а коэффициент пораженное™ преступным поведением у несовершеннолетних психопатов примерно в 7 раз выше, чем у олигофренов, и в 40-50 раз выше, чем у эпилептиков. Что касается преступности психически здоровых несовершеннолетних, не имеющих никаких аномалий, то она в различных районах г. Саратова и области примерно в 1,7—2 раза ниже, чем у олигофренов, в 15-16 раз ниже, чем у психопатов, и в 3-3,5 раза выше, чем у эпилептиков». При всей относительности этих цифр ясно, что и олигофренйя, и психопатия являются серьезным криминогенным фактором. Что до олигофрении, то доля наследственных случаев, вероятно, составляет не менее 50 % (включая, разумеется, и полигенно обусловленную), тогда как психопатия, еще более криминогенная, тоже имеет нередкую генетическую природу. С точки зрения развиваемой нами антитезы не так важно, имеет ли психопатия генетическую, семейно-негенетическую или алкоголическую причину, а важно то, что преступность порождается отклонением от «нормальной» психики. Но чем более ущербна психика, тем интенсивнее потребность в престиже, тем труднее сдерживаются влечения, тем относительно слабее задерживающие центры, тем сильнее внушаемость, тем более развито легковерие. Конечно, между этими факторами корреляция не слишком велика, но, например, стремление к самоутверждению, стремление «себя показать», переход на воззрения узкой референтной группы тесно связаны с тем или иным видом психической неполноценности. Олигофрена или психопата нетрудно превратить в фанатика какой-либо узкой идеи, притом в фанатика бескорыстного и даже в рамках идеи бесстрашного. Наконец, для дебила со слабо, погранично выраженным дефектом при наличии «спроса» со стороны каких-либо преступников или правонарушителей легко отыскивается социальная ниша пособника. Нужно познакомиться с тем, как этот спектр психопатии и олигофрении развертывался в ходе истории.

Нельзя оставить без внимания также и опыт мировой истории, ясно демонстрирующий, какую роль могут играть паранойяльные личности со своего рода геростратовым комплексом или стремлением отомстить обществу за свои личные неудачи. «Синдром убийства президента» особенно показателен в этом отношении. Как оказалось, почти у всех лиц, покушавшихся (успешно или безуспешно, но с безусловным наличием состава преступления) на жизнь президентов США, имелись совершенно объективные, бесспорные признаки психоза, предшествовавшие акции.

Ничтожная по своей сущности личность больного оказывает влияние на ход мировой истории. Пожалуй, это всего ярче проявилось на убийстве Авраама Линкольна и обоих Кеннеди. Демократическое общество оказалось бессильным и против убийств такого рода, и против гангстерства, и против террора.

Pellman (1920) в главе «Цареубийцы» рассматривает 197 покушений на чрезвычайно высокопоставленных лиц за 1800—1900 гг.

Объектами были 155 человек, из которых 89 было убито. Среди них 9 президентов республики, 2 короля, 1 император, 1 императрица, 2 князя, 1 султан и 1 шах. Во всех случаях убийцы шли на смерть, не думая ни о выгоде, ни о мести. Пельман начинает с убийства герцога Беррийского (1820) Лувелем, учеником кожевенника, яростным бонапартистом; он шесть лет следил за жертвой, выискивая удобный случай, когда ему наконец удалось всадить нож в грудь наследнику Бурбонов. Здесь налицо чисто политический мотив. Однако нередко основная цель покушения — геростратовское стремление к славе. Таково, например, покушение Е. Франсуа на французского президента Ф. Фора (1896), Мариотти на Фрейсине, Манкоу на короля Альфонса Испанского (1878), Хэдфильда на английского короля (1800). Во всех этих случаях речь шла о психопатах-кверулянтах, постоянно ссорящихся и жалующихся, которые стремятся не столько к убийству, как это видно из полной бесцельности и неподготовленности, сколько к славе. Поразительно многие из покушавшихся являются психически больными. Так, М. Никольсон пытается убить Георга III, потому что английская корона должна принадлежать ей (1882), Р. Маклин пытается убить королеву Викторию (1882), потому что его, Маклина, ненавидит английский народ. Д. Беллингхем застрелил лорда-казначея С. Парсиваля-за отказ министерства удовлетворить какие-то его претензии. Аббат Верже убивает (1857) архиепископа Сибура из протеста против учения о непорочном зачатии и безбрачии духовенства. В этом последнем случае наследственный характер помешательства ясен, потому что его мать и брат ранее покончили с собой. В психиатрическую больницу были помещены Э. Оксфорд, пытавшийся убить королеву Викторию (1840), и Зефелоге, стрелявший в прусского короля Фридриха Вильгельма IV (1850). Психически больными оказались Пассананте, пытавшийся заколоть короля Гумберта (1878), и Казерно, заколовший президента Сади Карно (1894). Штепсу, пытавшемуся кухонным ножом убить Наполеона, являлся в видении сам Бог. Родные Штепса задолго до покушения считали его психически больным. О. Беккер стреляет в прусского короля Вильгельма (1861), Кульман стреляет в Бисмарка, а Гедель — бродяга, вор и нищий — перед покушением на императора Вильгельма заказывает множество своих фотографий в расчете на будущий интерес к его личности. Алибо (1836) стреляет в Луи Филиппа. Священник М. Мерино ранит кинжалом (1852) королеву Изабеллу Испанскую.

Дамьен, ничтожество, бродяга, воришка, слегка поранил перочинным ножом всем ненавистного Людовика XV (1757), надеясь получить таким образом популярность. Этот психопат расплатился за свою выходку трехчасовой казнью.

28 июля 1835 г. на бульваре Тампль в Париже взорвалась адская машина, ранившая короля Луи Филиппа, множество присутствующих и самого покушавшегося. Установил адскую машину Фиески, сын корсиканского бандита, ставший в Париже нищим и полицейским шпионом, причем не раз попадал в каторжную тюрьму. Он был в восторге, читая в газетах описание события, и наслаждался своей ролью цареубийцы. Вскрытие обнаружило у него четкие аномалии строения мозга.

Убийца президента Гарфильда (1881) плохо учился, принял участие в оргиях одной секты, жил бесплодно и бесцельно, в состоянии крайнего противоречия между явной бездарностью, графоманией и безгранично высокой самооценкой: «Издавать газеты, которые никто не читает, писать книги, которые никто не читал, говорить речи, которые заглушали смех немногих слушателей, таково было многие годы его дело, и он выныривал то тут, то там, то как коммивояжер, как проповедник, как странствующий апостол, причем он исключительно умело оставлял неоплаченными счета в гостиницах» (с. 79).

Убийца императрицы Елизаветы Австрийской, жены императора Франца-Иосифа (1898) Луччени, выросший в воспитательном доме, был бродягой, нищенствовал, пытался стать чиновником, подал прошение итальянским властям о получении какой-то службы и, не получив ответа, перешел к анархистам. По его словам: «Я хотел убить какую-нибудь высокопоставленную личность и так отомстить за свою жизнь». Его импульсивность проявилась, в частности, в попытке убить директора тюрьмы, в которую он попал после убийства императрицы.

В 1902 г. итальянец Рубино выстрелил в бельгийского короля. Ему пришлось отбыть до этого 4 года каторги за подделку, сменить множество профессий. В короля он выстрелил, чтобы отомстить за себя обществу. Г. Брези застрелил итальянского короля Гумберта (1900).

В трех последних случаях можно говорить о наличии анархических убеждений. Но в целом, по Пельману, эти «политические убийцы» или покушавшиеся на убийство обладают некоторыми общими свойствами: это либо наполовину, либо полностью невменяемые, неуравновешенные личности, неудачники, скитальцы, кверулянты, не имеющие ни квалификации, ни постоянной профессии, ни семьи, импульсивные, но самолюбивые и чрезвычайно тщеславные. Как правило, речь идет об отщепенцах-одиночках. Разумеется, они резко отличаются по своему психическому складу от убежденных революционеров, опирающихся на мучительно выработанное мировоззрение и самоотверженно прибегающих к террору как к последнему средству борьбы, как это произошло с народовольцами.

Совершенно особые типы периода религиозных войн — это религиозные фанатики, рассчитывающие получить воздаяние за убийство и на земле, и на небе. Вероятно, вовсе не все 18 покушавшихся на жизнь Генриха IV были психически ненормальны. Их прельщало и испанское золото, и посмертное блаженство, но добившемуся своей цели убийце Генриха IV Равальяку являлись видения. Религиозномистические мотивы побудили Д. Фельтона убить герцога Бекингемского (1628), Польтро де Мере — герцога Гиза (1563); католик Бальтазар Жерар убил Вильгельма Оранского (Молчаливого), доминиканец Жак Клеман убил Генриха III. В большинстве случаев здесь психоз отсутствовал, имел место религиозный фанатизм.

Между рядовыми уголовными преступниками и бесами-мегаломанами стоит группа, малочисленная, но очень информативная.

В книге «Параноид» указывается, что в восьми из девяти случаев покушений на президента или кандидата в президенты США покушавшийся оказывался клиническим параноиком. Р. Лоуренс, пытавшийся застрелить президента Эндрью Джексона в 1835 г., был сыном психического больного, а сам страдал «хронической мономанией», что соответствует понятию параноидная шизофрения. Он считал себя то Ричардом III, то каким-либо другим историческим лицом.

Джон Уилкс Бут, убийца Авраама Линкольна, во время спектакля перед входом в театр заявил: «Когда я уйду с этой сцены, я стану самым знаменитым человеком в Америке». По биографическим данным, у него были вспышки параноидного психоза.

У Чарльза Гито, убийцы президента Джеймса Гарфильда (1881), 5 родственников находились в психических больницах; заразившись сифилисом от проститутки, он болел шизофренией, бродяжничал, но собирался стать президентом США.

Леон Чолгош, убийца президента Мак Кинли (1901), страдал параноидной шизофренией. Джон Шенк, ранивший Теодора Рузвельта (1912), тоже страдал параноидной шизофренией. Джузеппе Зангара, 5 раз выстреливший в Ф. Д. Рузвельта (1933), убил одного и ранил четырех человек, промахнувшись все пять раз, болел параноидной шизофренией.

О. Коллинз и Гризелло Торресола, пытавшиеся убить Трумена (1950), были участниками подлинного заговора, и это — единственный случай покушения, произведенного заговорщиками, психически нормальными.

Ли Гарвей Освальд, убийца Дж. Кеннеди (ноябрь 1963 г.), перед этим пытался убить генерала Эдвина Уокера (апрель 1963 г.), но промахнулся. Судя по биографическим данным, он страдал параноидной шизофренией, что подтверждается результатами его психического обследования в 13-летнем возрасте, когда в нем выявилась шизоидная личность, мечтающая об убийствах.

Сирхан Сирхан, убийца Роберта Кеннеди (1969), который родился в Иордании, страдал паранойей, хотя и объяснял мотивы убийства более или менее логично.

Синдром убийства президента, избранного большинством голосов страны, — частная иллюстрация довольно широкого круга явлений, от которых вынуждено защищаться общество. Поэтому ни одно государство не обходилось, не обходится и не обойдется без полиции. Это — неизбежное зло. Беда начинается тогда, когда правительство теряет власть над полицией. «Бедлам» начинается тогда, когда охранка начинает считать себя самоцелью. Бедствие начинается тогда, когда охранка становится государством в государстве. Бедствие становится чудовищным, когда охранка начинает делать политику, внутреннюю и внешнюю. Бедствие становится и чудовищным, и беспредельным, когда охранка начинает управлять государством.

Но удержать охранку на своем подчиненном месте очень трудно, в особенности в условиях диктатуры, и Щедрин совсем не зря предусмотрел в системе «прохвоста» Угрюм-Бурчеева шпиона в качестве надсмотрщика за правителем.

Синдром убийства президентов обогатился еще одним случаем, необычайно иллюстративно освещающим и беспомощность демократии с ее гипертрофированной защитой прав человека, а также гуманность не по адресу, и происхождение массовой преступности в США.

5 сентября 1975 г. Лайонет Франк, дочь авиаинженера, бывшая студентка, пыталась застрелить президента США Форда, но была вовремя обезоружена охраной (Бульози В., Джентри К., 1975)..За ней уже числились многочисленные аресты по обвинению в грабежах и убийствах, но она отделывалась пустяковыми наказаниями. Существенно то, что она была участницей многочисленной шайки У. Мэн206

сона. Тот был сыном 16-летней проститутки, оставлявшей его «на часок» соседям, но исчезавшей на дни и недели, впоследствии она была арестована за грабежи. Мэнсон к 32-летнему возрасту имел полсотни преступлений и провел 17 лет в колониях для малолетних и тюрьмах за ограбления, гомосексуальные насилия и проч. Выйдя на свободу, он начал вербовать себе молодых наивных поклонниц, число которых дошло до 18, затем стали присоединяться и юноши. Мэнсон преклонялся перед Гитлером, требовал уничтожения негров и проявлял яростный антисемитизм. Когда он снова попал в тюрьму за серию новых уголовных преступлений, его группа совершила налет на оружейный магазин и успела перетащить в автофургон почти полтораста штук оружия, прежде чем была захвачена полицией. Шайка запланировала захват самолета, чтобы, ежечасно убивая по пассажиру, вытребовать Мэнсона.

Нас здесь интересует то, что: 1) бесконечная рецидивирующая преступность Мэнсона в значительной мере вызвана безрадостным детством и постоянным преступным окружением с его специфическими ценностями и идеалами, 2) что ему легко удавалось вовлечь молодежь в шайку, 3) что он и его шайка отделывались пустяковыми наказаниями за "самые зверские преступления, 4) что эта банда пыталась убить президента США, очевидно не боясь коллективной ответственности, 5) что преступность оказалась «заразной», демонстративной, 6) что большинство членов группы продолжает оставаться на свободе, якобы за отсутствием веских доказательств виновности, причем это отсутствие доказательств сильно смахивает на лицемерное смягчение большей части приговоров тем 80 тыс. осужденным в ФРГ нацистским преступникам, которые успели уничтожить миллионы потенциальных свидетелей в истребительных лагерях.

Последовательный социал-дарвинист Р. Дарт (DartR., 1969, с. 160) пишет: «И вот в настоящее время на вершине американского триумфа над этим старым врагом, нуждой, он видит себя в тисках расового конфликта все возрастающей остроты, он устрашен подростковой преступностью, достигающей рекордных высот. Но не лучше себя чувствует и практичный скандинав. Он вынужден размышлять над своими небольшими, стабильными обществами, достигшими наилучшего равновесия между политической свободой и экономической справедливостью, наряду с некоторыми наиболее высокими цифрами алкоголизма, психического распада, самоубийств и абортов, до сих пор наблюдавшихся в современном обществе».

И все это якобы совершенно естественно: ведь человек — потомок кровожадного, плотоядного австралопитека, пробивавшего черепа себе подобных подходящей костью челюстей антилопы, которые австралопитек, по Дарту, накапливал в своих пещерах (там же, с. 201-203), и он — продукт еще 3 млн. лет естественного отбора на агрессивность, территориальность, стремление к господству и порабощению других людей. И совершенно естественно, что на всем протяжении предыстории и истории человечества, что бы ни случалось, совершенствовалось непрерывно только одно — оружие. И отсюда вывод — атомная война, уничтожив 80 % человечества, и последующие беды, оставившие в живых только половину, наградят потомство выживших большим количеством благоприятных мутаций. Но, исходя из того, что естественный отбор шел гораздо более сложным образом, чем это представлялось социал-дарвинистам, нет ли возможности глубже заглянуть в истинные механизмы агрессивности человека?

Что под эмоции и влечения личности будет когда-либо подведена не только социальная, но и весьма материальная биологическая база, можно уже не сомневаться. Очень хорошо установлено, как меняется личность под влиянием «спонтанного» повышения или понижения уровня различнейших гормонов, да и роль тонких структур начинает раскрываться. Так, Г. Пауэр (Power G. Е., 1979) ясно установил снижение агрессивности после повреждения миндалины, снижение тревожности после повреждения cingulate (извилины пояска), снижение полового влечения после повреждения гипоталамуса.

Но главное значение в развитии негативных эмоций имеет, конечно, голод, порождающий раздражительность, вспыльчивость и злобность.

Для понимания причин и сущности межплеменных различий в агрессивности у народов, ведущих примитивный образ жизни, и более того, для понимания агрессивности социально обездоленных прослоек существенный интерес представляют исследования Р. Болтона (Bolton /?., 1973) над индейцами племени Кволла, живущего в перуанских Андах. Индейцы этого племени, по данным целого ряда исследований, чрезвычайно недоверчивы, жестоки, драчливы, мрачны и завистливы. С. 289: «Индейцы высокогорных Анд описываются как, быть может, "самые гнусные и самые злобные люди на земле", притом на протяжении пяти столетий. При этом они (по их рассказам) — благочестивые христиане, что вовсе не препятствует их агрессивности». Но автор обнаружил у этого племени прямую связь между гипогликемией и агрессивностью. Действительно, гипогликемия, низкий уровень сахара в крови, является физиологически важным фактором, вызывающим раздражительность и агрессивность. Поскольку гипогликемия — одно из первых следствий недоедания — чрезвычайно широко распространенный стрессовый фактор, в особенности среди крестьянских общин, автор считает, что гипогликемия является тем фактором, который при прочих равных условиях порождает различия в агрессивности. Более того, в условиях недоедания свирепость может способствовать выживанию. Болтон отмечает, что среди 1200 членов наблюдаемой группы за год произошло 80 серьезных конфликтов и более 200 случаев серьезных драк, нередко с нанесением увечий и ранений; среди этой относительно малочисленной группы оказалось много убийц. Автор полагает, что резко повышенная раздражительность связана, может быть, вторично с гипо- и гиперфункцией надпочечников и щитовидной железы. Тревога и гнев несомненно стимулируют активность коры надпочечников. Это необычайно мощные стрессоры. Болтон определяет гипогликемию как такой уровень глюкозы, который и после принятия пищи в течение 4-6 ч остается ниже нормы натощак более чем на 10 мг %. Болтон не ограничился собственными экспресс-определениями уровня сахара в крови у индейцев племени Кволла, но привел и ряд литературных данных. В частности, установлено, что из 600 гипогликемических пациентов 89 % характеризовались раздражительностью и почти половина из 600 были «несоциальны, асоциальны или антисоциальны». Болтон приводит также данные о крайней раздражительности половины гипогликемических пациентов и о том, что почти четверть этих пациентов вела себя асоциально или антисоциально.

Что вызванная гипогликемией острая раздражительность может «разряжаться» вовсе не по адресу действительных виновников — общеизвестная бытовая истина, часто игнорируемая, хотя она банальна.

Очевидно также, что однажды возникшая раздражительность и злобность может переходить чисто психологическим путем в устойчивое состояние.

Дж. Уидлер (Widler /., 1947) специально рассматривал обмен сахара в его связи с криминальностью, приводит длинный список преступлений, совершенных либо под влиянием инсулина, либо в состоянии гипогликемии: это нарушения общественного порядка, нападения и избиения, попытки самоубийства и убийства, жестокость по отношению к детям или супруге, различные сексуальные извращения и сексуальная агрессия, ложные сигналы о пожаре, пьянство, мошенничество, мелкое воровство, злостное разрушение чужой собственности, поджоги, убийства, нарушения правил движения. Очевидно, что массовая гипогликемия может тем более придавать всем этим преступлениям массовый же характер, что в силу вступает закон подражания. Массовая гипогликемия при наличии какого-то общего объекта, вызывающего раздражение или гнев, в особенности при нужной психической обработке, естественно, может толкнуть толпу на массовую преступность. То, что именно голод часто придавал преступности коллективный характер, общеизвестно, но не был назван биохимический механизм, лежащий в основе такого рода стадности.

Между тем история постоянно показывала, как легко возбуждаются дикие стадные страсти и как быстро наступает отрезвление, если возбуждение не поддерживается алкоголем или психологическими средствами манипулирования. И быт, и опыт истории показывают, что недоедание, почти всегда порождающее гипогликемию, превращает массу людей, в норме относительно рассудительных, в легкую добычу для демагогов, направляющих раздражительность и злобу в любом нужном направлении, — факт, по-видимому, совершенно недооцененный историками, впоследствии описывающими пароксизмы бешенства умело манипулируемых масс. Исследование Болтона, изучавшего племя, столетиями недоедавшее, злобное, коварное, свирепое не только с точки зрения посторонних наблюдателей, но и во внутриплеменных конфликтах, социологически чрезвычайно интересно и приводит к столь сложным историческим аналогиям, что их здесь просто нет возможности сколь-нибудь подробно рассмотреть. Если доведенная голодом до озлобления масса, голодом же еще не доведенная до бессилия, не найдет объекта для ярости в непосредственной близости, в своей собственной среде, эта ярость обратится наружу. Понятно, почему все правители древнего Рима, времен ли поздней республики или времен Цезарей, едва ли не первой своей заботой считали обеспечение плебса и пролетариата Рима хлебом. Сытый народ уже не так страшен. Именно голод или страх голода доводил целые народы до того остервенения, которое так умело использовал Гитлер, а также очень многие до него и после него.

Мы вынуждены были подробнее остановиться хоть на одном из причинных механизмов индивидуального или массового зверства, потому что факты такого рода, казалось бы, самым наглядным, неопровержимым образом доказывают неискоренимую, внутреннюю, естественную природу дикой злобности человека, толпы, племени, народа. Но гипогликемия — особое состояние; мы здесь не можем заниматься вопросом о том, насколько юридически виновен и в какой мере заслуживает снисхождения человек или группа, совершившая преступление в состоянии гипогликемии. Для нас гипогликемия — важная модель тех аномальных состояний психики, под влиянием которых происходят массовые зверства, зачастую бессмысленные. Таких аномальных состояний немало, список их будет расширяться. Для нас принципиально важно то, что и здесь преступления, даже массовые — результат аномальных состояний, а сами конкретные преступники зачастую не более виновны, чем фанатические католики, с удовольствием наблюдавшие, как карается ересь сожжением еретиков на костре. Но эта «невиновность» очень относительна. Она исчезает, как только появляется знание, в частности знание того, что такое добро и зло безотносительно ко всяким демагогическим ухищрениям. Потребовалось массовое растление общества, чтобы казни инквизиции стали возможными.

Однако существует очень привлекательная идеология воинской доблести. Мало кто смог так убедительно обрисовать эту философию права сильного, ее романтичность и соблазнительность, как Л. Фейхтвангер в «Испанской балладе». Расплата за эту идеологию насилия приходит не скоро, и расплачиваются вовсе не виновные.

Но каждый народ, и это ему вовсе не вменяется в вину, создавал свои саги, легенды, сказания, воспевавшие именно воинскую доблесть. Исландские и норвежские саги, песнь о Нибелунгах, «Легенда о 42 самураях», сказания о рыцарях Круглого Стола, Песнь о Роланде, «Шах-наме», «Витязь в тигровой шкуре», «Рамаяна», «Слово о полку Игореве», «Илиада» и «Одиссея», бесчисленное количество иных сказаний, не менее поэтичных, но не дошедших до нас из-за того только, что не были своевременно записаны, рассказывают только о двух вещах: о воинской доблести и о любви.

Нам пришлось пройти извилистый путь, от гипогликемической раздражительности и взрывчатой злобности голодающих масс до рыцарско-военной идеологии, в полном сознании того, что войны-то затевают люди гораздо более высокого уровня, чем недоедающие гипогликемики, и только Джозеф Чемберлен имел цинизм заявить, что империя — «это вопрос желудка». Конечно, голодные массы не обладают длительной, стойкой высокой боеспособностью. Для того чтобы двинуть на войну массы прекрасно обученных, сытых людей, нужна идеология.

Писатель Борис Пильняк, побывав в Японии, написал книгу «Корни японского солнца», в которой обстоятельно рассказывал о том, насколько самосознание японского народа пронизано идеологией «Легенды о 43 самураях», милитаристскими идеалами и обожествлением императора. Подвергнутый критике с позиций интернационализма, классовой борьбы, диалектического и исторического материализма, Пильняк вынужден был выступить со второй книгой, широко цитировавшей первую и пункт за пунктом ее опровергавшей.

Прошло лет 15 — и японская армия вполне милитаристично и дисциплинированно приступила к завоеванию Китая, в частности к созданию империи Манджоу-Го. Прошло менее 20 лет — и японская авиация уничтожила тихоокеанский флот США неожиданным нападением на Пирл Харбор. В последующие годы, в ходе борьбы за оккупированные японцами острова, выяснился типичный стереотип: отрезанные отовсюду, выдержавшие шквальный огонь морских орудий, японцы отстаивают каждый клочок земли, а когда уже не остается ни пищи, ни боеприпасов, бросаются в самоубийственную атаку. Из десятка тысяч японцев, составлявших гарнизон острова, в плен сдаются только единицы. Прошли еще годы, и когда японский военный и торговый флот, да и большая часть авиации были уничтожены, Токио был наполовину разрушен бомбежками, война с американским флотом и особенно авианосцами была переложена на летчиков-самоубийц, камикадзе, которые не своими бомбами и торпедами, а самими нагруженными бомбами самолетами должны были торпедировать американские корабли. Хотя самолетов остро не хватало, как и времени и возможности обучать камикадзе, эти последние за несколько месяцев до капитуляции Японии под ударами атомных бомб успели потопить или серьезно повредить 300 американских военных кораблей и транспортов.

Некоторые историки считают, что Япония могла добиться гораздо большего, если бы камикадзе были введены в действие до полного истребления авиации первой линии и кадровых летчиков.

Не менее показательно то, что некоторые японские офицеры и солдаты на островах Тихого океана, отрезанные от своих частей и не поверившие в возможность капитуляции, еще пару десятков лет продолжали воевать в одиночку. Когда же специально посланные на острова их бывшие командиры по радио убедили их в капитуляции и уговорили сдаться, на родине их встретили как народных героев.

Такова сила идеологии и ее соблазнительность. Но превратить человека в солдата не так просто, и в некоторых странах призванные юноши на протяжении первого полугода или года подвергаются регулярным, систематическим издевательствам, унижениям, несправедливым карам; младшие командиры натравливают на «молокососов» бывалых солдат, и это производится так систематично и длительно, что может иметь место лишь одно объяснение: новоиспеченного солдата надо озлобить, вытравить из него чувство жалости, справедливости, возбудить в нем страсть к разрушению — ведь только тогда он сможет полностью насладиться той властью над себе подобными, которую ему дает владение оружием.

Опыт истории показал, что ведение агрессивной войны без хорошей предварительной агитационной кампании довольно затруднительно. Но именно необходимость такой массовой обработки опровергает теорию изначального, природного человеческого зверства.

После долгих и бесплодных поисков создания конституциональной психологии, попыток, крайне затруднявшихся возрастной изменчивостью и экзогенными факторами изменчивости, учение об определении конституционального типа наконец обрело значительную меру объективности.

В результате грандиозной исследовательской работы Шелдон и его сотрудники пришли к выводу, что основная конституционная изменчивость у человека определяется тремя параметрами: эндоморфности, мезоморфности и эктоморфности, в соответствии с преимущественным развитием эндодермальных тканей (пищеварительных, висцеральных) , мезодермальных (мышечных и скелетных) и эктодермальных (кожная поверхность тела, органы чувств, нервная система). Типирование конституции можно производить объективно путем измерения стандартизированных фотографий людей, снятых спереди, сбоку и сзади. Каждый из трех параметров получает балльную оценку от 1 до 7, но существование корреляции снизило общее число возможных комбинаций, найденных среди подвергнутых типированию 46 тыс. лиц, до 88. Высокий балл эндоморфности соответствует пикнической конституции, мезоморфности — атлетической, эктоморфности — церебрально-астенической.

Исключительно интересные данные получил Шелдон объективными измерениями, определяя в США конституционные типы у большого числа студентов и молодых преступников. Студенты равномерно распределялись по всем 6 соматотипам Шелдона, а подавляющее большинство молодых преступников оказалось в одной из 6 конституциональных групп — в группе эндоморфных мезоморфов. На житейском языке под этим подразумевается невысокий большебрюхий, широкогрудый, мускулистый юноша с преобладанием общефизического развития над церебральным.

Стимулом к преступлению, к антисоциальности при прочих равных условиях является стремление к самоутверждению путем проявления силы, ловкости, смелости. В среднем юноша этой конституции становится преступником в 5-6 раз чаще, чем юноша других соматотипов.

Страсбургский ученый, проф. М. Верден (Verdun M., 1963) обратил внимание на то, что среди 33 убийц и насильников оказалось 16 человек (49 %) атлетического телосложения, а среди 41 несовершеннолетних преступников — 25 (51 %) атлетического телосложения. Наоборот, среди 440 студентов атлетическое телосложение имело только 52 человека (12 %). Разумеется, наивно было бы отрывать биологическое от социального. Молодыми преступниками в США становится лишь малая доля подростков упомянутой конституции (эндоморфных мезоморфов), ее наиболее бессовестная, растленная часть. Перейдя в критический возраст гормональной перестройки и сексуальной реализации, выйдя из-под власти школы и семьи, обладая уже достаточной силой для хулиганства и т. п., но еще не созрев настолько, чтобы подпасть под власть и задерживающих центров, и более масштабных общественных групп, эти крепыши легко организуются в шайки со своими примитивными идеалами самоутверждения. Но, например, во времена Святейшей инквизиции и Третьего рейха, когда так поощрялось доносительство, по числу своих жертв, вероятно, превалировал иной конституциональный тип: более взрослые самоутверждающиеся подонки эктоморфного (церебрального) типа, поставляющие преступников — более хитрых и лучше маскирующихся. Нужно ли упоминать, что это лишь статистическая закономерность, а реальное взаимодействие личностного, наследственного, конституционального и социальной среды в каждом случае несравненно более сложно? Нужно ли упоминать, что никакая конституция (за исключением явной клинически патологической, например психоза) не может служить всепрощающим обстоятельством? Личная ответственность остается. Человек благодаря развитию лобных долей мозга слишком далеко ушел, чтобы не понимать совершаемого и не прогнозировать следствия.

Но ослабление задерживающих центров под влиянием алкоголя, наркотиков, примера и, может быть, господствующих во всем обществе или в микросреде идеалов господства, стяжательства, самоутверждения играет гораздо большую роль, чем та или иная конституциональная особенность. И здесь социология, биология и генетика сплетаются в неразделимый узел. «Вино ничего не выдумывает, оно лишь выбалтывает». Означают ли эти слова шиллеровской драмы, что алкоголь только раскрывает подсознательное?