"Путь": орган русской религиозной мысли под редакцией Н.А.Бердяева., при участии Б.П.Вышеславцева и Г.Г.Кульмана.

Ближайшие сотрудники: Н.С.Арсеньев, С.С.Безобразов, прот. С.Булгаков, И.П.Демидов, Б.К.Зайцев, Л.А.Зандер, В.В.Зеньковский, А.В.Ельчанинов, П.К.Иванов, В.Н.Ильин, Л.П.Карсавин, А.В.Карташев, Н.О.Лосский, А.М.Ремизов, П.Н.Савицкий, П.П.Сувчинский, Кн. Г.Н.Трубецкой, Кн. Н.С.Трубецкой, Г.В.Флоровский, С.Л.Франк, прот. С.Четвериков.

Страницы первого издания журнала указаны в прямых скобках,
номер страницы предшествует тексту на ней.

"Путь", №1. Сентябрь 1925 г.

Василий Зеньковский

Религиозное движение среди русской молодежи за границей.

Великая трагедия, пережитая и переживаемая Россией, вызвала в русской душе глубокий духовный перелом. Его смысл и объем трудно было бы сейчас определить с надлежащей ясностью, — но реальность этого перелома не подлежит сомнению; вместе с тем бесспорно, что самой плодотворной стороной его является возвращение к Церкви тех, кто еще так недавно не только стоял вдали, но даже относился скептически и враждебно к Церкви. Это религиозное возрождение русской души не должно быть, конечно, преувеличиваемо, ибо оно захватывает пока лишь некоторую часть русского общества, а все же это есть глубоко знаменательный факт русской жизни последних 8 лет. Основной смысл того, что сейчас происходит в этом отношении, может быть охарактеризован как накопление религиозной энергии, как глубокая и страстная жажда отвести религии центральное место в своей душе, в своей жизни, как стремление осветить все мелкие и большие вопросы нашей жизни светом религиозных переживаний и церковного учения. Если сравнить то, чем духовно жила почти вся русская интеллигенция до нашей трагедии, с религиозным подъемом в ней ныне, то получается столь разительный контраст, что нельзя не изумляться ему. Уже не только не стыдятся перед всеми исповедать свою веру, свою связь с Церковью, не только ищут религиозного просвещения и церковного питания, но неожиданно в нашей интеллигенции начинают действовать непорванные связи с Церковью, формируется новая церковная сила, могущая стать фактором огромной исторической действительности.

Этот духовный перелом совершается и в Poccии и в эмиграции, но конечно по-разному. Там — он таится под спудом, имеет внутренний индивидуальный характер; здесь — перед ним открыта дорога свободного выявления религиозных замыслов, но вместе с тем в эмиграции нет почвы под ногами, нет духовного простора при полной внешней свободе. В России идет мучительная борьба за существование, угнетает непрерывная и всеобщая депрессия, путь религиозной жизни есть узкий и трудный путь, но вместе с тем духовно сильнее и ярче исповедники христианства, — а здесь открыты все пути житейского устроения, кругом много беспечного веселья и внешних благ, бесконечные духовные соблазны и суррогаты — и за всем этим неисцелимая, мучительная тоска по родине... Эмиграция численно составляет такую ничтожную часть России (едва ли больше 2%), а все же у нее есть свой лик России, свой русский опыт, свои страдания, своя Голгофа. Тембр религиозности в эмиграции иной, чем в России, но чуткое ухо не может не слышать и в нем нового звучания русской души, не может не ощущать наличности творческого подъема. Это сказывается в различных фактах нашей жизни, но пожалуй с наибольшей ясностью — в религиозном движении среди молодежи.

Это «движение» возникло очень недавно и не очень сильно количественно, но тем изумительнее его качественная содержательность, его внутренняя напряженность

121


и творческая сила. Накопление религиозной энергии идет у молодежи ярче, чем у старшего поколения, однако она не всегда находит для себя надлежащие формы и часто скована какой-то пугливостью. Надо сознаться прямо, что мы не умеем подойти к нашей молодежи, не умеем разогнать усилившейся недоверчивости, победить чувство заброшенности. В нашей молодежи и в самом деле есть много для нас нового, неожиданного, трудного, — суровый опыт последних лет дал какое-то своеобразное ущемление молодой души: она не раскрывается так легко как прежде, не умеет легко и просто освободиться от ядов, которыми она отравлена. А мы, старшие, в свою очередь замучены и обессилены всем происшедшим и часто нет у нас не только умения, но даже и желания понять молодежь и пойти ей навстречу.

Все это нужно иметь ввиду, если мы захотим приглядеться к религиозному движению среди нашей молодежи и оценить его. В движении есть много случайного и даже преходящего, — но тем сильнее ощущается тот основной факт, что дело здесь вовсе не в отдельных личностях, а в каком-то общем пробуждении религиозных сил в русской душе. Пусть порой бесформенны и робки те или иные проявления религиозных исканий, пусть в них много экстатичности и мало еще внутренней дисциплины и организационной крепости, но раз прикоснувшись к ним нельзя не загореться ответным волнением, нельзя не почуять в них дыхания уже новой русской жизни, которой еще нет, но которая уже грядет и частично строится в нас и через нас. Утренней зарей — перед восходом долгожданного русского солнца рисуется мне все это движение: на темном еще русском небе бегут первые робкие, не для всех даже заметные лучи, и хотя они бессильны сами по себе разогнать царящий еще мрак, но они предвещают восход солнца, предваряют и подготовляют его...

Я не буду говорить здесь о фактах и отошлю тех, кого они интересуют, к журналу «Духовный мир студенчества», в котором запечатлены кое-какие факты. Я хотел бы ограничиться в настоящий момент лишь общей характеристикой движения и беглым обсуждением некоторых очередных его проблем. В различных местах скопления русской молодежи существуют религиозные «кружки». Некоторые из них (пока немногие) ставят себе задачи миссионерского характера — идти с призывом к широким массам студенчества, будить в них заглохшее религиозное чувство, разрешать сомнения и устранять трудности; большинство же кружков существуют сами для себя — для взаимной помощи в деле углубления в основе христианства, в учении Церкви. Почти все кружки именуют себя «православными», — не только не стыдясь этого имени, но любя его и открыто исповедуя свою связь с Церковью. В кружках очень мало дают себе простора для изложения своих личных взглядов или интуиции, и не оттого что боятся творческого пути. Причина в ином — в глубоком чувстве Церкви, в смиренном сознании, что ее полнота, ее богатства остаются почти для всех неведомыми, прежде чем дать волю своим размышлениям и построениям, хочется до конца погрузиться в сокровищницу Церкви, коснуться ее полноты и напитаться тем, что хранит она в себе. Этот мотив здорового традиционализма является характернейшей чертой современной русской молодежи, резко отделяя ее от обычного типа русских искателей: здесь уже глубоко преодолена типичная наша интеллигентская установка, при которой как-то внешне подходили к Церкви, как бы со стороны, не ощущали в своем собственном религиозном подъеме пульсации церковной энергии. Это было связано с глубокой отрешенностью русского религиозного сознания от живой полноты Церкви, и этот привкус интеллигентщины (в дурном смысле слова) вкрадывался в самые глубокие и плодотворные движения души. Молодежь наших дней очень значительно освободилась от всей этой психологии, и это вовсе не есть ее заслуга, это есть просто черта новой эпохи, какой-то глубочайший и подлинный реализм, отрезвляющий самые тайники души. Если теперь возвращаются к вере в Бога, то глубоко чувствуют неправду всякого самочинного, вольного выдумывания, испытывают глубокую жажду приникнуть к Церкви, — от нее напитаться, у нее поучиться, ею осветить и освятить все свои замыслы. Это неизбежно вводит в душу оздоровляющую силу церковного реализма, спасает и от религиозно-философской отвлеченности, — я готов сказать, что это все является симптомом глубокого религиоз-

122


наго оздоровления русской души. Я и здесь не хочу преувеличивать и хорошо знаю теневые стороны этой всей психологии, но нельзя отвергать какой-то новой тональности в религиозном звучании русской души. Подлинное и глубокое и потому истинно творческое смирение отличает ныне верующую молодую интеллигенцию, которая не оттого хочет погрузиться в полноту Церкви, что боится самой себя, боится затеряться в сложной современности, а оттого, что почуяла она всю безмерную глубину, всю неисчерпаемую полноту Церкви в ее историческом движении. Не отрешенный евангелизм, не «библиократия» (как характеризует Трельтч религиозную установку реформации), а живое ощущение исторической полноты и действенности Церкви, ее мистической жизни типичны для нашей верующей молодежи.

Отсюда надо объяснять усиление и внешней церковности. Молодежь идет в храмы и не стыдится этого, как стыдилась еще не так давно, молодежь ищет богослужений и где их нет — соединяется в кружки и братства, чтобы пригласить священника и устроить службу церковную. Активность, проявляемая в этом отношении нашей молодежью, так поразительна, так глубоко знаменательна, что этими одними фактами (а их столько дала наша эмигрантская жизнь!) достаточно обрисовывается новый религиозный тип. Глубина души содержит даже больше, чем вмещает сознание, нередко еще бедное и находящееся во власти былых идей, но новая правда властно зовет к себе, подлинным, категорическим императивом встает в душе.

Но не одной внешней церковностью характеризуется этот знаменательный поворот к традиционализму, — хотя и значение этой внешней церковности трудно переоценить. В русской интеллигенции чрезвычайно сильно было небрежное отношение к церковному обряду, какое-то игривое вольномыслие в этом отношении (даже при полной духовной верности Церкви), — и вот на наших глазах воскресает понимание обряда, воскресает психология благочестия. Какие творческие пласты души выступают здесь на первый план, какая широкая духовная перспектива открывается взору! Поразительно в нашей религиозной молодежи именно то, что ей так легко и естественно дается многое, что еще недавно сходило в душу лишь в итоге долгого духовного созревания и особой мистической одаренности. Всему религиозному движению необычайно внутренне близок идеал «оцерковления» — понимая под этим проникновение света и силы Церкви во все стороны жизни, освещение всех вопросов личной, национальной, государственной жизни светом учения Церкви. Когда-то это универсальное значение Христова учения еще нужно было доказывать; начиная от Гоголя, русская религиозная мысль все горячее, все настойчивее выдвигала, в противовес современности и всему ее духу, идеал церковной культуры, не в смысле теократии, а в смысле преображения всей жизни в духе христианства. Хотя и боролись у нас против итогов новой культуры — против учения о «нейтральности» культуры и об автономии отдельных ее сфер, но это все было лишь столкновением идей, хотя и нужным и плодотворным, а все же отрешенным от живой жизни. В церковной же молодежи наших дней бьется новый пульс, неотвратимо выступает идея не только внешнего, но и внутреннего оцерковления жизни. Перестройка всей жизни на началах Православия, поворот к целостной (церковной) культуре — вот руководящая идея всего религиозного движения среди русской молодежи, вот движущая сила и заветный идеал. Не о построении целостного мировоззрения уже мечтают ныне (хотя попутно ставится и эта задача), а о путях оцерковления жизни, — и эта «деловая» установка (в смысле «философии общего дела» Н. Ф. Федорова) определяет собой логику всего «движения».

Не вся однако церковная молодежь образует кружки; многие сторонятся кружков, уходят в личную духовную жизнь, многие даже боятся «кружковщины», готовы видеть в кружках «неправославное» дело, могущее повести либо к одностороннему рационализму, либо к нездоровому пиэтизму. Непривычка и недоверие ко всякой «организации» тоже останавливают немало верующих людей, — так что религиозные кружки объединяют, несомненно, лишь часть той молодежи, которая захвачена духовным переломом. Но вот уже два почти года, как русские религиозные студенческие кружки объединились и образовали одно целое; руководители и профессора, примыкающие к кружкам, слились с ними

123


во едино. Исключительную картину представляют собой местные и общие съезды участников кружков — довольно скоро они приняли определенно церковное направление, в них всегда участвуют священники и епископы, каждый день начинается литургией. Это все столь ново и неожиданно для русской жизни! Ведь это не съезды будущих монахов, — а между тем дух монастыря веет на этих съездах, хотя в них много не только духовного напряжения, но и радости. На этих съездах как-то веще и пророчески сочетается глубина и чистота церковности со всей полнотой жизни — они сами, эти съезды, несут в себе какое-то частичное и временное «оцерковление». В их духе извнутри соединяется здоровый традиционализм и подлинная свобода творческих устремлений, чистота и сила церковности и все многообразие жизни, ждущей и ищущей вновь найти в Церкви свою душу, тема христианского аскетизма и внутреннее приятие жизни и благословение ее живой полноты и красочности. Свободное сочетание церковности и мира вырастает из самых основ той новой психической установки, которую мы находим у верующей молодежи, — и есть во всем этом что-то столь нужное и дорогое для всей русской жизни, столь отвечающее на все ее искания. Религиозное пробуждение русской души глубочайшим образом связано с нашей национальной трагедией, — поэтому мистическая напряженность, столь характерная для русского молодого движения не только не отрывает от жизни, но наоборот она интимно связана с думами о родине, с ростом национального самосознания. Здесь несомненно перед всем движением возникает очень серьезная опасность — слишком узкого и утилитарного отношения к Церкви, к религиозной жизни. Эта опасность не только еще не преодолена, но она даже не обрисовалась еще в полной мере; иной раз невольно возникает даже вопрос: не является ли религиозное движение лишь формой, под которой возрождается национальное чувство, сознается мистическая связь с родиной? Не является ли «церковная одежда» необходимой лишь для того, чтобы дать наиболее глубокую и радикальную постановку вопросам, которые по существу вырастают из глубины национальной скорби и все возрастающей и захватывающей и, тем не менее, пока бессильной — любви к нашей родине? Поворачивается ли русская душа ко Христу потому, что ищет правды прежде всего и глубоко порывает со всем, что было чуждо этой правде, или потому, что ищет во Христе не правды, а спасения родины?

Если бы было правильно последнее, то оно само не опорачивало бы религиозного движения в молодежи (ибо даже утилитарное, по своим мотивам, обращение к Церкви, есть все же обращение к единственному источнику правды), но только придавало бы ему другой смысл, свидетельствовало бы о том, что хотя религиозное пробуждение и совершается, но оно все еще недостаточно глубоко. Однако, насколько я могу судить по своим непосредственным впечатлениям, религиозное движение в русской молодежи по существу восходит к чисто религиозным корням. Конечно, в иных душах оно не только тесно срастается с социальной скорбью, но даже на почве этого становится более узким (хотя и более ярким не раз), но я могу утверждать, что для многих это является лишь временной стадией их духовного развития, за которой наступает такая религиозная зрелость, что правильная иерархия ценностей устанавливается сама собой; с другой стороны, в диалектике духовной жизни, те формы религиозного возрождения, в которых ощущается слишком тесное и неправомерное срастание религиозных движений с национальным чувством, имеют рядом с собой формы, в которых чистота религиозных порывов ведет к своеобразной отрешенности от жизни вообще, к какому-то христианскому спиритуализму, свободному от связи со всякой «плотью» (исторической, национальной). Обе крайности диалектически неизбежны в процессе духовного созревания, — и обе они имеют место в русском религиозном движении. По существу же «примат Церкви», как формулировал это один из участников второго общего съезда, является бесспорным для всех; те или иные уклоны имеют различные психологические корни и являются неизбежной данью общему состоянию всего русского церковного общества. Существенно одно: из глубины души встает и могуче овладевает сознанием идея церковной культуры — не простого соответствия форм жизни началам христианства, но внутреннего и органического

124


их единства. Это отнюдь не является хилистиастическим замыслом — но все же идея переустройства всей русской жизни в духе Православия вырастает из самых глубин религиозного сознания. В молодежи, со свойственной ей прямолинейностью и максимализмом, все это облекается порой в резкие и даже для других людей неприемлемые формы — это нельзя отрицать; но нельзя же смешивать зерно и шелуху, сущность и временные формы. Не стоим ли мы в самом деле на грани чрезвычайного исторического перелома? Разве катастрофа России, хотя бы исторические обстоятельства не определяли ее, не вскрыла до очевидности глубокого духовного заболевания, идущего собственно от XVII века (распада церковного общества благодаря выделению раскола)? Разве русская культура XIX века, при всей гениальности ее отдельных явлений, не содержала в себе губительного яда, которым отравлялась русская душа? До внешней катастрофы давно уже слагалась духовная наша катастрофа, — и нам нужен не один политический порядок и социальное умиротворение, нам еще более нужно вернуться к духовному здоровью, найти пути к источнику этого здоровья. Этого ждет и ищет русская жизнь, — и нечего удивляться, что идея целостной (т. е. церковной, культуры, столь дорогая самым различным представителям русских исканий в XIX веке, — ныне после всего пережитого, встает с неудержимой силой. Религиозное движение среди русской молодежи глубоко мистично, я готов сказать — даже порой экстатично, когда оно обращено к жизни, к родине; идея оцерковления, или иначе - идея церковной культуры составляет движущий нерв всего духовного перелома.

Сама идея церковной культуры должна быть внутренне выношена, чтобы стать свободной от привкуса теократии и клерикализма; по существу русскому духу этот привкус всегда быль чужд, по теперь он стал чуть-чуть ощущаться — это незачем отрицать. Но что значит это? «Новое средневековое», как охарактеризовал Н. А. Бердяев тип и тональность слагающейся новой психологии, не может никогда подавить свободы — иначе оно само погибает, оставшись исторически бесплодным и бессильным. Дух же свободы веет в русском религиозном движении — это есть факт совершенно бесспорный; если в диалектике духовного созревания те, или иные группы, сами одушевленные началом свободы, в поисках форм оцерковления жизни отрицают свободу в том или ином направлении, то это образует не сущность, а случайность в религиозной психологии. Ростки теократической и даже клерикальной психологии имеются, но прежде всего в ничтожной и зачаточной форме, как дань прошлому, а главное — они преодолеваются извнутри, в порядке религиозного роста. Русская интеллигенция так долго и так упорно третировала представителей Церкви, что возвращаясь в Церковь она хочет поклониться им, ищет их благословенья и руководства. Но в Православии нет места для того возвеличения клира, какое было в католичестве, основной дух Православия, соборность, присущая ему всегда, хотя и остававшаяся так долго без своего выявления, — все это не дает никакой почвы для того, чем была на Западе теократия и родившийся из нее клерикализм. Нельзя поэтому принимать случайные явления, за существенные, нельзя стадии развития смешивать с его основным законом, — дух Православия сочетает свободу и церковность, патриаршество и соборность.

Я должен здесь коснуться еще одной черты русского религиозного движения — именно его отношения к возрождению монархизма. Недавно один публицист охарактеризовал все русское религиозное движение как монархическое. Я должен категорически это отвергнуть, хотя и признаю чрезвычайный рост монархических настроений и идей среди религиозной молодежи. Отношение здесь более сложно, чем это угодно думать некоторым публицистам, которым религиозное движение среди русской молодежи внушает вообще тревогу.

По самому существу своему все религиозное движение в молодежи (говорю о его организованной части) — аполитично, ставя себе исключительно религиозные цели, обращаясь и к правым и к левым, объединяя всех на почве веры во Христа Спасителя, независимо от их политических воззрений; русское религиозное движение решительно чуждо каким бы то ни было политическим задачам и совершенно не имеет никакого отношения к каким бы то ни было политическим партиям и группи-

125


ровкам. Мы говорим, конечно, о движение, как таковом, о кружках, а не об отдельных их членах; никогда в кружках не спрашивают никого из членов об их политических взглядах, об их участии или неучастии в партиях и группах. Если отдельные члены кружков принимают участие в партиях и группах, то это их личное дело, в которое не входит кружок. Мы знаем наверное, что среди членов кружков есть деятельные монархисты, но знаем и республиканцев в кружках, — и ни одно ни другое не волнует нас. Путь кружков идет глубже разделения по политическому признаку; основное условие вступления в кружки заключается в вере во Христа, основная задача кружков — укрепление и углубление веры, усвоение всей полноты учения Церкви и подготовка себя к жизни, построенной в духе учения Христова.

Но было бы недостойно самого движения и его религиозной искренности, если бы мы оставили здесь недоговоренным что-либо. Есть пункт, который может внушать кое-кому беспокойство, и об этом нужно прямо и открыто сказать. — Идея оцерковления жизни или построения системы церковной культуры предполагает пересмотр всех основ современного мировоззрения, — и, конечно, никоим образом этот пересмотр не может обойти вопросов национально-политического порядка. Основная идея, определяющая всю эту работу, заключается в том, чтобы связать все формы с Церковью, связать не внешне, а в самом существе. Поскольку это распространяется на проблемы политического порядка, это приводит к идее освящения власти. Учение о «нейтральности» власти, об ее исторической данности и независимости от религии, не может быть удержано, — и это вытекает с неотразимой логикой из самой идеи освящения и преображения жизни. Власть существует, конечно, как некий положительный исторический факт, — но она не может и не должна быть изолирована от благодатного воздействия на нее Церкви. Более чем какая-либо иная форма жизни она нуждается в этом; для тех, кто верует в Церковь и сознает ее благодатную силу, столь нужную для смягчения и преображения исторического бытия, построение власти на начале ее «нейтральности» и «автономности» совершенно неприемлемо. Однако в духе Православия это освящение власти никогда не приводило к идее господства Церкви над властью; Православие всегда искало иных путей воздействия на власть через личность, через ее внутренний мир. Идея освящения власти, если только хотят ее понять, не может и не должна быть вырываема из всего контекста в замысле церковной культуры, в замысле построения жизни на началах христианства; идея освящения власти поэтому есть лишь один из многих мотивов, зреющих в нашей религиозной молодежи. Если республиканские идеи так тесно срослись со всей психологией и идеологией позитивизма, то пусть жe защитники этих идей начнут пересмотр своих собственных взглядов, пусть подумают они о том, что пока их политические идеи так глубоко связаны с позитивизмом, они сами будут отбрасывать от себя тех, в ком уже невозможен узкий позитивизм. Те упреки, которые иногда направляют по адресу «монархизма» русского религиозного движения, лишь внешне обусловливаются политическими разногласиями: суть же разногласий не в сфере политических построений, а в тех предпосылках, на которых они создаются. Русская религиозная молодежь переросла еще недавно царивший у нас позитивизм; конечно, не нужно преувеличивать этого, ибо процесс возвращения русской души к Церкви вовсе не закончился и может быть даже не находится еще в своей высшей точке. И если само по себе религиозное движение аполитично, совершенно далеко от политических задач, то то, что оно подымает в душе, этот пересмотр коренных устоев всего мировоззрения, общий поворот к идее освящению жизни Церковью, все это, конечно, скажется в свое время и на политических построениях. Пусть учитывают это наши политические деятели, но по существу все движение стоит вне политики.

Русское религиозное движение в эмиграции развивается в постоянном соседстве с западным христианством, которое оно не только видит вблизи, но с которым неизбежно вступает в более тесную связь. Христианское движение среди студенческой молодежи охватило давно уже (лет 25-30) весь мир; слабее всего в это движение был втянут католический мир, вообще замкнутый в

126


себе. Православию не присуща эта замкнутость — и то, что началось в Женеве в августе 1921 г. на съезд представителей всех христианских исповеданий (отсутствовали одни лишь католики, но православные всех стран приняли участие) — отозвалось и в молодежи. Каждый год отдельные участники русского религиозного движения встречаются на различных «конференциях» (съездах) с представителями христианского студенческого движения во всем мире, — и встречи эти имеют взаимное глубокое влияние. В России существовало давно студенческое христианское движение, но оно было совершенно внеконфессиально, хотя естественно, в отдельных членах вело к усилению церковности. Но в эмиграции, как уже было указано, возникло особое, чисто церковное движение среди молодежи, чуждое принципу, «интерконфессиональности» (совершенно понятному и неизбежному на Западе и в Америке при крайней их религиозной дифференциации). Но будучи внутри себя строго и глубоко церковным русское молодое движение не только обнаружило религиозную терпимость, но и подлинную христианскую любовь к тем движениям, которые едины с ним в вере во Христа Спасителя. Встреча с верующими других исповеданий, глубокое чувство мистического единства с ними во Христе, сознание, что нам есть чему поучиться у других, — все это глубоко действует на русскую религиозную душу. Но не менее значительной оказалась эта встреча двух миров и для другой стороны. Богатство и красота Православия, его мистичность и универсальность, идея оцерковления жизни и начало соборности, вся психология православной религиозности — все это глубоко влечет к себе живые души в других исповеданиях. Но обо всем этом еще преждевременно говорить.

__________________

Я не знаю, можно ли назвать значительным и глубоким русское религиозное движение среди молодежи, — но я знаю, что глубока и значительна его тема. Эта тема, выдвигающаяся из самой глубины религиозного перелома, переживаемого нами, есть тема оцерковления жизни. Мистическая напряженность и чистое искание правды Христовой не удаляют от жизни, но становятся проводником подлинно творческого духа, обращенного к жизни во всех ее проявлениях. Тот реализм и та «трезвенность», которые характерны для мистики Православия, совершенно свободного от сентиментализма и от утопизма, проникают и в самый тип религиозной жизни. Не будем ничего преувеличивать, будем крайне скромны в оценке силы и объема русского движения, но скажем прямо, что это движение есть как раз то, в чем больше всего нуждалась и нуждается русская жизнь. В нашей молодежи уже веет дух новой русской жизни, уже ощущается ее робкий пульс; органическое и подлинное сочетание церковности и духа свободы, здорового традиционализма и творческого порыва дают право верить в то, что новая русская жизнь может быть построена на живых и действенных началах церковности. Эта перспектива уже открылась — через скромное и робкое движение среди верующей молодежи... Как ответит на это русская жизнь, покажет время.

Прага. В. В. 3еньковский.

127