Филипп дю Пюи де Кленшан

Кленшан Пюи дю, Филипп де. Рыцарство. СПб.: Евразия, 2004 г.; 2000; 192 стр.

Филипп дю Пюи де Кленшан (1913-1971), французский писатель и журналист . Philippe du Puy de Clinnchamps.
Происходит из старинного дворянского рода Лотарингии, ведущем родословную с XVI в. Фамилия Дюпюи в XIX в. была изменена на дю Пюи де Кленшан.

Основные работы:
«Дворянство» (La noblesse), 1959.
«Роялизм» (Le royalisme), 1981.
«Рыцарство» (La chevalerie), 1961.
«Снобизм» (Le snobisme), 1966.

Также под псевдонимом Харонд (Charondas) опубликовал так называемый «Чёрный список» (Cahier noir), с перечнем лже-дворянских семейств, давая о каждой подробную информацию вместе с зачастую резкими и язвительными комментариями.

РЫЦАРСТВО

Пер. Е.А.Кошелева.

Предисловие к русскому изданию

Рыцарство – один из самых интересных феноменов в эпоху западноевропейского Средневековья. С ним связаны самые яркие страницы средневековой истории: турниры, посвящение в рыцари, крестовые походы, куртуазное поведение и рыцарские романы, сражения верхом. Около пяти веков Западная Европа прожила под знаком рыцарства. Можно сказать, что рыцарь – это визитная карточка Средневековья.

Безусловно, история рыцарства сложна и многогранна: оно появилось под совместным влиянием технических, социальных и экономических аспектов. На закате эпохи Каролингов (IX–X вв.) главенствующее положение в Европе постепенно стал занимать хорошо вооруженный конный воин, в сражении все более и более оттеснявший пехоту на задний план. В силу раздробленности Европа покрылась тысячами примитивных замков, возведенных на холмах, откуда их владельцы правили и оказывали покровительство окрестному населению взамен повинностей и оброков. В этом замковым сеньорам помогали группы вооруженных всадников (milites). Изначально группа рыцарей, этих профессиональных бойцов, была открыта для доступа: туда попадали как представители аристократии, так и свободные собственники. Но со временем рыцарство становится все более закрытым слоем общества: появились сложные ритуалы, затруднявшие вход в рыцарские ряды. Такое стремление обособиться было вызвано ростом новой знати – горожан, управленцев на службе государей и феодалов. Так рыцарство из группы профессиональных бойцов постепенно превращалось в замкнутое сословие, смешиваясь со знатью. Уже в XII в. титул рыцаря становится почетным отличием, обязательным даже для королей. Но менялся не только состав рыцарства; менялся и его моральный облик. Под влиянием Церкви, стремившейся смягчить рост насилия, исходивший из замков, рыцари обрели нравственные идеалы, которым в теории должен был следовать любой из них. Настоящий рыцарь должен был защищать Церковь, охранять слабых от произвола, сражаться только в справедливых войнах. Венцом влияния Церкви стала организация духовно‑рыцарских орденов, которые сражались со злом не только оружием, но и молитвой. Конечно, далеко не все рыцари следовали этим идеалам. Но они нашли свое яркое отражение в рыцарских романах, воспевавших храбрость, благородство и жертвенность рыцаря во имя любви и справедливости.

Рыцарство претерпело значительную эволюцию от времени своего зарождения до исчезновения. О нем написаны тысячи страниц исследований. Издательство «Евразия» предлагает ознакомиться с одним из взглядов на институт рыцарства, изложенным в книге французского ученого Филиппа дю Пюи де Кленшана.

Введение

С IX по XV век в Европе существовал институт, который возник из противостояния, а затем союза двух совершенно разных идеалов. Он был независим от властей и подчинялся исключительно неписаному кодексу. Созданный людьми, зачастую чуждыми друг другу, этот институт, тем не менее, оказал влияние на жизнь воинственной Европы, то есть на весь господствующий класс, в то время, когда правители – короли и знатные сеньоры – являлись, если не в теории, то по крайней мере на практике, людьми военными. Этим институтом, чьи обычаи или даже ритуалы сохранились в нашем обществе, было рыцарство.

Однако рыцарство остается для нас мало известным. Для того чтобы проследить историю его неясного происхождения, ошеломляющего расцвета, а затем медленного заката, в нашем распоряжении имеется крайне мало текстов; но даже наиболее достоверные из них следует использовать с осторожностью. Собственно говоря, есть лишь два надежных источника о средневековом рыцарстве:

а) Церемониалы посвящения в рыцари.

б) Песни о деяниях (chansons de çeste) и рыцарские романы.

а) Церемониалы посвящения в рыцари

Церемониалы посвящения в рыцари, которые находим в различных романских понтификалиях (самый древний из сохранившихся до наших дней был составлен около 950 г. в аббатстве Санкт‑Албан в Майнце), точно, в мельчайших деталях, описывают ритуал посвящения в рыцари. Но при этом они ограничиваются лишь одним распорядком церемонии, сопровождавшей вступление в рыцарство. Кроме того, эти церемониалы все же немного оторваны от действительности. Без сомнения, достаточно редко посвящение в рыцари проводилось по точно установленным этими церемониалами образцам, особенно когда они чрезвычайно усложнились и в XIV–XV вв. истинный смысл существования рыцарства постепенно утрачивался. Тем не менее церемониалы позволяют понять, в чем заключался дух рыцарства.

б) Песни о деяниях и рыцарские романы

И плоть? Из песен о деяниях, созданных в период расцвета рыцарства, и из рыцарских романов, относящихся ко времени упадка этого института, можно узнать о повседневной жизни рыцаря. Об исторической ценности тех и других источников велось много споров. Песни являлись подробными эпическими повествованиями, в которых рассказывалось о доблести некоторых более или менее известных рыцарей. И разве они не так же далеки от повседневной средневековой реальности, как в наше время приключенческие романы, называемые «детективными», главный герой которых был рыцарем, потом мушкетером, а теперь уступил место «частному сыщику»? И рыцарский роман, изменяя то, что следует изменить, не является ли он не чем иным, как предшественником наших любовных романов или «женских журналов» с их нереальными героями, действующими в мире с выдуманными измерениями? Или наоборот, можно ли там увидеть, как этого хотел Леон Готье в своем капитальном труде о рыцарстве, точную картину жизни рыцаря и правдивое свидетельство о феномене рыцарства?

Без сомнения, правду надо искать посередине этих полярных точек зрения. Не следует, например, забывать, что «Песнь о Роланде », самая знаменитая из песен о деяниях, подробно рассказывает о незначительном и не имевшем особой исторической значимости событии – нападении на арьергард Карла Великого (его, носившего только усы и короткую бородку, автор наделяет седой бородой) не мавров, а басков, таких же добрых христиан, как и воины великого императора. Но зачем же автору «Песни» лгать, когда он описывает за тот короткий отрезок времени тысячи незначительных фактов из дня жизни рыцаря? И почему же вместе с ней должны обманывать другие песни и любой из рыцарских романов?

Нужно ли говорить, что не существует никакой критической литературы о рыцарстве, написанной еще в эпоху его существования? Первым исследованием, посвященным рыцарству, кажется, была работа француза П. Оноре де Сент‑Мари, который в 1718 г. издал «Исторические и критические рассуждения о старинном и современном рыцарстве» (за ним вскоре последовали в 1760 г. «Записки о старинном рыцарстве» Ж.‑Б. Лакюрна де Сент‑Палайе). И здесь не стоит принимать в расчет негативное отражение рыцарства, существующее в «Хитроумном идальго Дон Кихоте Ламанчском» Мигеля Сервантеса.

Однако, пользуясь этими текстами и почерпнутыми из них сведениями, прежде чем проследить за превратностями судьбы рыцарства, нужно определить, что же оно собой представляло. Как мы сказали выше, рыцарство явилось результатом столкновения двух абсолютно противоположных идеалов, которые в дальнейшем оно же постарается примирить: милосердия христианина и силы воина. С помощью Церкви и ее великих монахов, «завоевателей той эпохи», рыцарство приложило все усилия не для того, чтобы клинок никогда не покидал ножен солдата (ибо война и кровопролитие для Церкви тоже были смертными грехами, являвшимися следствием грехопадения, совершенного первыми людьми), а для того, чтобы он извлекался только для благого дела.

Конечно, власти, как церковные, так и мирские, будут использовать рыцарство в своих политических целях, не имевших ничего общего с этой великой мечтой. Без сомнения, рыцари сами часто забывали о своем высоком предназначении, а некоторые из них проходили посвящение только чтобы соответствовать светскому ритуалу, не чувствуя из‑за этого необходимости сдерживать свою ярость, алчность или сладострастие. Но, невзирая на это, рыцарство позволяло тем средневековым воинам, кто стремился к лучшему, соблюдать особый кодекс чести.

И если отличительным признаком Средневековья, несмотря на его мрачные пропасти и яркие проблески, является, прежде всего, христианская вера, то, кажется, нельзя дать иного определения рыцарству – оно представляло собой братство христианских воинов. Любого бойца его товарищи по оружию могли пригласить присоединиться к ним в этом братстве, и все признавали его рыцарем.

^{ГЛАВА ПЕРВАЯ}

Появление рыцарства

Со второй половины XI в. в текстах, становившихся все более многочисленными, без всякого комментария начинают упоминать о том, чтобы «стать» рыцарем или «посвятить» (ordonner) в рыцари. Это свидетельствует о социальном явлении: отныне рыцарство входит в общественные нравы.

Каковы же были истоки рыцарства? Мы рассмотрим последовательно следующие этапы эволюции этого класса:

I. Посвящение германского воина.

II. Христианство и класс воинов.

III. Компромисс между воином и христианином: рыцарь.

IV. Рыцарство и государство.

I. ПОСВЯЩЕНИЕ ГЕРМАНСКОГО ВОИНА

Мы обязаны Тациту из главы XIII его работы «О Германии » (De situ, moridus et populis Germaniae libellus, 98 г. н. э.) текстом, цитируемым всеми историками рыцарства. Римский историк в своем произведении рассказывает о церемонии, происходившей в германском племени, во время которой юноша становился взрослым, то есть воином.

Историки часто описывали это довольно грубое и поражающее своей простотой действо. В глубине одного из безграничных лесов, покрывавших тогда Германию, собирались все свободные мужчины племени (ибо только свободный человек имел право на ношение оружия; раб был недостоин этого). Держа в одной руке щит, а другой сжимая фрамею, они образовывали круг вокруг одного юноши. Каков же его возраст? Шестнадцать или двадцать лет; в любом случае, старейшины рода признали, что его воинское обучение закончено – суровое обучение, во время которого подросток служил оруженосцем и конюшим у одного из власть имущих, то есть у одного из князей племени.

Юноша неподвижно стоит в центре круга, образованного из вооруженных воинов. Один. Копна ярко‑рыжих волос закрывает шею. У него глаза зеленого цвета, совсем как листва над головой, которую освещает великое языческое солнце, не проникая сквозь нее. На обнаженной груди юноши несколько священных татуировок. Это вышедший из детского возраста Зигфрид.

Вождь племени (или покровитель юноши, или же его отец, только если он рангом ниже) приближается к тому, кто скоро пройдет воинское посвящение. Степенно он подает юноше фрамею – короткий дротик, который, как и секира, был излюбленным оружием германцев, – и круглый щит. Без сомнения, долгий хриплый крик приветствия тогда поднимался к вершинам огромных деревьев. Церемония завершилась. Отныне в племени было больше на одного воина, который никогда не оставит полученного в тот день оружия, этого знака отличия его статуса свободного человека.

Со знанием дела Тацит заключает: «Это – их тога, это первая доступная юности почесть: Ante hoc domus pars videtur, mox rei publicae. До этого в них видят частицу семьи, после этого – племени».

Ныне уже не оспаривают тот факт, что рыцарство выросло из этого древнего германского ритуала. Однако завеса тайны долгое время покрывала истоки рыцарства. Вспомним о двух версиях происхождения этого института, у которых были свои защитники:

а) Римские корни.

б) Арабские корни.

а) Римские корни

Версия о римских корнях средневекового рыцарства главным образом поддерживалась П. Оноре де Сент‑Мари, считавшим рыцарство пережитком древнего римского сословия всадников, а церемонию посвящения в рыцари – знаком отказа юноши от белой тоги с пурпурной каймой ради одеяния мужчины. Кроме того, он обнаружил дух некоторых военных обычаев римских легионеров в отдельных рыцарских ритуалах. Достаточно сравнить германский обряд инициации с известными древнейшими церемониями посвящения в рыцари, чтобы опровергнуть эту точку зрения. Ясно, что это один и тот же ритуал «перехода».

б) Арабские корни

Что касается арабских корней, то эта версия, в частности, изложена Адальбером де Бомоном в его «Изысканиях об истоках герба и, в частности, цветка лилии» (1853 г.). В общих чертах рассуждение о рыцарях, сражавшихся на турнирах, в этом исследовании было следующим: говоря о рыцарстве, мы вспоминаем о гербах; говоря о гербах, вспоминаем о крестовых походах и влиянии на европейскую цивилизацию арабской; ведь именно у арабов рыцари частично переняли их геральдическое искусство, а если быть еще более точным, европейцы также заимствовали у них рыцарскую идею. При этом забывали, что герб обрел свою форму в XI в., между тем как рыцарство появилось в VII–VIII вв., когда варварский воин встретил на своем пути, озаренном пламенем пожаров, христианскую религию.

* * *

Итак, из глубин того, что скоро станет Европой, а иногда даже из степей Центральной Азии, племена, то опьяненные насилием и обремененные добычей, то мирные, начали волна за волной свое движение на Запад. Куда они мечтали прийти? В те края, о которых путешественники и сказания говорили, что жизнь там легкая? Они отправлялись вслед за солнцем, чтобы так и не достичь своей цели, или достичь ее неизменно слишком поздно, в ночной час, полный ужасов, когда тьма, несмотря на высокие языки костра, разожженного на полянах или при входе в пещеру, вызывала у скитальцев тревогу и страх? Они шли вперед.

Эти кочующие племена гнали перед собой народы, обитавшие на землях, по которым они проходили. Так, с III по V век кочевые племена хлынули в Европу, а оттуда, переплыв море, в Северную Африку, где рассеялись и затерялись в предгорьях Атласа.

Весь этот путь по очереди проделали все германцы, аламанны, бургунды, франки, готы, лангобарды, свевы, которые пересекли Рейн, Альпы или Пиренеи. Но вскоре, уткнувшись в море, эти завоеватели повернулись лицом к новым ордам, идущим с востока. Захваченный ими небольшой регион Европы покорил сердца своих победителей. Отныне не только в чаще дикого германского леса молодые Зигфриды получали оружие, превращавшее их в свободных мужчин, а еще и под дубом старых друидов, рядом с римской оливой или среди иберийских виноградников.

Кроме того, видим еще, как Людовик, старший сын Карла Великого, в 791 г. получает свой меч (речь более не идет о фрамее и щите, и в этом состоит первый шаг к рыцарскому церемониалу). Молодому принцу было всего тринадцать лет. Постарев и став искушенным монархом, Людовик в 838 г. в свою очередь вооружит своего сына Карла. В данном случае опять юному Карлу вручили именно меч. Это – мужское оружие, говорит хронист, id est ense (меч).

Однако, по мере того как германцы «остепенялись», медленно изменялся и старинный ритуал воинского посвящения. Став собственниками – для создания образа скажем консерваторами, – недавние захватчики теперь стремились защитить свои новые владения. Постепенно их народы разделились на два класса: тружеников (то есть тех, кто обрабатывал землю, а также ремесленников и торговцев, живших возле вилл) и воинов, защищавших эти виллы. Очевидно, что лишь последние проходили воинское посвящение. Другие же постепенно превратятся в сервов. Феодализм находился в процессе зарождения.

В этом мире, где лишь непрерывная война и вечная бдительность позволяли выжить небольшим людским группам, собравшимся вокруг замка, построенного из тяжелых брусьев, воины стали господствующим классом. Слишком часто этот класс покажет себя жестоким и кровожадным. И останется таковым до того времени, когда эта сила, не имеющая иных законов, кроме тех, что сама издавала, будет обуздана.

У нового победителя, обуздавшего это силу, не будет оружия, ибо он шел по дороге, указанной иудейским возмутителем спокойствия, распятым в Иерусалиме.

II. ХРИСТИАНСТВО И КЛАСС ВОИНОВ

Утвердившись с конца III в. в Риме, христианство постепенно завоевало всю Европу. В середине II в. христианство достигает Лиона. Св. Дионисий был замучен рядом с р. Сеной (согласно преданию, на Монмартрском холме) примерно в 280 г. Великие проповедники несколькими годами позже пересекают долину Рейна. Наконец, с Константином Великим, обратившимся в новую веру около 323 г., христианство стало законной, а благодаря Феодосию Великому – уже официальной религией.

Но кроме этого, начиная со времени смерти Аврелиана (275 г.) франки и аламанны пересекли Рейн и проникли в Галлию. Приверженцы Одина‑Вотана «спускались» к солнечным берегам Средиземного моря, в то время как группы населения с берегов этого моря, последователи Иисуса, «поднимались» к северным туманам и лесам.

Чем закончилась их встреча? После периода гонений вожди германских племен стали находить общий язык с приверженцами религии единого Бога – религии, чья поступь была мягка и вкрадчива, но которую ничто не могло заставить отступить. Вскоре они приняли крещение. Крещение Хлодвига в конце V в. напоминало обращение в христианство Константина Великого в 323 г. За полтора века «благая весть», провозглашенная Христом, завоевала почти всю Западную Европу. Однако на востоке Европы эта победа долгое время была непрочной, пока наконец Карл Великий не закрепил ее в IX в.

В германских или германизированных районах (довольно обширных) христианское вероучение и проводившая его Церковь, к тому времени уже получившие государственный статус, вскоре столкнулись с доселе малознакомым им противником: человеком, для которого война была смыслом жизни. Конечно, у Рима были свои легионеры и центурионы. Но, когда христианство покорило Рим и полуостров, легионы были армией, которой надлежало поддерживать порядок, заботиться о внутреннем спокойствии и охранять границы империи (также армия являлась политическим инструментом в руках людей, мечтавших о пурпурном одеянии цезаря). Церковь, сумевшая отдать должное цезарю, смогла поддержать эту императорскую полицию, чьей единственной заботой было сохранять порядок и мир. Но она не смогла таким же образом отнестись к воину, воевавшему только ради грабежа и наживы, жившему исключительно для того, чтобы быть воином.

Ведь христиане еще очень хорошо помнили слова, сказанные Иисусом св. Петру в саду на Елеонской горе: «Вложи меч свой в ножны; ибо все, кто поднимет меч, от него погибнет». И между тем какое сражение могло быть более законным, чем вышеназванное? От св. Максимилиана, отказавшегося в 295 г. исполнить, как сын ветерана, свой воинский долг по отношению к императору, заявив: «Я христианин и не могу творить зло», до св. Жана‑Батиста Мари Вианней, кюре из Ар, который в 1810 г. дезертировал, вместо того чтобы присоединиться к своему полку, задействованному в Испании, Церковь не прекращала ненавидеть войну. Однако когда христианская вера утвердилась в цивилизованном мире той эпохи, Церковь увидела, как ее, в свою очередь, беспрерывно атакуют прибывавшие из степей варвары или сарацины, вдвойне опасные из‑за своего более высокого технического прогресса и агрессивной веры. И ей понадобилось выработать доктрину справедливой войны. В 314 г. церковный Собор в Арле постановил, что государство вправе рассчитывать на оказание ему «militia» (воинской службы). Но только во времена крестовых походов, когда Церковь впервые создала армию с авангардом проповедников, законная война была окончательно принята Отцами Церкви. В начале XII в. св. Бернар Клервоский ответил рыцарям ордена тамплиеров: «Они могут сражаться в битвах Господа; воины Христа, они могут сражаться, будучи в полной безопасности. Пусть они убивают врагов или погибают сами, им не нужно бояться. Принять смерть ради Христа или покарать его врагов, в этом состоит одна слава, а не преступное деяние. Воин Христа носит меч не просто так, а для наказания злых и во славу добрым».

Таким образом, войны, разрешенные Церковью, были в теории немногочисленными: только те, что велись для защиты христианской веры. В эпоху Средневековья таковыми являлись прежде всего оборонительные и наступательные войны – а именно крестовые походы – против сарацин, этих нехристей. Но наряду с этими войнами, которых можно было бы назвать «славными», Церкви приходилось признавать боевые действия, имевшие только оборонительный характер (от которых, впрочем, зависело само существование христианских королевств). Наконец, она должна была терпеть и другие вооруженные конфликты, правда, за исключением тех случаев, когда у нее находилась своя военная сила, чтобы их прекратить. Надо признать, что Церковь не только закрывала на них глаза, но еще со слишком увлекавшимся политикой Папой или по‑мирски честолюбивыми епископами в них участвовала или наблюдала за их ходом. Церковь оказалась не чужда земного.

Что бы ни происходило на этом длинном, порой тернистом пути, пролегавшем сквозь междоусобные конфликты, заливавшие кровью средневековый мир, Церковь все же старалась, не без успеха, погасить воинственную ярость, донесенную германскими племенами до берегов Средиземноморья. К обычным средствам, которые каноническое право предоставило в ее распоряжение (отлучение от Церкви, интердикт и т. д.), она добавит исключительные меры, в некотором роде «специализированные»: Божий мир (X век; всеобщий запрет частных войн; эту меру ожидал полный провал), Божье перемирие (XI век; временное ограничение тех же самых вооруженных столкновений – с субботы по понедельник, потом продленное до четверга и пятницы, канун Рождества, перед любыми постами, большими праздниками и ярмарочными днями – результат был тоже мало ощутимый) и, наконец, нападение на зло в его корне – создание рыцарства.

III. КОМПРОМИСС МЕЖДУ ВОИНОМ И ХРИСТИАНИНОМ: РЫЦАРЬ

Если Божий мир и Божье перемирие являлись в некотором роде творениями папской канцелярии (они были провозглашены на Соборах), рыцарство появилось, как мы уже сказали, случайно, когда христианство встретило в Европе класс солдат, потомков воинов древних германских племен. Самое сложное в этом вопросе – определить дату рождения рыцарства. В лучшем случае, раз самый древний сохранившийся церемониал посвящения датирован 950 г. и при этом похож на компиляцию более старого текста, можно утверждать, что рыцарство постепенно вырисовывалось начиная с обряда вручения оружия приблизительно в конце VIII в. или, если угодно, в период правления Карла Великого.

Так во времена, которые мы называем Средневековьем, но для живших тогда людей являвшихся современностью, некий человек Церкви (кем он был? епископом? аббатом одного из могущественных монастырей, единственных центров цивилизации той эпохи? простым священником?) подумал, что вмешательство Господа в древний обычай вручения оружия позволило бы использовать его во благо. Возможно, этот шаг и не был вызван длительными благочестивыми размышлениями, но являлся вполне естественным поступком в те времена, когда вера пронизывала каждый миг человеческой жизни и отражалась на его самых что ни на есть повседневных делах. Нет никакого сомнения в том, что владелец освященного оружия – пусть подобные чувства не понять человеку атеистического XX в. – из‑за страха перед преисподней и любви к Господу мог опасаться применять это оружие во имя зла. Может быть, подобные мысли посещали его и не каждый раз, когда он извлекал меч, ибо страсть к войне и опьянение от пролитой крови все еще были дороги сердцу этих новообращенных, которыми, например, являлись франки в Галлии.

Постепенно освящение оружия (главным образом меча) стало частой процедурой. Кроме того, оно превратилось в главный ритуал, возводивший солдата в ранг рыцаря, и будет оставаться таковым долгое время. Рыцарство сформировалось окончательно, когда оно распространилось уже по всей Западной Европе. Тогда рыцарь юридически – если это слово не является слишком ограничивающим для определения такого частного и неофициального института – являлся, как правило, выходцем из класса воинов (но вовсе не обязательно), принявшим двойное посвящение:

– посвящение от воина, уже ставшего рыцарем (и ритуал, символизировавший это посвящение, состоял из «colée»^[1] и вручения оружия);

– церковное посвящение (ритуал, символизировавший это посвящение, заключался в возложении меча на алтарь с его последующим благословлением).

Стало быть, если создание рыцарства не было запланированным итогом предпринятых Церковью действий (что, кстати, подтверждают находящиеся в нашем распоряжении те редкие источники, которые способны пролить свет на возникновение рыцарства), то, без сомнения, духовенство очень быстро признало важность этого института и сумело заставить его служить в своих целях. Поступив так, клир вновь прибегнул к политике, которая была и остается традиционной и даже уже ставшей характерной для него: в силы, не сокрушенные прямым ударом, Церковь проникает, подменяя источники их энергии христианской верой, и, преобразовав таким образом, использует для своей выгоды.

Лишь эта политика позволила первым епископам построить церкви там, где прежде возвышались языческие храмы. Именно благодаря ей удалось превратить день зимнего солнцестояния в Рождество Христово (возможно, появившегося на свет в начале осени в 4/6 г. до н. э.), чтобы празднованием рождения Спасителя стереть даже воспоминания о вакханалиях и языческих празднествах огня, отмечавших возвращение света, то есть времени, после которого ночь (по отношению к которой мы еще сохраняем первобытный страх) отныне отступала бы шаг за шагом перед днем. Только подобная политика вынуждала Церковь признать обожествляемых народом легендарных святых и целителей до того, как сам народ их забыл или уже позабыл бы. Недавний пример этой политики Церковь подала нам в 1955 г., когда перенесла официальный праздник св. Иосифа – покровителя тружеников – с 19 марта на 1 мая, между тем как эта дата для людей является, прежде всего, символом борьбы рабочих профсоюзов, которые вообще, как известно, враждебны любой Церкви.

В VIII в. христианское вероучение, неспособное подавить – не говоря уже о том, чтобы одним решением церковного Собора уничтожить – варварский обычай воинского посвящения, унаследованный Европой от германцев, и таким образом ограничить все кровавые последствия этого акта, привычным для себя способом постепенно присваивает этот ритуал и преобразует его в институт, все более и более пронизанный верой в Христа, как это наглядно покажет эволюция обряда посвящения в рыцари. Из Зигфрида христианство сделает Парцифаля.^[2]

IV. РЫЦАРСТВО И ГОСУДАРСТВО

Состоявшему из разобщенных грубых воинов рыцарству – этому еще несовершенному и лишенному всякой привлекательности плоду устремлений к лучшему, в который Церковь быстро вдохнула жизнь, – еще предстояло определить свое место по отношению к светской власти. К тому времени, как начал развиваться институт рыцарства, эта власть полностью основывалась на том, что мы справедливо называем феодальной системой. Все люди в структуре власти (пока еще рано говорить о государстве, ибо обычаи, законы и границы были пока слишком расплывчаты) связывались друг с другом узами зависимости. Королю, зависевшему от Бога, высшая знать должна была приносить клятву верности (la foi), то есть обещание выполнять свои обязательства перед монархом, и оммаж (hommage), то есть признание этих воинских и финансовых обязанностей, которые они, в свою очередь, получали от подвластных им баронов. Спускаясь ниже по ступеням иерархической лестницы, видим, как воин, державший мелкий арьер – фьеф, также приносил эту клятву верности и оммаж своему непосредственному сюзерену. На самой нижней ступени этой лестницы Иакова находится прикрепленный к земле серв, являвшийся не более чем пленником своего сеньора, но пленником, которого этот сеньор защищал лишь из экономических соображений против приходящих издалека полчищ или от слишком воинственного соседа: он входил в состав принадлежавшего сеньору скота, если употребить самое грубое слово.

Какое же место было суждено занять рыцарству в этом строении, строении замечательном, ибо лишь благодаря его существованию Европа раннего Средневековья (V–IX вв.), чье население состояло из множества групп, державших, говоря на современном воинском жаргоне, круговую оборону, смогла пройти сквозь эпоху великих терзаний, каким являлся период варварских нашествий? В конечном счете благодаря исключительно своему собственному устремлению рыцарство достигнет и освоит все ступени феодального общества. Короли будут посвящать подданных в рыцари; но и мужлан, проявивший доблесть в бою, иногда сможет получить благословленный рыцарский меч и избежит участи серва.

Но, как и Церковь в духовной сфере, средневековые государи постарались в мирской обрасти обратить институт рыцарства себе во благо; прежде всего они сами стали посвящать в рыцари своих вассалов и воинов, которые по этой причине должны были более верно им служить; затем создали всецело преданные им рыцарские ордена, явившиеся не более чем политическим инструментом, которые возвестят о конце подлинного рыцарского духа, поскольку именно тогда рыцарство свернуло с изначального пути. Отношение властей к рыцарству в период с IX по XV век в точности предвосхищает действия правительств, касающихся знати соответственно с XII по XVIII век. Не вызывает сомнения то, что зарождающаяся знать, с одной стороны, и приходящее в упадок рыцарство, с другой, в большей или меньшей степени выступили против абсолютизма, когда закончилось становление государства.

Тем не менее средневековые правители признавали существование рыцарства уже хотя бы потому, что сами становились рыцарями и посвящали в это достоинство лучших своих воинов. И так продолжалось до исчезновения института рыцарства. Центральная власть в государстве все‑таки будет признавать существование рыцарского сословия и его независимое положение, попытавшись, правда, законодательно ограничить его могущество. Но власть никогда не старалась узнать религиозные и нравственные принципы, которые подпитывали институт рыцарства начиная с его истоков. В конце концов, может быть, рыцарство являлось скорее состоянием души, а не сословием, а государство, какой бы силой оно ни обладало, никогда ничего не может сделать против человеческой души.

* * *

Таким образом, пройдя путь от германского воина до обряда посвящения, после которого можно было считать себя воителем Господа и Церкви, рыцарь обрел свой облик. Личное устремление воинов, желавших примирить свою тягу к войне с требованиями веры, приведшее к возникновению рыцарского братства, вскоре распространившегося в государствах средневековой Европы, сдерживала Церковь и ограничивали власти. Это постоянное давление и медленная утрата европейцами чувства сакрального повлекут за собой исчезновение рыцарства. Таким образом, его история похожа на жизнь любого земного явления: зарождение, которое мы только что изучили, затем расцвет, когда живая кровь питает воинский задор, этот период мы сейчас рассмотрим, а потом медленное старение, во время которого дряхлеет и застывает вся плоть и сердце. И, наконец, остается лишь воспоминание, которое в данном случае слишком часто будет являться под гримасничающей маской пародии.

^{ГЛАВА ВТОРАЯ}

Рыцарство в период своего расцвета

В XI и первой половине XII в. рыцарство распространилось по всей Европе, но более всего – на землях между реками Сеной и Маасом, истинном центре феодального мира, его самом совершенном порождении. Вплоть до этого оно медленно искало свой путь и блуждало в хитросплетениях феодальной системы и в зависимых связях, являвшихся характерным отличием того исторического периода. В XIII в. о рыцарстве начнут постепенно забывать, и к началу XV в. оно станет не более чем ритуалом, обычным посвящением и даже меньше того. Правление первых Капетингов во Франции станет его золотым веком.

Очевидно, что именно в этот период расцвета и следует изучать институт рыцарства, следить за примечательной жизнью этого воинского братства. Для этого последовательно рассмотрим:

I. Доступ в рыцарские ряды.

II. Обучение рыцаря.

III. Посвящение в рыцари.

IV. Рыцарский идеал.

V. Утрата рыцарского звания.

I. ДОСТУП В РЫЦАРСКИЕ РЯДЫ

Человек, интересующийся рыцарством, первым делом спрашивает: «Кто может стать рыцарем?» Ответить на этот вопрос не столь легко, как кажется. Для внесения большей ясности поочередно рассмотрим:

а) Доступ в рыцарские ряды в теории.

б) Доступ в рыцарские ряды в реальности.

а) Доступ в рыцарские ряды в теории

Теоретически и, по крайней мере, до своего расцвета, который, как мы сказали выше, пришелся на период с XI по XII в., рыцарство было открыто для всех. Так, очень часто рыцари выходили из среды воинов, окружавших правителей феодального мира. Также можно утверждать, что любого свободного человека, чье участие вдруг потребовалось в сражении (и не важно, что он не солдат, главным являлась его физическая способность наносить сильные удары), могли сделать рыцарем только за то, что действовал храбро. Иногда в рыцарское достоинство возводили и перед боем, чтобы побудить воина сражаться более яростно. Например, в 1302 г. фламандские сеньоры, перед битвой Золотых шпор,^[3] где они одолели французов под командованием Робера д’Артуа, посвятят в рыцари многих бюргеров (которые, сказать по правде, были достаточно состоятельными, чтобы приобрести себе не только полное снаряжение всадника, но и доспехи для лошади), ибо конницы для решительной атаки в тот момент фламандцам не хватало. Кроме того, мы уже это отметили, и физически сильный крестьянин, однажды призванный с оружием на службу к своему сеньору, который пожелал увеличить свой небольшой отряд, мог запросто, доказав свою отвагу, получить рыцарское звание, если этот сеньор, каким бы мелким он ни был, сам уже стал рыцарем.

Для свободного человека цель казалась достижимой. Но для серва? Гюстав Коэн в своей очень неоднозначной «Истории рыцарства в средневековой Франции» утверждал, что условие свободы было единственным, без исключения, требованием для любого кандидата при посвящении в рыцарство. Серв, как считал автор исследования, словно цепью привязанный к земле, не обладал необходимой для рыцаря мобильностью, который из‑за своего призвания большую часть жизни проводил в седле. Нам же кажется, что Коэн позабыл о той прагматичности, которая присутствовала в институте рыцарства. Ничто не мешало сеньору, являвшемуся рыцарем, освободить серва, прежде чем повести его сражаться, а затем, если этот неподготовленный боец отлично проявил себя в схватке, возвести его в рыцари. Впрочем, песни о деяниях приводят несколько случаев посвящения сервов в рыцари. В «Жираре Руссильонском» (XII в.) мы находим горькую жалобу, поддерживающую эту же точку зрения: «Да не будет вознагражден тот, кто сына вилана сделал рыцарем». И если слово вилан  в данном случае обозначает только крестьянина, не уточняя, был ли он сервом или нет (что представляется весьма сомнительным), то разве в «Амике и Амели» (XIII в.) не видим мы двух сервов, посвященных в рыцарство за то, что остались верными Амику, угасающему от проказы, а ведь этот недуг наводил ужас на людей Средневековья. В «Большеногой Берте» (вторая половина XIII в.) разве рыцарство не пожаловано фокусникам и жонглерам – людям низкого происхождения?

Итак, надо признать, что прежде чем власти озаботились сокращением доступа в рыцарские ряды, они теоретически оставались открытыми для всех.

б) Доступ в рыцарские ряды в реальности

В действительности следует констатировать, что церемонии посвящения сервов или даже свободных людей, не являвшихся еще воинами, были исключением. Повторим, что чаще всего новый рыцарь происходил из класса воинов, который образовался в феодальном обществе, когда германские завоеватели поселились на захваченных у Римской империи территориях. Появление этого класса, как уже отмечалось, было обусловлено обстоятельствами, но, помимо этого, оно отвечало одной из характерных черт германцев, которую мы не смогли бы определить иначе как товарищество (compagnonnage). Эта черта долгое время была свойственна прусской, а затем и немецкой армиям, и она отражена в знаменитой песне Уланда (1787–1862) «У меня был друг». Каждый вождь племени древних германцев, чтобы удовлетворить свою жажду власти, а также для личной безопасности или просто стремясь казаться могущественнее, окружал себя отрядом из самых лучших бойцов. Эти дружинники сплачивались вокруг него скорее из братских чувств, закрепленных на полях сражений, нежели соблазнившись возможностью богатой добычи. Когда германцы завоевали всю Западную Европу, они сохранили этот обычай, и он прижился во всем мире – верная и отважная гвардия стала более чем когда‑либо необходимой.

Естественно, что первые рыцари будут искать тех, кто стал бы им равными, пройдя посвящение, именно среди этих избранных воинов. И будут делать это с весьма большим рвением, потому что эти телохранители, употребим именно такой термин, почти всегда принадлежали если не к могущественным и знатным семьям, то, по крайней мере, к старинным воинским родам. Отметим еще, что из этой дружины также около XIII в. выделится дворянство, сотворенное властями, а вскоре древнее и свободное рыцарство растворится в нем и исчезнет.

Таким образом, в период наивысшего расцвета рыцарство пополняло свои ряды почти исключительно за счет воинов, которые, от короля до мелкого феодального сеньора, окружали каждого правителя в обществе эпохи феодализма, а в сам класс воинов попали благодаря исходу сражений и количеству убитых врагов. Таким образом, рыцарь, живший примерно в начале 1000 г., восседавший на боевом коне, со своим отличительным флажком на копье (веком позже этот флажок превратится в его герб) часто являлся, несмотря на всю свою гордость и могущество, внуком какого‑либо простолюдина, который в рукопашной схватке, едва переводя дух, ради наибольшей славы своего сюзерена проложил дорогу к победе сильными ударами секиры или палицы.

II. ОБУЧЕНИЕ РЫЦАРЯ

Ясно, что обычно рыцарского звания добивались, лишь предварительно получив знания. Хотя средневековое военное искусство было довольно примитивным, но и оно требовало определенных технических навыков (верховая езда, владение мечом, палицей и копьем и т. д.), не считая менее воинских, но однако необходимых настоящему рыцарю знаний, например, на охоте (особенно столь важной тогда ее разновидности, как соколиная); кроме того, рыцарь должен был хорошо ориентироваться в феодальном обществе.

Сын человека, принадлежавшего к воинскому классу, постигал эту науку либо подле своего родителя, державшего от своего сюзерена землю, либо – в основном это были младшие сыновья – при дворе самого сюзерена. А поскольку предпочтительнее служить самому Богу, чем одному из Его святых, то и наследников воинского класса каждый раз, когда предоставлялась возможность, предпочитали отправить к верховному правителю, к императору или королю, чтобы получить необходимое рыцарю образование.

Стремление приобрести могущественного покровителя было вызвано как политической, так и экономической необходимостью. Политической – это само собой очевидно; экономической – надо вспомнить, что снаряжать рыцаря было в финансовом отношении тяжким бременем. Постепенно полуобнаженный воин из германских лесов стал закованным в железные латы рыцарем. Боевое снаряжение всадника (cavaliers) или рыцаря (chevalier) (эти слова означают одно и то же) помимо лошади состояло из меча, копья, щита и шпор, шлема, лат для воина и лошади. Лишь немногие воины могли обеспечить подобное снаряжение полудюжине своих сыновей. Об этом должен был позаботиться богатый крестный отец. Он же помимо обычного возможного вознаграждения оставшихся на его службе «крестников» давал им прекрасные земельные наделы, откуда они, в свою очередь, отправляли своих чад осваивать суровое рыцарское искусство к сыну их сеньора, отныне ставшего господином и сюзереном.

Однако, как мы уже видели, отпрыск воинского класса, оставаясь подле отца, мог преодолеть все этапы, которые, начиная с детства, вели его к рыцарству, и закончить свое обучение, получив из родительских рук рыцарское снаряжение. В конечном счете, нет оснований утверждать, что это полностью семейное образование было частым явлением, за исключением, может быть, королевских детей. Этапы классического образования были такими:

а) Первое оружие;

б) Оруженосцы;

в) Рыцарское совершеннолетие.

а) Первое оружие

Во фьефе, полученном либо напрямую от императора или короля, либо от их вассала, воин оставлял каждого из своих сыновей до семи лет на попечение женщин дома. После наступления этого возраста мальчики сопровождали отца в большинстве его поездок, за исключением войны, которая, впрочем, почти всегда уводила воина далеко от вотчины; так же постепенно дети получали элементарные навыки верховой езды, охоты и обращения с оружием. Они уже, встав на цыпочки, помогали облачиться отцу в тяжелые железные доспехи, когда сюзерен требовал его присутствия. Вместе с ним сыновья чистили лошадей. И вскоре они учились подбрасывать к небу, со своего детского кулачка, ослепленного солнцем сокола.

Первое семейное обучение длилось около пяти лет. Как только одному из сыновей исполнялось двенадцать лет, отец принимался искать ему покровителя. Образно говоря, с низших ступеней иерархической лестницы воинского класса поступали неизменные просьбы, между тем как с верхних ступеней доносился один и тот же клич. Бедный подвассал доверял отпрысков своему непосредственному сюзерену. Тот же отправлял своих чад к барону, владевшему всей долиной. Этот влиятельный сеньор, в свою очередь, отдавал своих сыновей крупному феодалу, управляющему по наследству какой‑нибудь богатой провинцией. Наконец, высокородный герцог или граф мог позволить себе отправить детей ко двору императора или короля. Иногда благодаря удаче, ловкости или заслуге простой держатель небольшого лена размером в арпан^[4] мог увидеть, как его сына призывали непосредственно к суверену.

Кроме того, вокруг каждого средневекового правителя существовала настоящая рыцарская школа, требовавшая серьезных издержек, из которой он в виде компенсации получал себе верную клиентуру. В действительности очень сильными оставались связи, соединявшие питомцев (nutrici), ставших взрослыми, с их прежним покровителем, даже если полученное ими образование было очень суровым, а таковым оно являлось весьма часто.

б) Оруженосцы

Итак, подросток, желавший стать рыцарем – в повседневной жизни их называли дамуазо (damoiseau), если он происходил из знатного семейства, или пажом (varlet или valet), если принадлежал к бедному и менее знатному роду, – добрался до замка того, кто согласился дать ему образование. Там, иногда весьма далеко от отчего дома, ему предстояло вести достаточно суровый образ жизни. В общем, его роль подобна положению ординарца в европейских армиях вплоть до 1914 г. В исполняемых им обязанностях и работе так или иначе отражались все стороны феодальной жизни:

1) камердинер;

2) конюх;

3) стольник;

4) ловчий;

5) оруженосец.

1. Дамуазо был обязан будить своего хозяина, помогать ему умываться (средневековые люди были чистоплотными; и паж в данном случае таскал воду) и одеваться (если средневековому барону приходилось облачаться в доспехи, а такое случалось очень часто, то это было трудным делом). Такая обязанность, со временем ставшая почетной, сделается желанной для представителей самых древних семей в европейских королевствах; во Франции ее будет исполнять великий камергер.

2. После хозяина, следовало заняться лошадьми. Юный паж их чистил, надевал сбрую вне зависимости от того, принадлежали они сеньору, рыцарям и дамам из его окружения или являлись его собственностью, ибо у него тоже был свой конь – первый повод для гордости. Также пажу вменялось в обязанность объезжать молодых лошадей. Этот труд, исполняемый сыновьями высокородных сеньоров, в дальнейшем тоже обретет декоративный характер; во Франции человека, занимавшего эту должность, назовут «маршалом» (слово, первоначальный смысл которого звучит как «человек, заботящийся о лошадях», станет обозначать военачальника, что весьма логично, поскольку армия в ту эпоху состояла преимущественно из конницы).

3. К столу своего хозяина дамуазо подавали хлеб, вино, нарезанные ими мясо и дичь. Уже в то время эту обязанность исполняли дети из знатных семей, и постепенно она «облагородилась». После того как она стала почетной, выполнять ее стремились самые высокородные сеньоры при дворе европейских монархов. Во Франции эту функцию разделили меж собой великий хлебодар, великий кравчий, великий виночерпий и т. д.

4. Для хозяйского удовольствия на охоте паж должен был приготовить рогатины, которыми убивали загнанное животное, и острые тесаки для разделки туши. Кроме того, он был обязан дрессировать и заботиться об охотничьих собаках и соколах, этих хищных птицах, чей стремительный полет предвосхищал выстрел современных охотников. Конечно, паж сопровождал своего сеньора во время любимого занятия, указывая ему путь. И здесь мы видим такую же эволюцию. При всех дворах Европы появятся обер‑егермейстеры, выполнявшие исключительно почетные функции.

5. Но, в конце концов, это были лишь светские познания, которые станут украшением настоящего рыцаря, но не воспитают в нем основных качеств, являющихся неотъемлемой принадлежностью воина. Ведь, прежде всего, питомец прибывал к своему покровителю, чтобы пройти обучение военному искусству: суровое испытание, в завершение которого, если он его выдержит, перед ним откроется дверь в восхитительный мир – не забудем, что пока имеем дело с ребенком, – рыцарства.

Военное образование подростка проходило в три этапа: сначала он содержал в порядке вооружение хозяина. Он следил за состоянием лат, которые могла покрыть ржавчина, и кольчуги, крепление колечек которой не должно было ослабнуть. Он не давал затупиться копьям и мечам. Занимаясь этим, подросток наверняка не упускал возможности попробовать свои силы в обращении с тяжелым оружием, подражая своему хозяину и красуясь перед другими пажами.

Впрочем, именно в обращении с тяжелым вооружением питомец начинал по‑настоящему постигать азы техники боя. Под наблюдением одного из старших товарищей или старого слуги подростки приобщались к искусству боя на палках. В общем дворе на участке, специально для них отведенном, они все свободное время вступали в жесткие схватки, из которых подчас выходили сильно помятыми. Случалось так, что иногда один из пажей оставался на месте мертвым.

Наконец, дамуазо следовал за своим хозяином на войну, однако он не должен был участвовать в бою. Это ему запрещал неписаный закон рыцарства: кто еще не является рыцарем, тот не имеет права выступать против воина, носящего это звание. Обязанность дамуазо была менее славной. В тылу он держал для своего хозяина, занятого в рукопашной, в резерве одно или два копья и один или два щита. Поэтому и появится термин, которым постепенно станут именовать пажей, достигших определенного возраста и обученных вести бой: слова «armiger» (носитель оружия), а также «scutifer» или «scutarius» (носящий щит) постепенно превратились в «ecuyer» (оруженосец). Оруженосец, отныне мы называем его так, приносил запасные оружие и щиты на место сражения вместе с теми, которыми хозяин уже пользовался. Одновременно он приводил туда и боевого хозяйского коня, оседланного лишь незадолго до начала битвы, чтобы, сначала пустив его шагом, всадник мог перейти на галоп и ринуться на плотную шеренгу противника. Оруженосцу же для личной защиты, если в этом возникнет необходимость, оставалась только большая узловатая палка.

Тем не менее, оруженосец, все обучение которого должно было сделать из него воина, мог присутствовать при яростных схватках рыцарей не только в качестве зрителя. Если личным оружием ему служила только палка, то в своем распоряжении он имел находящееся в запасе вооружение своего хозяина. Оруженосец бросался в бой для того, чтобы оказать помощь своим или же поучаствовать в завершающем этапе сражения, за которым неизменно следовал триумф. Его участие со временем станет чуть ли не обязательным, и достаточно быстро оруженосцу, если он сражался, было разрешено иметь то же вооружение, что и у рыцаря (лишь шпоры, тогда являвшиеся знаком отличия рыцарей, оставались для него запрещенными). Нет никакого сомнения, что это недозволенное, но предполагаемое участие оруженосца в завершении этих своеобразных встреч, какими были тогда сражения, часто служило доказательством (сегодня мы бы сказали, что оно являлось пройденным тестом) того, что его обучение наконец закончилось.

в) Рыцарское совершеннолетие

Нужно ли уточнять, что это обучение на практике не было столь тяжким, как мы описали выше в общих чертах? Каждый крупный феодальный сеньор окружал себя большим числом питомцев, которые делили между собой обязанности. Постепенно они стали заниматься лишь тем, что соответствовало их вкусам и склонностям. Но, несмотря на то что равенство являлось одной из характерных черт института рыцарства – рыцари были равными среди лучших, – можно, однако, предположить, что сын крупного феодала должен был встретить при дворе своего суверена куда более теплый прием, нежели отпрыск бедного подвассала, к которому часто относились как к не получающему жалованья слуге. Но если этот «бедный родственник» желал отыграться, то мог сделать это на поле сражения, где смелость и страх стирают всякие отличия в происхождении.

Такое неравенство, которого невозможно было избежать, и различие в возрасте, необходимое для гражданского совершеннолетия, объясняют столь заметную разницу в продолжительности обучения. У германцев, отдаленных предков рыцарей, ребенок получал оружие – знак одновременно гражданского и военного совершеннолетия – в двенадцать лет (у салических франков) и в пятнадцать (у рипуарских франков). По правде говоря, совершеннолетним молодой германец становился, когда достигал расцвета физической силы и воины племени решали, что он способен носить оружие. Однако под влиянием римского права возраст гражданского совершеннолетия медленно увеличивался. Начиная с XIII в. в Западной Европе, за исключением некоторых провинций, он колебался между двадцатью и двадцатью одним годом.

Возраст рыцарского совершеннолетия прошел такую же эволюцию. Если песни о деяниях, никогда не чуравшиеся чудес, сообщали о посвящении в рыцари дамуазо, едва достигших двенадцати лет, то вероятно, что возраст принимаемых в рыцари питомцев в большинстве случаев колебался между четырнадцатью и двадцатью годами. В XI в. для выходцев из богатых семей он будет равняться пятнадцати годам (другие же должны были ожидать распоряжения своего покровителя и поэтому могли оставаться оруженосцами всю свою жизнь, правда, за исключением тех, кто мог сам приобрести рыцарское снаряжение) и двадцати или двадцати одному году для всех уже с конца XIII в.

Таким образом, обучение дамуазо продолжалось, вероятно, примерно от трех до девяти лет. Но, по правде говоря, когда возраст рыцарского совершеннолетия остановится на двадцатилетнем рубеже оруженосца, образование практически утратит всю свою суровость, и в XV в. питомцем сеньора станет молодой дворянин, обучающийся уму‑разуму далеко от родительского дома и старающийся перенять подле одного из знатных людей великосветский тон.

III. ПОСВЯЩЕНИЕ В РЫЦАРСТВО

В истории рыцарства, столь богатой на белые пятна и поэтому часто такой обманчивой, без сомнения, нет более трудного вопроса – за исключением, правда, тайны, окружающей происхождение этого института, – как тот, что же нужно считать посвящением в рыцари, то есть переходом из оруженосцев в рыцари. Прежде всего, ритуал, сопровождавший церемонию посвящения, постоянно изменялся. Можно даже утверждать, что он никогда не был четко определен. Место, обстоятельства, настроение совершающего церемонию и посвящаемого, финансовое состояние, семейные узы, жажда власти, разделявшая государей и их вассалов, общество, наконец, все способствовало тому, что, например, у двух церемоний посвящения, совершённых в одном и том же месте и одним и тем же рыцарем, но с разницей в несколько месяцев, сильно отличался распорядок их проведения.

И даже тексты, позволяющие нам увидеть, что представлял собой ритуал вступления в рыцарство, следует использовать с осторожностью. Церемониалы, упорядочивавшие этот ритуал, представляли собой лишь некие отголоски реальной действительности. В столь прагматическое время, каковым являлось Средневековье, законотворчество не предшествовало обычаям в стремлении породить новые законы, но лишь вынуждало официально признавать те, которые были уже повсеместно принятыми. Отсюда такой разрыв во времени. В эпоху заката рыцарства мы видим обратную тенденцию, когда некоторые церемониалы крайне усложнят ритуалы, дополнят их лишними действиями и обременят искусственно созданной символикой. Так, из акта посвящения в рыцари ритуалы превратились в раздражающую тягостную пантомиму, которая, без сомнения, имела мало общего с реальностью. Что же касается песен о деяниях, которые больше рассказывают о посвящении в это звание, то известно, что они повествуют о давно прошедших событиях, не заботясь, конечно, об исторической правде. В целом они приписывают своим персонажам нравы и обычаи времени сотворения самих песен, не давая узнать, в какой момент их творческий порыв восстановил истинные краски прошлого, не дополнив их при этом некоторыми оттенками настоящего.

Таким образом, невозможно, а точнее, бесполезно описывать в этой работе все варианты проведения церемонии посвящения в рыцари, совершенные в различных местностях. Мы лишь проследим в общих чертах за превращением древнего обычая вручения оружия в ритуал посвящения и покажем, как оно происходило со всей своей суровой простотой в XI–XII вв., когда рыцарство находилось в расцвете. Что касается последующей эволюции этого древнего ритуала, то он превратится в некий вид вычурной церемонии, являющейся одним из признаков заката института рыцарства, который начнется в XIV–XV вв.

В ритуале посвящения в рыцари можно выделить три главные составляющие:

а) основные жесты при посвящении;

б) посвящающий и посвящаемый в рыцари;

в) место и время проведения церемонии.

а) Основные жесты при посвящении

Очевидно, что старинный германский обычай вручения оружия, постепенно пронизанный духом христианства, незаметно превратился в то, что стали называть церемонией посвящения в рыцари. Хотя трудно уточнить, на каком именно этапе эта процедура окончательно стала почти священным обрядом. Нет сомнения, что первые посвящения по своей форме были лишь мирскими церемониями, однако своим настроем они уже отмечали подчинение идеала воина христианской вере. Будущий рыцарь был целиком пропитан религиозным чувством.

Долгое время посвящение сводилось лишь только к передаче предметов вооружения, а именно меча, копья, шпор, кольчуги, шлема и щита, необходимых для всадника, воина, который всегда являлся кандидатом в рыцари. Вскоре вручение меча – человек, совершающий церемонию, опоясывал будущего рыцаря перевязью с мечом – и шпор стали двумя ключевыми моментами этой процедуры, которая могла сопровождаться некоторыми наставлениями от посвящающего: быть верным и бесстрашным, защищать Церковь и слабых и т. д. – это полностью зависело от вдохновения проводившего церемонию.

Позже, хотя и неизвестно точно когда – либо IX, либо X век – вручение оружия, весьма похожее на германский ритуал, дополнилось еще одним жестом, истинный смысл которого до сих пор остается спорным, – ударом (colée). Если верить нескольким иконографическим документам, которые находятся в нашем распоряжении и проливают свет на процедуру посвящения, оруженосец, получавший рыцарское оружие, находился перед проводившим церемонию, сложив руки, иногда на коленях, чаще стоя, преклонив голову. Посвящающий опоясывал новообращенного перевязью с мечом и надевал шпоры, затем со всей силы наносил удар кулаком или ладонью (paume) по основанию шеи нового рыцаря (от данного слова произошло «paumée», подобно «colée»).^[5]

Откуда появился этот жест, получивший столь большое значение, что даже сам ритуал получил название от слова «посвящение» (adoubement), которое, будучи германского происхождения, переводится как «ударить»? При внимательном изучении этого вопроса исследователи дают ему пять возможных объяснений. Для одних термин «colée» – лишь форма договоренности. Он просто‑напросто выражает согласие между уже имеющим звание рыцаря и новичком. Другие полагают, что в этом следует видеть некий ритуал напоминания: сила полученного удара заставит рыцаря на протяжении всей жизни помнить о данных им обещаниях. И верно, ведь еще недавно землемеры в деревнях поступали точно так же, зовя на помощь ребенка, обязанность которого состояла в том, чтобы держать один из концов их цепи. Наряду с платой он получал сильную оплеуху: таким образом мальчик навсегда запомнит земельные границы своей общины. Некоторые полагают, что «paumée» не что иное, как последнее испытание силой: кто не выдержит удара, тот недостоин быть рыцарем (по меньшей мере, физически). Некоторые историки, в свою очередь, считают возможным усмотреть в этом подлинный акт посвящения, возможно символизировавший пережиток старинного обмена кровью. Этим жестом рыцарь, проводящий церемонию, передавал свое звание в душу и тело посвящаемого. Наконец, один ученый, не лишенный воображения, а именно Гриоль, полагал, что этот удар символизировал собой отсечение головы, перемена которой подчеркивала изменение статуса и жизни оруженосца, ставшего рыцарем.

Что бы ни означал этот ритуал (отметим, что в Англии его не было), но, лишившись своего смысла, он, существуя и поныне, донес нам все то, что сохранилось от духа и самого института рыцарства. Он превратился в ритуал поцелуя при вручении награды и прикосновения плоской стороны клинка к плечу посвящаемого в современных, лишенных выразительности церемониях вручения почетных орденов.

Одновременно с тем, как «colée» вошло в церемониал рыцарского посвящения, в этом обряде уже начали весьма заметно проявляться черты, свидетельствовавшие о том, что он является неким христианским ритуалом. Тогда почти в одно и то же время сопутствовать процедуре стали два жеста: благословление меча и возложение его на алтарь. Второе, кажется, было более специфическим ритуалом при вступлении в рыцарство, нежели благословление оружия, к которому мог прибегнуть любой воин во времена, когда всякую вещь (дом, урожай, даже лошадей и свору собак) охотно благословляли. Что же касается смысла этих обязательных процедур, то он очевиден: рыцарь имел право использовать данное оружие только для христианского дела.

Несколько позднее (можно предположить, что около XI в.) христианизацию и сакрализацию церемониала вступления в рыцарство дополнит причащение рыцаря, происходившее перед вручением оружия. Но лишь к XII в. этот ритуал обрел свою законченную форму. Рассмотрим же его.

Как правило, церемониал посвящения в рыцари состоял из четырех частей:

1. Исповедь и ночное бдение над оружием.

2. Причащение.

3. Вручение оружия и жест «colée».

4. Празднество.

1. Поздно вечером накануне дня, назначенного для посвящения, молодой оруженосец исповедовался и проводил ночь, молясь в церкви или часовне. На алтаре находился его будущий меч. Это было бдение над оружием. Эту ночь он иногда проводил в обществе других кандидатов в рыцари, ибо процедура посвящения очень часто представляла собой настоящий массовый «выпуск учеников». Иногда, в зависимости от оруженосцев, бдение слегка утрачивало религиозный характер. В таком случае она становилась продолжительной вечеринкой, проводимой среди веселых товарищей, весьма близкой к той, которая сегодня объединила бы новобранцев, готовых присоединиться к своему полку, или в мирное время напоминала последний вечер выпускников военного училища Сен‑Сир перед их распределением по гарнизонам.

2. Утром оруженосца причащали телом Христовым, акт чрезвычайной важности во время, когда причастия были весьма редкими (из уважения к святым дарам Людовик Святой, например, причащался не более двух или трех раз в год и только после длительной подготовки).

3. На главном дворе замка на площади перед крыльцом резиденции сеньора, рядом с построенным войском, оруженосец представал перед человеком, который должен был посвятить его в рыцари. Священник благословлял меч. Посвящающий застегивал на поясе нового рыцаря перевязь с мечом, а затем надевал на его ноги шпоры, которые у наиболее состоятельных были золотыми. Помощники, или вторые «крестные», завершали облачение рыцаря, надев на него кольчугу и шлем, а на шею ему вешали щит. Во время того, как оруженосец получал рыцарское вооружение, он по настоянию священника или человека, проводившего церемонию, клялся уважать законы рыцарства и произносил какую‑нибудь молитву вроде той, что мы находим в церемониале, датированном 1293–1295 гг., у епископа Гильома Дюрана, которую Марк Блок прекрасно перевел и прокомментировал: «О, пресвятой Господь, Отец всемогущий, Ты позволил на земле использовать меч, чтобы обуздать злобу дурных людей и отстоять справедливость, для защиты народа пожелал создать орден рыцарства, склонив его сердце к добру; сделай же так, чтобы Твой слуга, находящийся здесь, не применял никогда этот или иной меч с целью нанести несправедливую обиду человеку, но чтобы он всегда служил для защиты справедливости и права».

После завершения размеренной процедуры снаряжения и произнесения благочестивой молитвы проводящий церемонию ударял посвящаемого в основание шеи кулаком или ладонью, окончательно превращая оруженосца в рыцаря, который отныне мог гордиться своими новыми правами и должен был подчиняться всем рыцарским обязанностям.

4. За церемонией посвящения, особенно когда она совершалась над всем выпуском питомцев, следовали празднества, которые могли продлиться несколько дней. Они начинались сразу же по окончании посвящения с демонстрации ловкости новых рыцарей. Новопосвященный доказывал свою ловкость, одним прыжком вскочив на своего коня, стараясь не коснуться ногой стремени (что являлось настоящим достижением, учитывая тяжесть оборонительного и наступательного вооружения), получив ясеневое копье с наконечником из стали, сражаясь с квинтинами – так называли насаженные на столб, покрытые крепким щитом чучела, внешне напоминавшие воинов. Настоящим искусством в этой забаве было пронзить чучело копьем с первого удара. Иногда квинтины насаживались на ось. Они свободно вращались вокруг своей оси, обе их руки заканчивались тяжелыми дубинками, и если удар не поражал их щит в самую середину, то неудачник получал по затылку или спине сильнейший удар, который иногда калечил его или же часто, к его стыду, выбивал из седла.

Вслед за этими первыми упражнениями новоиспеченных рыцарей начинался турнир, сопровождаемый обильным пиршеством и трюками акробатов. Поздно ночью собравшиеся долго и стрепетом слушали песни о деяниях.

б) Посвящающий и посвящаемый в рыцари

Кто мог проводить церемонию посвящения оруженосца в рыцари? Мы уже сказали: любой рыцарь был вправе возвести оруженосца в рыцарское звание. Такое правило, хотя с ним боролись власти, просуществует дольше, чем само рыцарство. Однако оно будет ограничено если не юридически, то на практике. Движимый вполне понятным стремлением питомец всегда искал себе в покровители богатого и могущественного человека. В этом стремлении есть нечто от выбора крестных для крещения в современную эпоху. Как это свойственно человеческой натуре – выбирать себе в родственники самых состоятельных и высокопоставленных персон, которые позже смогут оказать материальную поддержку своему крестнику – при этом особо не заботясь о христианской сути крещения (или посвящения в рыцари), тогда как крестный отец должен был бы оказать лишь одну относившуюся к области веры помощь, если возникла на то потребность.

Церемонии посвящения также часто являлись исключительным правом, которым обладали, конечно кроме отца посвящаемого, высокородные сеньоры. Более того, ритуал «colée» часто проходил на полях сражений, и военачальники – которые, впрочем, почти всегда были могущественными сеньорами, – часто сами проводили церемонию посвящения в рыцарство.

Выбор государей на роль посвящающего в рыцари должен был укрепить их во мнении не соглашаться с открытым доступом в рыцарские ряды: раз каждый оруженосец мечтал иметь «крестным отцом» суверена, значит, лишь одни правители могли посвящать в рыцари надлежащим образом. И хотя императорам и королям так и не удалось закрепить за собой исключительное право посвящать в рыцари (Франциск I был произведен в рыцари Байаром^[6] после битвы при Мариньяно в 1515 г. – дата, которая может означать закат рыцарства), тем не менее подобная политика привела к тому, что ни один претендент не мог стать рыцарем без согласия правителя.

Мы не будем возвращаться к вопросу кто мог стать рыцарем. Он рассмотрен нами в параграфе о доступе в рыцарские ряды. Повторим лишь, что в принципе вплоть до XII в. любой христианин мужского пола в Западной Европе мог быть посвящен в рыцари, какое бы социальное положение он ни занимал, но в реальности рыцари почти всегда происходили из воинского сословия. Поэтому вспомним, что нужно делать различие между воинами, державшими участок земли (fieffés, или chasés), и простыми бойцами. Если в ордене рыцарства они занимали равное положение, то первым постепенно удастся сделать так, чтобы их потомки сохранили привилегии занимаемого ими положения (земля «облагородит» их), в то время как сыновья вторых, не владевшие землей, очень часто исчезали в неизвестности.

в) Место и время проведения ритуала

Где проводили церемонию? Как мы уже сказали, в мирное время на главном дворе замка на площади перед крыльцом княжеской резиденции, на главной городской площади или густой траве луга. Иногда, чтобы придать церемонии больший блеск, воздвигали помост, покрытый дорогим ковром. Так простой люд, в то время бывший более жадным, чем нынче, до публичных зрелищ, мог ничего не пропустить в спектакле, за которым, как он знал, часто следовали милостыни от человека, проводящего церемонию, и посвящаемых в рыцари. Наконец, эти действа происходили и в церквях, без всякого сомнения по просьбе оруженосца, чья набожность была глубже, чем у остальных кандидатов в рыцари.

Во время войны местом для посвящения, как можно догадаться, обычно служило поле боя. Тогда церемония сводилась к вручению освященного, если среди бойцов находился капеллан, что не было исключением, меча и удару по шее или плечу. Согласно песням о деяниях, представляется бесспорным тот факт, что в таких военных посвящениях, воскресивших всю былую чистоту первых церемоний, предпочтение отдавалось средневековым солдатам, чьей передаваемой по наследству обязанностью было воевать.

Когда проводили церемонию? В военное время – как перед битвой, так и после победы. До – чтобы побудить нововозведенных превзойти друг друга. У Фруассара имеется один очень яркий текст – он приведен ниже. Король Хуан Португальский незадолго до битвы при Альжубаротте в 1385 г. посвятил в рыцари шестьдесят человек. Поместив их в первый ряд боевого строя, он обратился к ним с речью, являвшейся, по сути дела, ничем не завуалированным предупреждением: «Добрые сеньоры, рыцарский орден столь благороден и высок, что ни одно доброе сердце, будучи рыцарским, не должно думать ни о низости, ни о гнусности; аки лев, он должен быть гордым и смелым, когда у него бацинет на голове и он идет на своих врагов. И поэтому я желаю, чтобы сегодня вы явили смелость там, где это требуется. Я отправляю вас и назначаю всех в первые ряды сражения. Так сделайте все, чтобы быть достойными почестей, в противном случае – вы недостойны своих золотых шпор». Таким же образом ради известного ничтожного результата перед началом битвы при Азенкуре^[7] в рыцари было произведено около пятисот человек.

После участия в рукопашной схватке, особенно на стороне победителей, посвящения в рыцари являлись естественным вознаграждением тех из оруженосцев, кто смело вел себя в сражении. Очевидно, эти церемонии после удачной битвы были самыми славными и поэтому самыми желанными. Известно, и мы отметили это выше, что Франциск I, которого уже современники называли «король‑рыцарь», стремился именно к такому посвящению. Церемония состоялась на поле боя при Мариньяно, а провел ее весьма примечательный человек – рыцарь, Пьер Террайль, сеньор де Байар. «Байар, мой друг, – сказал король, – сегодня я желаю, чтобы вы посвятили меня в рыцари; потому что вы, сражаясь пешим и на коне, выделились между остальными и заслужили репутацию самого достойного рыцаря».

А в мирное время? Леон Готье, несколько преувеличивающий мистицизм рыцарей и их современников, думал, что церемонии посвящения происходили главным образом во время значительных литургических праздников: Рождество, Пасха, Вознесение, Троица и день Иоанна Крестителя. Излишне многословный и даже болтливый автор «Рыцарства» утверждает, что такие выводы ему позволило сделать изучение наших старинных поэм . В действительности время, выбираемое для церемонии посвящения всего выпуска питомцев, как правило, приходилось на какое‑нибудь празднество. Это мог быть не только церковный праздник, но и светское торжество. Восшествие на престол нового государя, его свадьба, рождение наследника, одержанная в далеких землях победа, подписание мирного договора, визит иностранного монарха – все это являлось естественным поводом для проведения коллективной церемонии, после чего личные пиры новоиспеченных рыцарей сливались с общим празднеством. Лакюрн де Сент‑Палей в своих «Записках о старинном рыцарстве» вспоминает, что такого рода посвящения проводились, и в большом количестве, во время свадеб двух братьев французского короля Людовика IX Святого: Робера в 1238 г. и Альфонса в 1241 г.

* * *

Еще раз оговоримся: мы не будем слишком настаивать на том, что, неизбежно схематизируя, мы только что изложили. Вступление в рыцарские ряды, о котором мы рассказали, остается процессом, подчиненным ритуалу в большей или меньшей степени, отчасти оторванному от действительности. Никогда рыцарство не соблюдало в точности строгие правила, отклонение от которых должно было сделать незаконной любую церемонию посвящения. Наоборот, ритуал посвящений в рыцари изменялся сообразно с желаниями их участников. И можно было бы утверждать, не ожидая возражений, что каждый обряд, каждое рыцарское посвящение по своей форме являлось уникальным явлением.

Мы опять повторим, что рыцарство, прежде всего, означало состояние души. Нравственное содержание добровольного рыцарского обета было единым для всех рыцарей или, по крайней мере, должно было таковым являться; обещание, данное перед Богом и клириком, Его представителем на земле, соблюдать кодекс ордена рыцарства, насколько это было возможно для грешного и часто оступающегося человека. Именно его – кодекс, это сердце рыцарства, мы рассмотрим ниже.

IV. РЫЦАРСКИЙ ИДЕАЛ

Жонглеры вместе со своими учеными животными ушли к другому замку и иным дарам. Певцы умолкли, закончив последнюю поэму. Лишенные своего снаряжения, чучела для тренировок перед резиденцией короля опять стали простыми пугалами для птиц. Праздник окончен, и вчерашний оруженосец остается один на один со своим новым званием рыцаря. Что оно ему принесет? Чего потребует? Проще говоря: каковы отныне его права и обязанности? (Речь здесь идет, само собой разумеется, о правах и обязанностях, принадлежавших исключительно рыцарям, между тем как привилегии и обязательства того класса, который развивался все быстрее и затем превратился в современную аристократию, очень часто тесно переплетались с рыцарскими, и, таким образом, порой довольно сложно отделить их друг от друга.)

Итак, мы последовательно рассмотрим:

а) Права рыцаря.

б) Обязанности рыцаря.

а) Права рыцаря

Рыцарь – долгое время рыцарство было личным, не передающимся по наследству достоинством – теоретически не обладал никаким правом, ни одной особой привилегией, возносившей его над другими представителями воинского класса. Для примера – положение рыцаря было таким же, как в наши дни у солдата элитного полка: он ничем не отличается от других военных, разве что солдаты обычных полков и гражданские люди оказывают ему уважение (одни это делают с завистью, другие со страхом).

Однако это равенство было лишь видимостью. Фактически рыцарь почти всегда занимал пост военачальника. Часто невысокого ранга – он служил только с двумя или тремя слугами, двумя или тремя оруженосцами, – но тем паче ревностно он относился к занимаемому посту командира. В завершение можно утверждать, что со времени, когда рыцарство как институт выделилось из средневекового сословия военных, к нему уже принадлежал каждый военачальник.

Этот тесный союз рыцарства и военного командования достаточно быстро дал первому полномочия, которые, по правде, являлись собственностью второго. Яркий пример этому можно найти в исследовании о геральдическом праве около в 1200 г. Поль Адам‑Эвен («Печати оруженосцев в XIII в.» в «Швейцарском геральдическом архиве», 1951) прекрасно показал, что герб – знак, позволявший узнать командира среди сражающихся, лица которых были закрыты, – первоначально являлся исключительной привилегией рыцарей. Это ограничение на право обладать гербом появилось, когда хартии стали скрепляться печатью. Лишь рыцари могли украшать печать своим геральдическим знаком (blason). Оруженосцы использовали простую печатку (signet). Когда, наконец, оруженосец проходил посвящение и становился рыцарем, акты ему надлежало скреплять гербовой печатью. Но данная привилегия рыцарей, исчезнувшая, когда этот социальный институт объединился со знатью, и ставшая собственностью последней, произошла не от рыцарского звания, а первоначально принадлежала командиру небольшого отряда, ведшего в рукопашный бой тяжеловооруженных воинов.

Кроме того, некоторые из прав, которые, как можно было бы полагать, являлись собственностью рыцарства, на самом деле были ему дарованы, ведь частично оно набиралось из воинского класса держателей фьефа (но не полностью, ибо на протяжении всего существования рыцарства в нем присутствовали воины, не имевшие земли; и возможно, они являлись самыми образцовыми рыцарями). Права и обязанности вассала, со временем передававшиеся по наследству, таким образом, будут принадлежать большинству рыцарей, хотя при этом они не являлись исключительно рыцарской привилегией.

В конце концов, рыцаря XII в. отличало от современников только нравственное право (правда, при том условии, что рыцарь являлся достойным носимого им звания). Право, которым в наши дни, как и в прошлом, владеет человек, старающийся быть более сострадательным к другим людям, иначе говоря, любить их всем сердцем.

б) Обязанности рыцаря

Ничего, кроме нравственного права. И также ничего кроме нравственных обязательств. В день своего посвящения, обратившись к Богу, рыцарь поклялся уважать то, что называли рыцарским кодексом – свод религиозных и светских неписаных правил.

Здесь мы вновь сталкиваемся с одной трудностью, столь частой при изучении истории рыцарства, которая состоит в четком определении предмета. Никогда рыцарский кодекс не был сформулирован с той точностью, как сегодня полагает каждый, благодаря столь хорошо сведенным вместе статьям, например, как в кодексе Наполеона. Поэтому любой человек, изучавший рыцарство, формулирует его заповеди по своему усмотрению. Согласно Большой хронике Бельгии (XV в.) во время коронования Вильгельма графа Голландского, ставшего Римским королем (то есть главой Священной Римской империи) в Ахене в 1247 г., этот кодекс включал в себя четыре положения:

– ежедневная месса;

– возможная жертва своей жизнью во имя веры;

– защита Церкви;

– защита вдов, сирот и немощных.

В период упадка института рыцарства в 1330 г. епископ Камбре определил рыцарские обязанности восемью заповедями:

– ежедневная месса, которую следовало выслушивать натощак (но не причастие, вспомним, что в то время причастия не были частыми);

– возможная жертва своей жизнью во имя веры;

– покровительство вдовам и сиротам;

– неучастие в любой несправедливой войне;

– отказ помогать в несправедливых делах и, наоборот, защита невинно угнетаемых;

– неизменное смирение;

– охрана имущества своих подданных (это подтверждает, что теперь рыцарь являлся сеньором, сюзереном вассалов и сервов, рыцарей, имевших фьеф, что в XII в. было еще необязательным для рыцаря);

– верность своему монарху (в этом заключалось еще одно признание факта, что рыцарь был связан узами, сохранившимися от феодальной системы, с сюзереном; рыцарь, живший в период наибольшего расцвета института рыцарства, мог быть свободен от всех клятв верности и, особенно, от феодальных оков).

Минуя века и церемониалы, относящиеся к периоду упадка, как в «Книге об ордене рыцарства» каталонца Раймунда Луллия, перейдем к современным авторам. Леон Готье в своем «Рыцарстве», много раз нами цитируемом, считал, что рыцарских заповедей было десять. Как мы уже отмечали, этот историк, чье исследование представляет собой продолжительное, иногда напыщенное восхваление рыцарей, наделяет их мистицизмом, выходившим и порой очень далеко за границы обычной религиозности людей Средневековья и людей других эпох. Доведенные до десяти, заповеди рыцарства наводят на интересные аналогии с тем же количеством заповедей, данных Яхве Моисею на Синайской горе, и с десятью нашими христианскими. Вот их список с короткими необходимыми комментариями:

I. Верь всему, чему учит Церковь, и соблюдай все ее заповеди.  (Готье использует здесь второе лицо, словно желая показать аналогию между «Божьими заповедями» и заповедями рыцарства.)

II. Защищай Церковь.  (Заповедь для ровного счета; незримо она присутствует в предыдущей.)

III. Выказывай уважение всем немощным и стань их защитником.

IV. Возлюби страну, где родился.  (Эта заповедь является «изобретением» Леона Готье. Средневековье не знало патриотизма в современном понимании. Рыцарь XII в., если не владел землей, был верен своему военачальнику или, если держал фьеф, своему сюзерену. Верность своему сеньору была отличительной чертой рыцарства, равно как впоследствии и знати: якобит^[8] в армии Людовика XIV, воевавший против Англии, считался человеком чести; как и французский эмигрант в 1790 г., служащий в войске принца Конде:^[9] понятие «родина» воплощалось для него в личности короля.)

V. Не отступи перед неприятелем.

VI. Сражайся с неверными без роздыху и пощады.  (Несущественная заповедь: война против сарацин не являлась главной целью рыцарства.)

VII. В точности исполняй свои феодальные обязательства, если они не противоречат закону Божьему.  (Леон Готье справедливо вновь подчеркнул, что рыцарь высокого Средневековья не был человеком, непременно связанным своими феодальными обязанностями. Эта заповедь, таким образом, обращена не к рыцарю, а к воину, держателю фьефа. Помимо этого, условие, выдвинутое Леоном Готье для соблюдения данной заповеди, находится за границами самого рассматриваемого вопроса: в обществе, живущем единой христианской верой, феодальное право, противоречащее ей, было немыслимо.)

VIII. Не солги и будь верным данному слову. (Это наставление, вероятно, содержится в первой заповеди.)

IX. Будь щедрым и оказывай всем милости. (Если речь идет о материальной благотворительности, это первая заповедь, внушаемая Церковью; если же о показном милосердии, она, как нам кажется, наоборот, противоречит христианскому учению.)

X. Везде и всегда будь поборником Права и Добра и борись с несправедливостью и злом.  (Это десятое наставление, прописные буквы которого присутствуют у Леона Готье, тоже вытекает из первой заповеди.)

В свою очередь, Гюстав Коэн в своей «Истории рыцарства в средневековой Франции» постарался изложить рыцарский кодекс в общих чертах. Исследователь свел его к пяти основным принципам:

– повиновение Церкви и забота о ней; уважение ко всем и верность своим предводителям;

– щедрость по отношению к беднякам;

– смелость и сострадание в бою;

– помощь и содействие слабым.

В конце концов, нам тоже следует составить свой список заповедей рыцарства. И принципы, которые вдохнули жизнь в древний рыцарский орден, нам представляются просто состоящими из трех видов:

1. Религиозные обязательства.

2. Мирские обязательства.

3. Личные обязательства.

1. Нет нужды долго распространяться о религиозных обязательствах рыцаря. Он должен подчиняться всему, чему учит и что предписывает Церковь. Будучи человеком военным, рыцарь должен, в частности, обеспечивать каждый раз, когда это потребуется, защиту ее служителей и имущества. Человеку физически сильному, ему также следовало оказывать немощным и беднякам ту нравственную и материальную помощь, которую требует Церковь.

2. Мирские обязательства рыцаря проистекали из занимаемого им в средневековом мире положения. Воину, не имевшему фьефа, следовало сохранять верность своему военачальнику. Вассалу надлежало старательно выполнять свои феодальные обязанности. Если же рыцарь являлся сюзереном, то должен был осуществлять свои права по отношению к вассалам со всей справедливостью и добротой. Странствующий рыцарь – а их, вопреки утверждениям рыцарских романов, встречалось не так уж много – должен, будучи свободным от всех, как военных, так и феодальных уз, поступать на службу к любому, кто нуждался бы в его помощи и поддержке. Короче говоря, человеку, принявшему рыцарское посвящение, следовало выполнять все свои сословные обязанности.

3. По отношению к самому себе у рыцаря имелось только одно, но, пожалуй, самое тяжелое, обязательство: всегда быть верным себе и добровольно данной им клятве – в общем, всему тому, что сделало бы честь мужчине.

Без сомнения, нас, в свою очередь, обвинят в желании свести рыцарский идеал к имеющей магический характер цифре. Отметим для тех, кто имеет тягу к символам и скрытым смыслам (например, три – от Святой Троицы; четыре – огонь, земля, воздух и вода; пять от пятиконечной звезды; шесть – от печати Соломона; семь – из древнееврейской религии; и так далее), что дело тут не в ней. Кроме того, этот «треножник», на котором, как мы полагаем, покоился весь институт рыцарства, стал и моральной основой для его преемника – знати. Известен знаменитый лозунг дворянства, которым второе сословие в государстве, вплоть до своего исчезновения, любило характеризовать себя: «Моя душа принадлежит Богу, жизнь – королю, а честь – мне». В этой краткой формуле находим три принципа, покоившихся, как мы отметили выше, в основе рыцарства.

Далее же, но в другой главе, мы установим, что этот «треножник» встречается и в современном мире, который в незначительной степени унаследовал великую рыцарскую мечту. Речь идет о скаутском движении, главным образом о его христианском течении, а точнее – европейском католическом скаутском движении.

В день своего посвящения оруженосец публично клялся быть верным этим трем принципам рыцарского кодекса. А именно при совершении самой церемонии, происходившей в мирное время и посреди торжественных и помпезных праздников согласно существовавшему ритуалу (если не сказать – бывшему тогда в моде), будущий рыцарь клялся, положив руки на Евангелие, произнося условия этого торжественного обещания, сводившиеся, в конце концов, к одной фразе, которую находим в понтификалии епископа Гильома Дюрана: «Esto miles pacificus, strenuus, fidelis et Deo devotus» (Будь рыцарем миролюбивым, отважным, верным и преданным Богу).

Но что происходило, когда церемония совершалась на поле боя, когда не было времени для продолжительных речей? В таком случае клятва сводилась к простейшему выражению: всего несколько слов. Казуисты – например, епископ Шартрский Иоанн Солсберийский, написавший трактат «Policraticus» около 1260 г., – утверждали даже, что слова в этом случае бесполезны: факт вручения меча и жест удара означали, что рыцарь и без клятвы должен отныне соблюдать все остальные обязательства, так как это являлось неотъемлемой частью рыцарского звания.

* * *

Юноша, выходец из воинского сословия, пройдя суровое обучение, в ходе великолепной церемонии, где присутствовал его государь, или в простом убранстве домашнего торжества, становился рыцарем. Сопоставляя рыцарский идеал с самыми банальными повседневными требованиями жизни, этот молодой рыцарь очень быстро постигал, какая глубокая пропасть разделяет мечту и реальность. Ему предстояло встретить на своем пути неудачи, перенести личные поражения, испытать разочарования. Могло статься, что однажды он окончательно утрачивал свои юношеские мечты. Учитывая, что рыцарство было, по крайней мере, в принципе, званием, а не занимаемым положением, что же происходило с таким человеком? И как выходили из рыцарских рядов, доступ в которые был таким ограниченным?

V. УТРАТА РЫЦАРСКОГО ЗВАНИЯ

Как и всем, кто стремится разобраться, чем же являлся институт рыцарства, нам придется повториться. Если истоки происхождения рыцарства для нас по‑прежнему и, наверное, навсегда остаются сокрыты пеленой, покрывшей все раннее Средневековье, если ритуал посвящения в рыцари, особенно некоторые из его жестов, нам мало понятен, условия, при которых утрачивали рыцарское звание, также являются сейчас практически неизвестными. Литература об этом вопросе незначительна: несколько слов в трех или четырех песнях о деяниях и намеки в церемониалах. Лишь Лакюрн де Сент‑Палей в «Записках о старинном рыцарстве», работе, которая, хоть и написана в XVIII в., тем не менее является серьезным исследованием о рыцарстве, раскрывает этот вопрос с недостаточной точностью, посвятив утрате рыцарского звания лишь три страницы. Однако автор «Записок» не привел в своем рассказе ни одного доказательства; кажется, что в данном случае нехватка документов была частично восполнена его воображением. П. Оноре де Сент‑Мари в его «Рассуждениях» пишет лишь о ритуале лишения звания, относящегося к эпохе, когда рыцарство отмирало (XV–XVI вв.).

Представляется, однако, что в процессе утраты рыцарского звания можно последовательно рассмотреть следующие этапы:

а) Причины лишения рыцарского звания.

б) Церемониал лишения рыцарского звания.

а) Причины лишения рыцарского звания

Здесь мы осветим известные нам немногочисленные причины, служившие основанием для утраты рыцарского звания. Вплоть до XII в., периода, когда рыцарство достигло своего расцвета, хроники не содержат никакого описания церемонии лишения звания, которой бы подвергся какой‑нибудь известный рыцарь – скорее всего потому, что подобные случаи являлись большой редкостью. Конечно, подобное происходило не по причине высокой нравственности рыцарей. В то время мужчины были жестокими, и если христианство заставило их преклонить колени, то и тогда они тем не менее все же поднимались, чтобы совершать дурные поступки. Если публичные церемонии лишения рыцаря его звания оказывались немногочисленными, то исключительно лишь потому, что их нежелательно было предавать огласке.

Так поразмышляем же над этим вопросом. По мнению своих товарищей по оружию, рыцарь заслуживал лишения своего рыцарского звания из‑за неблаговидного поступка или вследствие предвзятого мнения. Вероятнее всего, что рыцаря чаще всего упрекали в вероломстве (нарушение вассальной клятвы), когда он переходил из одного лагеря в другой. Полагаем, что никогда в рыцарском сословии, не только в европейском масштабе, но даже в пределах одной провинции, не существовало единства по вопросу отказа человеку в ношении этого звания из‑за подобной причины. Того, кого одни считали предателем и изменником, их противники по‑прежнему считали рыцарем. Легендарный Ганелон, если б только ему удалось избежать мести Карла Великого и сумей он объединить врагов великого императора, всегда считался бы басками доблестным и верным рыцарем. Суровому ритуалу лишения звания мог подвергнуться лишь тот, кто остался в руках людей, которых он предал, однако чаще всего измена раскрывалась, когда перебежчик находился уже в лагере противника. Возможно, однако, единодушному осуждению подвергался человек, отрекшийся от христианской веры, чтобы перейти на службу к сарацинам, ренегат. Но ведь когда отступничество становилось очевидным, ренегат целый и невредимый находился в стане последователей учения Магомета. Также большинство случаев лишения рыцарского звания, являвшихся, однако, чрезвычайно редкими, могли представлять собой политическую месть людям, оступившимся или оказавшимся невезучими.

Тем не менее выходит, что неписаный рыцарский кодекс все‑таки предусматривал утрату рыцарского звания. Такой процедуре подвергался рыцарь, постоянно нарушавший законы своего сословия. Как мы видели, эти законы касались всех сторон жизни – религиозной, общественной и личной – человека, посвящаемого в рыцари. Поэтому надо было быть человеком без страха и упрека, чтобы стать рыцарем, не уклонявшимся от выполнения своего долга. В конце концов, так как рыцарство являлось неразрывно связанным с войной и феодализмом, основными причинами лишения рыцарского звания, помимо вероотступничества (что случалось довольно редко), были предательство в бою и измена сюзерену.

Итак, логично будет предположить, что публичная процедура лишения рыцарского звания была чрезвычайно редким явлением. Заметим также, что изгнание из рыцарских рядов происходило не по специфическим, свойственным рыцарству причинам, но, скорее всего, по военным или феодальным мотивам. Наконец, кроме случая с вероотступниками, рыцарь, лишенный своего звания, был таковым только для небольшой части рыцарского сословия. Можно предположить, что неспособность для рыцарства окончательно исключить из своего братства человека, не выказывавшего к его принципам должного уважения, неспособность удерживать на должном уровне достаточно высокий критерий набора в столь безупречное сословие, каким может быть подобное людское сообщество, во многом способствовало закату этого института. Слишком труднодостижимый идеал, которому часто безнаказанно изменяли, разочаровывал людей, никогда долго не выдерживавших изнуряющего и, может быть, бессмысленного сизифова труда.

б) Церемониал лишения рыцарского звания

Так же как и ритуал посвящения в рыцари, ритуал исключения из рыцарских рядов за те семь веков, что существовал данный институт, постепенно изменялся. Как и в случае церемонии посвящения, для процедуры лишения звания мы рассмотрим ритуал времен расцвета рыцарства, пришедшегося на XII в., и коснемся сначала, насколько возможно это сделать, изменений, произошедших в нем вплоть до означенной эпохи.

Можно предположить, что на заре эпохи рыцарства мужчина, нарушавший законы данного братства, просто отдавал свой меч, что означало его автоматическое исключение. Вспомним, что вручение рыцарского снаряжения и главное – меча лежало в основе одного из древнейших ритуалов принятия в рыцари. Таким образом, меч символизировал собой «знак» рыцаря, отнятие которого лишало мужчину его исключительного статуса. Кроме того, нет никакого сомнения в том, что такое разоружение провинившегося рыцаря должно было происходить согласно некоему церемониалу, во время которого меч ломали (как это делали позже со шпагой разжалованного офицера).

Постепенно к примитивному и не лишенному определенного величия ритуалу добавились некоторые черты, отражавшие изменения, произошедшие в церемонии посвящения. Воин, ставший рыцарем, превращался по сути дела во всадника. Потеря им этого звания, таким образом, будет сводиться к запрету ему пользоваться лошадью, а также символически коснется того, что являлось самой характерной деталью в снаряжении рыцаря: шпор.

В XII в. изгнание из рыцарских рядов состояло из двух основных актов:

1. Уничтожение оружия.

2. Отсечение шпор.

1. Рыцаря, которого его товарищи по оружию сочли недостойным ношения этого звания, приводили с некой траурной пышностью на публичное место во дворе замка, где в свое время могла бы состояться церемония посвящения. Иногда, чтобы зримо подчеркнуть позор приговоренного рыцаря, помост для его наказания украшала навозная куча. Приговоренный воин был во всеоружии, как на поле боя.

На помосте с провинившегося рыцаря первым делом снимали меч, а затем щит, шлем и кольчугу. Эти предметы вооружения, брошенные перед ним, били железной палицей, пока они не становились абсолютно непригодными. Никто из воинов, и особенно сам человек, лишенный рыцарского звания, впредь не мог бы использовать это оружие (отметим также, что щит с того времени, когда на нем стали изображать рыцарские гербы, подвергали особенно позорной процедуре, которую мы подробно рассмотрим в главе, посвященной периоду упадка этого института).

2. Проводивший церемонию человек – чаще всего им был сержант^[10] сеньора осужденного рыцаря – оставлял разоруженному шпоры. Потом они отсекались ударом топора на уровне каблуков, а затем также ломались вместе с вооружением. Отныне оступившийся рыцарь был никем – и даже не сервом; человек без имени, потерявший родных и друзей, он становился гражданским покойником. Правда, что смерть приходит ко всем, но та, что следовала чаще всего за процедурой лишения рыцарского звания, в некотором роде избавляла человека, отвергнутого своими, всеми презираемого, от жизни, которая грозила стать невыносимой.

* * *

Так же как в описании церемонии посвящения, все сказанное нами выше о процедуре изгнания из рыцарей, остается теоретическим. При внимательном изучении кажется, что отсечение шпор являлось ритуалом наиболее специфическим и самым часто применяемым, целью которого являлось подчеркнуть факт лишения отступника рыцарского звания. Уничтожение оружия действительно было позорной карой, которой мог подвергнуться любой солдат, совершивший преступление или вступивший в сговор с врагом. Шпоры же, наоборот, символизировали исключительно принадлежность к рыцарскому ордену в эпоху, когда все всадники, или почти все, принадлежали к этому братству. Так же как прикрепление шпор являлось одним из главных ритуалов (вместе с ударом по плечу) церемонии посвящения, их отсечение стало таким же символом позорного изгнания из рыцарских рядов. Например, когда в поэме «Гарен Лотарингский» (XII в.) одного изменника приговорили к лишению рыцарского звания, то лишь приказали отсечь шпоры с его сапог.

Тем не менее очевидно, что данный ритуал, принадлежавший исключительно рыцарству, совершался если не перед уничтожением оружия предателя, то, по крайней мере, после его разоружения.

В общем, церемониал изгнания из рыцарского братства в период, когда рыцарство находилось в самом расцвете, состоял из двойной процедуры: отбирали наступательное и оборонительное оружие, что в ту эпоху могло служить наказанием для любого солдата, и отсекали шпоры – унижение, символизировавшее спешивание всадника, каковым являлся рыцарь. Отныне воин становился гражданским человеком. Если ему оставляли жизнь, можно догадаться, каковы были его позор и отчаяние в то время, когда славу, за исключением той высшей заслуги человека, который посвятил себя Церкви, приобретали на поле боя, плечом к плечу с суровыми товарищами по оружию, ведущими войну на территории всей Европы, словно какой‑то безостановочный праздник.

Постепенно эта состоявшая из двух актов процедура, проводимая над рыцарем, совершившим преступление, стала обрастать сложными ритуалами, призванными «стереть» след от удара кулаком. Подобный разрыв ритуала лишения рыцарского звания, как и церемонии посвящения, с реальностью является одним из признаков упадка самого института рыцарства. Всякое создание человека преходяще. И рыцарство было созданием людей, одним из тех творений, которые делают им честь; но и оно оказалось обреченным на исчезновение. После долгого этапа становления рыцарство познало свой короткий расцвет, рассмотренный нами выше. И вот настало время его по‑человечески стремительного старения.

^{ГЛАВА ТРЕТЬЯ}

Закат рыцарства

Рыцарству, созданному под давлением обстоятельств, а не благодаря случайно высказанному предложению, суждено было увидеть, как его мощь и жизненная сила начинают угасать, когда факторы, приведшие к его зарождению, стали утрачивать свое значение в средневековой жизни. В течение трех или четырех веков рыцарство представляло собой найденное опытным путем разрешение конфликта между христианской любовью и военной силой. Общественная значимость этого института, таким образом, стала уменьшаться по мере того, как церковные и светские власти сумели найти наилучший компромисс между силой и милосердием – то, к чему стремились цивилизации во все времена, причем этого компромисса достигали под самыми разными названиями: Божье перемирие, мир короля, равновесие или «европейское согласие», Лига Наций, ООН.

Чтобы проследить, как медленно исчезал институт рыцарства, рассмотрим следующие вопросы:

I. Власть Церкви над рыцарством.

II. Правительства против рыцарства.

III. Придворное и декоративное рыцарство.

IV. Вклад рыцарства в западноевропейскую цивилизацию.

I. ВЛАСТЬ ЦЕРКВИ НАД РЫЦАРСТВОМ

Церковь, практически неоспоримая в то время хозяйка людских душ, в XIII в. по отношению к институту рыцарства проводила умышленно или бессознательно – скорее всего, присутствовали оба этих компонента – двойственную политику: наделяя рыцарей христианской верой, она тем не менее желала превратить их в свое воинство. Кроме всего прочего, надо отметить тенденцию, которая особенно сильно будет ощущаться в конце XV в., а именно медленное ослабление религиозного чувства, которое отчасти притупит у бойцов чувство совестливости, когда им придется исполнять военную обязанность, превращающую людей в убийц на государственной службе.

В данном случае вновь поэтапно проследим три фактора, коренным образом изменившие институт рыцарства:

а) Сакрализация рыцарства.

б) Духовно‑рыцарские ордена.

в) Солдат без веры.

а) Сакрализация рыцарства

С того времени, когда Церкви пришлось иметь дело с германскими племенами, обладавшими непреодолимой тягой к войне, она постаралась внедриться в ритуал воинской инициации, чтобы превратить его в обряд рыцарского посвящения. Постепенно она полностью подчинила своему влиянию эту церемонию. Этапы данного «завоевания» прекрасно прослеживаются по изменениям ритуалов посвящения в рыцари и лишения этого звания. Целый набор религиозной символики вскоре чрезвычайно усложнил как одну, так и другую процедуру. Больше не было ни одного жеста, ни одежды посвящаемого или человека, утрачивавшего свое рыцарское звание, которые не содержали бы в себе религиозного смысла, что мы сейчас продемонстрируем на двух ритуалах:

1. Посвящение в рыцари.

2. Изгнание из рыцарских рядов.

1. В церемонии посвящения исповедь, состоявшаяся накануне ночного бдения над оружием, отныне сопровождалась омовением, которое, возможно, напоминает простейшую гигиеническую процедуру в древности, совершаемую перед большими праздниками. Это было свидетельством того, что перед посвящением в рыцари, рассматриваемом тогда некоторыми людьми чуть ли не как восьмое таинство, молодой оруженосец должен был очиститься как от телесной, так и духовной грязи (следует также отметить, что некоторые «теологи» рыцарства станут даже требовать от кандидата на посвящение в рыцари определенной телесной красоты: уродство приравнивалось к греху; в этом мы видим традицию, характерную для Католической Церкви, отказывающей в принятии священнического сана человеку, физически ущербному). После очищения души и тела оруженосец облачался в одежду из белого льна, что в античные времена являлось символом душевной чистоты. На чистую рубаху посвящаемый надевал ярко‑красный плащ; согласно христианской символике этот цвет в действительности означал, что человека посвящают в защитники Церкви. Белый пояс, охватывавший его талию, должен был хранить будущего рыцаря от греха плоти, между тем как головной убор такого же цвета – защищать его от греховных помыслов. Даже штаны оруженосца не избежали процесса сакрализации. Они были коричневого цвета, как земля, куда, несмотря на всю славу, которую их владелец может обрести, став рыцарем, он вернется и где его прах смешается с прахом всех христиан прошедших столетий.

После ночного бдения и утреннего причастия начиналось и само посвящение. Не изменив ее основных жестов: вручения оружия и прикосновения посвящающего к плечу кандидата, которые по‑прежнему оставались центральными моментами, – Церковь впредь присутствовала там в каждом мгновении церемониала. Она не только благословляла оружие посвящаемого, но также обязывала его к долгим молитвам, посвященным каждой детали снаряжения будущего рыцаря. Эти молитвы, если, конечно, они не являлись пустыми словами в устах человека, становившегося рыцарем, в будущем превратят его вооружение в оружие святого. Но самое главное заключалось в том, что рыцарь, если он следовал до конца пути, на который искренне вступил, был бы весьма близок к тому, чтобы стать человеком, полностью посвятившим себя Богу, ведь церемонию теперь проводил не воин – рыцарь из рыцарей, – а клирик, и чаще всего епископ, который чуть ли не рукополагал в рыцари, и это доказывало безграничную власть Церкви. Очевидно, что тяжелый удар кулаком по шее или плечу, способный сбить человека с ног, уступил место безобидному прикосновению плоской стороны клинка меча к плечу посвящаемого человека, а потом сменился традиционным в Церкви жестом легкого прикосновения, получаемого всеми католиками еще в день их конфирмации. И это прикосновение отныне содержало в себе только христианский смысл, подчеркиваемый сопровождавшей его фразой: «Очнись от сна злобы и бодрствуй в вере Христа…»

2. Одновременно с церемониалом посвящения в том же направлении к сакрализации жестов изменялся и ритуал изгнания из рыцарских рядов. Перед любой церемонией священник зачитывал над рыцарем, приговоренным к изгнанию из ордена, заупокойную молитву, как если бы находящийся перед ним человек был лишь живым трупом. Затем пели псалом «Deus laudem meam», призывавший проклятия Господа на предателей. Потом переходили к уничтожению предметов вооружения и отсечению шпор; иногда у лошади, принадлежавшей человеку, исключаемому из рыцарства, отрезали хвост – поступок, надо сказать, весьма жестокий. После этого совершалось действо, в некотором роде соответствующее процедуре телесного очищения посвящаемого в рыцари – речь идет об омовении головы. Проводящий церемонию лил из таза на голову изгоняемого теплую воду. Таким образом смывали следы «помазания» мечом по плечу. Этим действием человек, утративший рыцарское звание, был в некотором роде «лишен посвящения». Потом его бросали на носилки с навозом, накрывали сукном, словно саваном, и вносили в церковь, где над ним совершались такие же обряды, как и над усопшим.

На щите изгоя со времени, когда на нем стали изображать гербы рыцарей, начали оставлять особо позорные следы. Сначала щит тащили в грязи, одновременно пачкая его, с одной стороны, в нравственном смысле слова, с другой – стирая нарисованный на нем герб; затем щит вывешивали в ходе позорной процедуры наказания его хозяина. При этом щит переворачивали острием кверху, что являлось еще одним традиционным символом бесчестия. После чего его также разбивали и бросали в груду искореженного металла, еще недавно бывшего рыцарскими доспехами, к лому, некогда являвшемуся оружием.

Как для старинного церемониала посвящения в рыцарство, так и для процедуры изгнания из рыцарских рядов новые ритуалы отчасти носили теоретический характер. Мы уже много раз повторяли, что каждая церемония протекала согласно фантазии проводивших ее людей или же воле обстоятельств.

Этой сакрализации ритуалов посвящения и лишения рыцарского звания суждено было в конце концов (без сомнения, вопреки воле его авторов) уничтожить одно из оснований, являвшихся фундаментом рыцарства. Рыцарство желало найти точку равновесия между войной и христианской верой. В день, когда оно целиком оказалось под властью Церкви, стало очевидным, что это равновесие нарушено. Тогда существование рыцарства, которое оказалось, по крайней мере в теории, столь близким к духовенству, перестало быть оправданным. И в дальнейшем рыцарь, полностью подчинившись Церкви, должен был стать не более чем воином‑монахом.

б) Духовно‑рыцарские ордена

К соединению веры и справедливой войны средневековый мир стал стремиться очень рано. В те времена считали, что данный замысел можно воплотить в реальность, создав одновременно военные и монашеские ордена. Такие братства появились в Святой Земле, по крайней мере, самые первые из них. Христиане в освобожденном ими в 1099 г. Иерусалиме основали или восстановили монастыри и главным образом гостеприимные дома, являвшиеся одновременно постоялыми дворами для паломников и приютами для больных, исповедовавших христианскую веру. Практически немедленно возникла необходимость принять меры, чтобы защитить эти убежища от внезапных набегов мусульман. Личный состав таких гостеприимных домов разделился тогда на две группы: собственно служители Церкви, принимающие путников, и их защитники. И те и другие являлись монахами. Из второй группы, из воинов‑монахов, вскоре и были созданы духовно‑рыцарские ордена.

В конце XI в. один уроженец Прованса (из Мартиг) основал в Святой Земле странноприимный орден, которому его первый великий магистр, Раймунд дю Пюи, знатный сеньор из Дофине, придал военный характер. Речь идет об известном ордене св. Иоанна Иерусалимского (госпитальеров), который в разное время будет называться по имени местопребывания его великого магистра Родосским, а затем Мальтийским орденом. В 1118 г. в Иерусалиме с еще более четкими военными задачами был создан орден тамплиеров. Среди крупных международных орденов отметим орден Гроба Господня, основанный Готфридом Бульонским, и менее значительный орден св. Лазаря, основным предназначением которого являлась забота о прокаженных.

Но уже появлялись ордена, куда набирали исходя из национальных принципов комплектования, и эти ограничения вскоре пришли в столкновение с христианскими принципами и международной основой рыцарства. Самым знаменитым из таких орденов, в которые принимали рыцарей, принадлежавших к одной национальности, без сомнения, являлся тевтонский орден св. Марии Иерусалимской, сыгравший столь важную роль в распространении христианского вероисповедания на территории Балтики. В Испании нужно упомянуть ордена Калатрава (1157 г.), св. Иакова Меченосца (Сантьяго) (XIII в.) и Алькатара (1156 г.); в Португалии – орден св. Бенедикта Ависского.

Эти ордена, будь они международные или национальные, ждала разная судьба. Некоторые продолжили существование, забыв о довольно глупом аристократическом тщеславии, как в случае с Мальтийским орденом, между тем как другие, исчезнувшие, были воссозданы частными лицами, оказавшимися либо мошенниками, либо мечтателями, как это произошло с орденом св. Лазаря. Однако ныне все функционирующие ордена не имеют ничего общего с теми, что зародились в XII и XIII вв. и мечтали объединить крест и меч.

Может быть, потому, что лучшее часто является врагом хорошего, ордена, которые ошибочно назвали рыцарскими, в немалой степени способствовали уничтожению настоящего рыцарства. И прежде всего, по той причине, что они представляли собой истинно религиозные братства, забиравшие из военного класса, откуда пополнялись ряды рыцарства, людей, способных стать основой светского института рыцарства. Повторим еще раз; рыцарство стремилось примирить воина и священнослужителя. Отныне равновесие между ними было нарушено. В то время как рыцарские ордена давали, по крайней мере на начальном этапе своего существования, приоритет в духовной сфере, воины, оставшиеся в миру, забудут, что они тоже являются христианами, потому что у них не окажется перед глазами ни достойного примера, ни лидера.

Подобное отсутствие лучших, которых заманивали в ордена, ревнивые к своей исключительности, особо ощутимо скажется в XV в., когда рыцарство начнет превращаться в светский институт, клуб, как мы сказали бы сегодня, к которому каждый человек, являвшийся частью «общества», чувствовал себя обязанным принадлежать. Если международные ордена таким способом разорвали единство духовенства с институтом рыцарства, то строгое повиновение, требуемое ими от своих членов, разрушало физическое единение. Рыцарь был рыцарем сам по себе и принадлежал к братству, узы которого были выше патриотизма и сословных различий. Как рыцарь он не подчинялся конкретному человеку, а скорее принадлежал всем остальным рыцарям христианской Европы. Ныне же он стал мальтийским или тевтонским рыцарем. Он перестал быть человеком, движимым общим идеалом рыцарства, и превратился в исполнительного агента сначала одной из религиозных организаций, а затем и верного агента, преследующего частные интересы чьей‑то политики. В реальности одновременно обладающие военной и экономической мощью рыцарские ордена (речь идет о тамплиерах) быстро превратятся в настоящие государства, имеющие третейские полномочия, которым были свойственны как эгоцентризм, так и несправедливость, требующиеся государству, если оно стремится выжить.

Эта политизация института рыцарства, проводимая орденами, станет очевидной, когда появятся рыцарские ордена, обладающие национальным характером. Тем же из них, кто сумеет сохранить свой духовный характер, в дальнейшем все же не удастся избежать преобразования – либо добровольного, либо вынужденного – в политическое орудие. Находясь в руках главы государства, на землях которого они размещались, рыцарские ордена содействовали территориальным притязаниям этого монарха или же, оказавшись под властью честолюбивого великого магистра, всем своим авторитетом оказывали давление на этого правителя, преследуя одну постоянную цель, которая вряд ли была прославлением Господа.

Наученные этим примером, императоры и короли, желая полностью подчинить своей власти подобные сообщества, куда стекались лучшие из лучших (точнее, самые преданные государю), в свою очередь, принялись создавать светские и династические ордена, которые, хотя и набирались еще исключительно среди приверженцев одной веры, на деле мало заботились о религиозном идеале былого рыцарства. Мы не станем говорить об этих сбившихся со своего истинного пути орденах: заметим тем не менее, что орден Подвязки в Англии (около 1344 г.), орден Золотого Руна в Бургундии, Австрии и Испании (1430 г.) и орден Святого Духа во Франции (1578 г.) были или являются еще самыми авторитетными из этих игрушек, созданных правителями, стремившимися привлечь к себе сторонников; конечно, эти ордена обладали авторитетом, но они не имели ничего общего, за исключением некоторых ритуалов, с духом великого братства настоящих рыцарей.

Наконец, надлежит заметить, что Церковь, всегда оставаясь изобретательной в выборе средств, чтобы быть бескомпромиссной в своих принципах, время от времени продолжит использовать, когда потребуется, оружие, которым являлись рыцарские ордена. Когда сила частично уступит разуму, Церковь выставит других бойцов против своих неприятелей и отклонений от христианских догматов. Рыцарским орденом нового времени станет орден иезуитов – монахов, которых ненавидели или кеми восхищались, а часто и подражали им, – основанный в 1534 г. испанцем Игнатием Лойолой, посвященным в рыцари, как это происходило со всяким благородным юношей той эпохи как раз в то время, когда институт рыцарства уже агонизировал, если уже не умер.

в) Солдаты без веры

В то время как на территории Европы создавались рыцарские ордена, имевшие как международный, так и национальный характер, как духовную, так и светскую основу, христианская вера, царившая во всем Средневековом мире и занявшая особое положение, начала сдавать свои некогда устойчивые позиции. Низший слой военного сообщества соседствовал с очень красочным и достаточно аморальным миром разбоя с большой дороги. Поэтому предполагается, что такие люди, возможно, были одними из первых, кто меньше всего думал о своей кончине. Человек, сделавший убийство, грабеж и насилие своим ремеслом, предпочитает верить, что никто и никогда не осудит его поступков.

Во время реформации уже и сам христианский мир раскололся, яростно вступив в жестокую братоубийственную войну. Куда же тогда делись милосердие, братство и даже простая доброта, которой учило Евангелие? В этом идейном разброде у солдата вскоре больше не будет ни иной веры, ни иного храма, кроме шайки наемников, к которой он принадлежит, и, помимо военной жизни, других наслаждений, кроме грубых, но осязаемых. И нет более страха, ни даже стеснения в том, чтобы каждый день вступать в противоречия с христианским учением, ставшим только привычкой, исполняя свое предназначение убивать по приказу, благодаря чему он получает хлеб и развлечения. Прошло время, когда меч можно было извлекать только для служения Богу и защиты Церкви (протестанты думали даже творить богоугодное дело, используя меч против нее). Формируется новая военная мораль или, точнее, пережив некое забвение, возрождается: у солдата не должно быть другого закона, кроме патриотизма, который тогда означал верность скорее своему командиру, а не абстрактному понятию «нация». Правительства, очевидно, ничего не предпримут и даже приложат все усилия к тому, чтобы военное сословие опять не знало иного хозяина, кроме их самих.

II. ПРАВИТЕЛЬСТВА ПРОТИВ РЫЦАРСТВА

С того времени, как в хаосе, возникшем после распада римского мира, образовались государства, а правители осознали свою растущую силу, они постарались искоренить то, что в этом новом обществе уклонялось бы от их надзора. Вчера европейские правительства открыто и последовательно, возможно из‑за неосознанного стремления выжить, ополчились на феодализм, крупных вельмож (политических наследников феодальной системы) или Церкви, а в наше время – на капитализм (даже в государствах, считающихся капиталистическими, таких как США); завтра они выступят против профсоюзного движения, являвшегося устаревшим памятником, так же как этим самым государствам послезавтра придется сдерживать баронов и рыцарей нового самого бесчеловечного ордена: технократии.

В противостоянии правительств и рыцарства можно последовательно рассмотреть:

а) мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству;

б) право короля и открытая борьба с рыцарством.

а) Мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству

Таким образом, рыцарство, по крайней мере теоретически (а реально с X по XII в.), представляло наилучшую часть воинского класса в социальной организации, где воин занимал первое место, потому что без него это общество, атакованное со всех сторон, не выжило бы. Со времени, когда молодые государства, появившиеся в самом раннем Средневековье, почувствуют, что обладают некой властью, они приложат все усилия к тому, чтобы на их территории и границах установился относительный мир. В этот период на их пути, кроме всего прочего, встретится рыцарство, возникшее одновременно с государствами, а может, и раньше них. Это неявное противостояние правительств и рыцарства во время мира короля отражают три фактора:

1. Окончание частных войн.

2. Выдвижение буржуазии и дворянства.

3. Куртуазная любовь и появление утонченных манер.

1. В своих владениях императоры, короли и князья добились (со все более и более гарантированным успехом, но по‑разному) прекращения частных войн, разорявших нивы и разрушавших селения. Постепенно мир короля распространился в каждом королевстве. Это «обуржуазивание» государств являлось косвенным следствием ослабления института рыцарства. С одной стороны, рыцарство набиралось почти исключительно из воинственных сеньоров, которые учились войне в бесконечных битвах, сражаясь друг с другом, переезжая от замка к замку. Мир короля постепенно вытеснил эти рыцарские «школы». Тот, кто более не мог свободно сражаться, был вынужден отправиться на поиски возможности размахивать мечом в армиях правителей крупных государств, которые в какой‑то мере можно назвать регулярными; а эти правители в своих армиях уже старались приручить рыцарей. С другой стороны, благодаря достойным представителям рыцарство само постепенно создало полицию и личное правосудие. В качестве примера это военное братство можно сравнить с организацией «бдительных», существовавшей в период, когда американские пионеры обосновались на Диком Западе: в то время среди сопутствующих опасностей не последнее место занимала угроза, исходившая от приведенных ими с собой людей, являвшихся отбросами общества. Порядок, установленный монархами шаг за шагом, правление за правлением, в европейских государствах и создание ими собственной полиции лишили рыцарство смысла существования. Вот почему странствующий рыцарь, сблизившийся с рыцарским братством «для защиты народа», когда мир короля был окончательно установлен, стал представлять собой лишь довольно забавного рубаку, воюющего с облаками по образу Дон Кихота; чаще же, чтобы не превратиться в этого печального мечтателя, он начинал рассматривать рыцарское звание как упрочение своего положения в обществе, что не обязывало его стараться быть кем‑то другим, чем он был на самом деле.

2. Кроме того, иные события – которые вытекали из установления мира короля – способствовали тому, что рыцарство утратило занимаемое им в средневековом обществе положение, возможно, даже главенствующее. В городах, в которых благодаря постоянно увеличивающемуся авторитету центральной власти устанавливалась относительно мирная жизнь, сформировалась купеческая независимая элита. Вскоре она достигнет того же высокого положения, какое прежде занимало рыцарство, а в XVII в. и в частности во Франции, с приходом к власти Бурбонов,^[11] оставит его далеко позади. Это выдвижение буржуазии особенно заметно при рассмотрении двойственной общественной эволюции. Отныне не только лишь воины окружали короля и давали ему советы (а главным образом это были знаменитые пэры королевства, являвшиеся наследниками крупных германских вассалов, «левдов»), но также и «гражданские», владеющие искусством управлять людьми и манипулировать с бюджетом в парламенте (они находились в процессе становления) или торгующие со всей Европой. Одновременно военное ремесло перестало являться единственной возможностью вступить в привилегированный класс, то есть в дворянство, находившееся тогда в расцвете и сумевшее сохранить свои льготы на протяжении почти четырех столетий. В государстве гражданская служба – особенно на юридическом и финансовом поприще – наравне с военной позволяла получить дворянский титул. Отныне честолюбивый выходец из какого‑нибудь нового рода, желавший подняться к первым людям королевства, мог выбирать между мечом и гусиным пером. В то время как армия и война всегда позволяли ему совершить блестящую и, по меньшей мере, заметную карьеру, то, что уже могло называться управленческим государственным аппаратом, предлагало честолюбцу следовать дорогой, без сомнения, как самой прямой, так и, в конечном счете, может быть более эффективной, полезной как его правителю, так и ему самому. Уже с конца XIII в. фаблио (самым известным из которых является «Роман о лисе», отрывок которого, чаще всего цитируемый и являвшийся наиболее сатирическим, относится именно к XIII в.) охотно высмеивают тупую силу и тугодумие рыцарей, противопоставляя им хитрость и ловкость буржуа или судейских. В этом выражается эволюция в общественном настроении. А кроме того, рыцари, имеющие фьеф, которые составляли основную часть в институте рыцарства, начали продавать свои земли буржуа, разбогатевшим благодаря своему промыслу, и «судейским крючкам», получившим дворянство из‑за занимаемой ими должности;^[12] а затем потомки этих рыцарей возвращались в безвестность простого люда в городах или деревнях. Отныне рыцарство было не более чем порывом лучших из лучших.

3. У рыцаря, победителя в битвах один на один, которого мир короля лишил влияния в обществе и вынудил подчиняться власти своего правителя, если он желал дальше воевать, осталась лишь жалкая отдушина, насквозь пропитанная фальшью, являвшаяся выражением некого лицемерия: турниры. В этом деле он даже стал профессионалом. По этой причине рыцарь, участвующий в турнирах, похож на современного фехтовальщика, сравнимого с дуэлянтами до правления Ришелье, или же на этих элегантных молодых людей, колесящих по миру, чтобы под аплодисменты хорошеньких женщин отстаивать свое первенство в чемпионатах по теннису. Рыцарь становился своего рода спортсменом и отчасти, как любой привлекающий всеобщее внимание богатырь, актером (рыцарские ассоциации турниров играли роль современных спортивных клубов). Но где же в этом старинный рыцарский идеал, состоящий в служении Богу, Церкви Господней и тем людям, чье несчастье берет за душу? И если рыцарство еще не было забыто, оно больше не имело ничего общего со старинной молитвой, произносимой над мечом каждого новичка в день его посвящения в рыцари: «…пусть твой слуга никогда не использует этот меч <…>, чтобы безнаказанно обидеть человека, но пусть пользуется им для защиты справедливости и права». Рыцарство становилось всего лишь пустым словом.

Однако этим светским рыцарям, без конца выставляющим себя напоказ, требовалась публика. Они нашли себе зрителей отчасти благодаря миру короля. Процесс усмирения королевств совпал не только с формированием и выдвижением на первый план буржуазии, но и появлением новой силы – женщин. Мир, связанные с ним заботы и удовольствия, целиком и полностью даровали самое высокое положение той, кто прежде, исключая, конечно, матерей, являлась лишь достаточно грубым предметом развлечения воина. Сентиментальная любовь была почти неведома первым песням о деяниях; наоборот же, неотесанные рыцари раннего Средневековья требовали у красавиц, украдкой в то время провожавших их, лишь достаточно примитивного плотского удовлетворения, которое, впрочем, эти самые девы с легкостью и даже немного с неожиданной непристойностью им предоставляли. Но люди, имевшие свободное время, обладали также возможностью совершенствовать свои манеры. Учтивость и даже изящество чувств являются, при ближайшем рассмотрении, лишь способом занять время или, по крайней мере, как‑то провести его. Скучавшие в замках знатные сеньоры, их жены и дочери, не тратя понапрасну времени, привнесли в окружавшую их жизнь атмосферу некой придуманной изысканности, где царили эти знатные дамы. В тот же период и даже ранее культ, которому усердно поклонялось все Средневековье, о чем свидетельствуют церкви Богоматери, рассеянные по европейской территории (может быть, самое большое их число находится между Луарой и Рейном), окружил нимбом всех женщин – речь идет о культе Матери Иисуса Христа. Потом он и раскрепостил женщин. И из этой довольно‑таки двусмысленной смеси эротизма и священного культа родилась куртуазная любовь, связанная с осенью Средневековья. Не имея возможности воевать друг с другом, рыцари в промежутках между двумя турнирами, разыгрывавшимися, впрочем, перед глазами кастелянов, будут состязаться в рассказах и повестях, чтобы добиться от своих дам ленты, рукава или кольца. Рыцарство настолько подчинилось женской власти, что в песнях о деяниях, таких как «Doon de Мауеnсе» (XIII в.) или «Жофрей» (XIII в.), можно увидеть, как женщины посвящают своих любовников в рыцари (вместо тяжелого удара кулаком от воина или мистического прикосновения епископа, церемония проводилась всего лишь женщиной…). Так, в «Журден де Блеви» (XIII в.) читаем:

И дева юная ему приносит меч,

И саморучно на бок вешает ему

………………………………

Сейчас плеча мечом она коснулась.

«Будь рыцарем, – сказала дама принародно, –

Пусть Бог дарует тебе честь и смелость,

А если есть у вас желанье поцелуя,

Вот он, да и другой в придачу».

Тогда Журден промолвил слово:

«Сто раз за это благодарен вам».

И трижды прикоснулся к ней устами.

Сцена, на первый взгляд наивная и, без сомнения, очаровательная, даже слишком, и в ней можно увидеть скрытую иронию, высмеивавшую какого‑нибудь влюбленного рыцаря. Геракл, прядущий у ног Омфалы, вызвал бы меньше смеха. Но следует признать, что уже тогда подобные церемонии были весьма далеки от выражения настоящей мужественности первых рыцарей. И это приручение женщиной стареющего военного института являлось не только признаком общественного развития, но в то же время свидетельствовало о том, что этот институт утратил свою силу. Это стало признаком и отчасти причиной утраты его жизненных соков.

б) Право короля и открытая борьба с рыцарством

Таким образом, мир короля, окончание частных войн, а также возвышение буржуазии и нарастающее влияние женщины на западную цивилизацию постепенно, но не напрямую, лишили рыцарство смысла его существования и отняли общественную значимость. Власти же вступили с этим воинским братством в открытую борьбу. Причина враждебного отношения власть имущих к институту рыцарства была весьма простой. Известно, что средневековое общество, повторим это, являлось в основном военным, и, следовательно, рыцари занимали среди бойцов первое место. Таким образом, правителям, чтобы стать хозяевами в своих землях, необходимо было установить контроль над порядком приема в этот воинский класс, то есть в рыцарство.

Чтобы захватить институт рыцарства, государи постарались монополизировать в свою пользу право посвящения в рыцари. Мы отмечали, что, руководясь естественным стремлением иметь могущественного крестного отца, оруженосцы, готовящиеся к посвящению в рыцари, обращались главным образом к государям с просьбой оказать им честь, став их посвящающими. Те же охотно поверили, что посвящение в рыцари является монаршей привилегией. Однако сами рыцари никогда не соглашались с этими притязаниями и до конца существования этого института рядовой рыцарь мог посвятить желающего в новые члены своего братства (мы уже привели в пример Франциска I, посвященного Байаром).

Если, в конечном счете, власти отказались от этого притязания, то лишь потому, что нашли новое, менее грубое, но более действенное средство, чтобы контролировать прием в рыцарство: они издали законы, по которым рыцарем мог быть лишь тот, чей отец или дед носили это звание. Подобная мера привнесла в институт рыцарства принцип наследования. Вскоре она же нанесет рыцарству смертельный удар.

Это ограничение приема в рыцарские ряды, введенное государями, было охотно воспринято самими рыцарями – хоть и не подозревавшими, что подписывают себе смертный приговор, – поскольку они уже прибегали к подобной мере. В уставах рыцарских орденов, например, уставе тамплиеров в середине XIII в., оговаривалось, что в их организацию не мог вступить тот, кто не был посвящен в рыцари, что само собой разумеется, но так же тот, кто не является сыном рыцаря или потомком рыцаря по мужской линии. И это – вполне естественное человеческое стремление: кому удалось добиться вступления в привилегированный класс, тот старается закрыть за собой дверь. Так рождаются касты.

Власти, осуществляя эту меру, преследовали исключительно политическую цель: контролировать. Так, к примеру, в 1140 г. Рожер II, король Сицилии, в 1187 г. император Фридрих Барбаросса, в 1294 г. Карл II граф Прованский запретили впредь принимать в рыцари тех людей, кто не происходил из этого класса. Во Франции же король Людовик IX Святой издал указ, согласно которому посвящать в рыцари можно только отпрыска рыцарского рода. Конечно, эти правители сохранили за собой право делать исключения из правил: возводить в рыцарское достоинство человека, не имевшего столь необходимого рыцарского прошлого.

Вероятно, что в развивающемся обществе, каким была средневековая Западная Европа, это постановление, сильно противоречившее изначальному духу рыцарства, часто нарушали. Но управленческая машина, ограничившая набор в рыцарство, набирала обороты. Ее эффективность будет возрастать с каждым новым царствованием.

Впрочем, у центральной власти вскоре появился еще один мотив, побуждавший ее внимательно следить за приемом в рыцарство. Начиная с XII в. правители были вынуждены считаться с новым общественным фактором: расцветом обновленного дворянства, постепенно возвышающимся рядом с еще существовавшими древними каролингскими родами; дворянством наследственным, то есть группой семей, где по кровному родству передавалась совокупность прав и обязанностей, делавшая их отличающимися от всех настоящими династиями. Дворянство, первоначально и главным образом набираемое из воинских родов (но это было вовсе не обязательно: одновременно с людьми, получившими привилегии благодаря военной службе, существовали и получившие их на гражданском поприще), было близко с рыцарством, из которого оно черпало себе новых людей; в конце концов они объединились, и так как дворяне считали себя выше простых смертных, то стали титуловать себя во всех публичных актах оруженосцами или рыцарями, даже если в реальности не принадлежали к этому братству и не соблюдали его уставов. Дворянство также поставляло военные (и гражданские) кадры в каждом королевстве и по этой причине стало создавать для центральной власти каждого государства почти те же проблемы, что и рыцарство, но которые будут еще более сложными, ибо оно обладало не только силой оружия, но и судейской мантией. Монархи постарались контролировать процесс его возрождения и сделали это весьма успешно. Для этого правительства ревниво и тщательно заботились о том, чтобы право жаловать дворянство (так же как произошло с рыцарством), то есть право из рядовой семьи делать благородную династию, осталось исключительно монаршей прерогативой. Они добились в этом удачи благодаря поддержке не знающей поражений силы: государственной казны, чьи служащие старались, чтобы новая жертва благодаря финансовым привилегиям дворянства не ускользала от нее.^[13]

Рыцарство со времени, когда его испортил принцип наследования, стало, таким образом, одним из способов вступления в дворянство. Позволить рыцарю по его желанию производить в это достоинство других людей означало, в конечном счете, предоставить рядовым лицам власть создавать новые династии, которые получат общественные привилегии. Ни одна европейская монархия не могла согласиться на это недопустимое посягательство на ее права. И, наоборот, можно было без опасений разрешить одному человеку, обладающему привилегиями, награждать другого привилегированного человека титулом, который ничего не добавлял к уже имевшимся у того правам и льготам. Власти могут быть придирчивыми к послужному списку, который надлежит иметь кандидату на генеральский чин. Но оно не станет волноваться, видя, как этого самого генерала принимают в Бургундское содружество знатоков вин.

Рыцари согласились (если не требовали этого) на то, что доступ в их ряды был открыт лишь для отпрысков самих рыцарей; но поступать так значило отрицать сам дух старинного института. Рыцарское звание давали за личную доблесть, и он не был привилегией, полученной по наследству. Запрет на вступление в рыцарство новых людей или закрепление права посвящения исключительно за главой государства, по сути дела, привело к лишению рыцарства притока свежей крови, отваги и честолюбивых стремлений тех людей, кому хотелось все завоевать. Если бы из детей рыцарей, имеющих возможность вступления в это братство, посвящали только самых достойных, рыцарство еще узнало бы славные времена. Этого не произошло. Раз уж лишь сыновья рыцарей получили право вступать в рыцарство, то потом пришлось признать, что любой рыцарский отпрыск являлся рыцарем по праву, и обряд посвящения, таким образом, превратился в формальную церемонию. Постепенно, однако, и он выйдет из употребления, и в XVIII в. во Франции президенты парламента или счетной палаты, единственным оружием которых будет гусиное перо, а единственным щитом – чернильница, станут при всяком удобном случае официально именовать себя рыцарями.

Начиная с этого времени и даже чуть раньше, рыцарство уже умерло, будучи погребенным в пышном саване дворянства. По своей природе это было не гибелью, а превращением или, если предпочитаете, преображением. Дворянство хранило в принципе наследования, послужившем причиной смерти рыцарства, свои силы и заслуги, далеко не ничтожные. Быть дворянином значило держать себя на должном уровне; быть рыцарем значило превосходить других.

III. ПРИДВОРНОЕ И ДЕКОРАТИВНОЕ РЫЦАРСТВО

Для рыцарства началась агония, которой не было видно конца. Так, после XV в. – конец Столетней войны во Франции – институт рыцарства более не имел реальной силы, но вплоть до конца XVIII в. можно найти какие‑то оставшиеся от этого братства следы, стершиеся вместе с наступлением XIX в. и торжеством буржуазной культуры. После чего рыцарство исчезло, лишь оставив по себе память.

Медленное исчезновение феномена рыцарства можно изложить вкратце. Постепенно одинокий рыцарь уступил свое место рыцарским орденам, где ощутимо проявился дух старого воинского братства лучших. А свободному рыцарю нанесет последний, добивший его удар, один из собратьев: Мигель Сервантес де Сааведра, которого посвятили в рыцари согласно древнему ритуалу. В других странах ирония убивала так же хорошо, как и во Франции. И если сегодня благородный идальго дон Кихот Ламанчский – разве это не реванш рыцарства? – несмотря на наш смех, завоевывает значительную долю читательской симпатии несмотря на свое благородное безумие, в те времена, когда дон кихоты, в плоти и крови, проходили еще по дорогам Европы в XV в., несчастный идальго и его бродячие собратья скорее рассматривались как юродивые или почти что считались таковыми.

Мы уже объяснили, почему рыцарские ордена с самого своего возникновения отрицали истинный дух рыцарства. В этом исследовании нам не нужно изучать их историю. Им посвящена одна книга: «Ордена и знаки отличия» Клода Дюкуртиаля. Нам остается лишь вспомнить, что под видом духовных, международных и национальных сообществ орден госпитальеров св. Иоанна Иерусалимского (обычно называемый Мальтийским орденом) или такие династические ордена, как орден Святого Духа, сохранились вплоть до начала XIX в.: ныне еще существуют несколько династических орденов, такие как орден Подвязки, а также продолжают жить некоторые из ритуалов старого рыцарства. До нас дошли некоторые из жестов, прежде превращавших человека в рыцаря; и, может быть, вместе с воспоминанием о них мы получили смутную тоску о том прежнем великом идеале.

Конечно, в этих орденах ныне более не существует периода обучения, испытательного срока, похожего на ту суровую школу, прохождение которой предписывало настоящее рыцарство юношам‑оруженосцам в Средние века. Церемония посвящения также практически исчезла. И обещание служить Богу и Его возлюбленным чадам – немощным и несчастным во всем мире было заменено клятвой верности земной власти. И если будущий рыцарь претендовал стать членом духовного или династического ордена, то он клялся в верности великому магистру ордена, человеку, состоящему из плоти и крови. Кроме того, этот рыцарь больше не служил высокому духовному идеалу, христианскому вероучению, отныне он являлся всего лишь слугой военачальника или правителя, с которым связывал свои честолюбивые стремления или чей трон поддерживал. Генрих III учредил орден Святого Духа не столько во славу одного из составляющих Святую Троицу, сколько желая привлечь к себе преданных ему лиц и стремясь удержать на своей голове корону, которую хотели повергнуть на землю протестанты, а Гизы стремились заполучить для своей семьи.^[14] Чтобы стать рыцарями ордена Святого Духа нужно было являться католиками – так же как рыцарям ордена Подвязки однажды не нужно будет ими быть, – но то были лишь условия, продиктованные обстоятельствами. Разве рыцари‑госпитальеры, истовые католики и вассалы Святого Престола, не попросили убежища и покровительства и не предложили титул великого магистра правителю, исповедовавшему православную религию, русскому царю Павлу I, когда сначала Бонапарт, а затем англичане постыдно изгнали их с острова Мальта? Итак, неторопливым шагом рыцарство перешло от личного обязательства служить Господу к коллективной клятве какому‑либо правителю. Оно позволило закабалить себя.

Одновременно с этим и благодаря окончательному успеху политики светских властей, направленной против рыцарства, ордена, бесповоротно и вопреки духу своего института смешавшие дворянство и рыцарство, ужесточили условия, ограничивающие вступление в них. Чтобы быть принятым в орден госпитальеров, кажется, уже с конца XV в. послушник должен был привести доказательства того, что он является дворянином в шестнадцатом колене, то есть подтвердить принадлежность своих шестнадцати прадедов к дворянству (сказать по правде, по крайней мере во Франции, герольды ордена довольно‑таки легко закрывали глаза на «недостатки происхождения»). Можно было вступить в рыцари ордена Святого Духа, только если, по меньшей мере, прапрадед уже обладал званием дворянина. Более того, в ордене госпитальеров в рыцари вскоре стали принимать по принципу настоящего непотизма. Рыцарями являлись все – от племянника до дяди. В XVIII в. в магистре любого рыцарского ордена было что‑то от главы клана, если не главаря банды.

К тому времени, как в 1789 г. Французская революция потрясла всю Европу, рыцарство, закабаленное правителями, не имея будущего из‑за ограничения приема, оставалось только словом, единственным предназначением которого было – украшать. В действительности дворянство, являвшееся общественным феноменом, ставшим главным в западной цивилизации, постепенно присвоило себе звание «рыцарь», а равно «оруженосец», чтобы сделать его своим отличительным знаком. Сначала дворянство под давлением правительств, стремившихся подчинить его, стало лишь юридическим статусом. Одной из обязанностей, которую приобретал состоящий в этом сословии человек, будет неизменное внесение во все государственные документы «благородного титула»: оруженосец или рыцарь, последнее – чаще всего. Так что забыть надолго об этих титулах, присущих дворянству, означало в глазах тех, кто разбирался в вопросах сословий, отказ от занимаемого ими благородного положения, как от привилегий, так и от обязанностей.

Существование этого взаимного притяжения и также противостояния между дворянством и рыцарством (в конечном счете второе растворится в первом) одновременно объясняется нравственным содержанием и финансовыми привилегиями, присущими дворянскому сословию. Следовательно, надо вкратце изложить, что же в Западной Европе представлял собой этот выдающийся класс, называемый во Франции «вторым сословием», который, несмотря на некоторые национальные особенности, занимал в европейском христианском мире почти одинаковое во всех государствах положение.

В общем, можно сказать, что дворянство появилось благодаря тому, что люди раннего Средневековья, а затем современники первых Капетингов верили (и это остается для католиков непреложной истиной), как почти во всех древних цивилизациях, что власть монархов имеет божественное происхождение и является даром богов или Всевышнего. Вожди племен, главы крупных родов, правители государств на земле олицетворяли собой сверхъестественную силу. Поэтому этих людей часто станут считать чудотворцами; и коронация короля Франции в Реймсе должна была сделать из него помазанника Божьего.

Но в обществе, которое в муках рождалось на обломках, оставшихся после падения Римской империи, такая власть не могла целиком и полностью принадлежать одному человеку. Чтобы феодальное общество смогло справиться с внешними и внутренними угрозами (нашествиями и междоусобицами), государства распались на тысячи мелких округов (фьефов), чьи сеньоры, хоть и являлись вассалами короля или императора, в реальности были почти независимыми правителями. Представитель суверена, управлявший этими округами и оберегавший их, получал часть полномочий своего господина и в каком‑то роде разделял священную миссию своего правителя. Таким образом, такой сеньор был обязан своим положением Господу. Иначе говоря, он находился в числе лиц, обладающих исключительным статусом в средневековом обществе.

Этот исключительный статус первоначально будет личным, но, когда воины добились, чтобы фьеф передавался по наследству, он стал принадлежать не отдельному человеку, а целому роду. И с тех пор наследуемый статус будет нравственным фундаментом, первой силой дворянства и составит его духовную ценность (это звание не будет оспариваться до того времени, пока европейская цивилизация не утратит сакральные черты).

Очевидно, что рыцари, хоть их положение имело индивидуальный характер, тоже будут стремиться передать свое моральное влияние потомкам. Для достижения цели рыцарство охотно соединится с дворянством, и такое слияние монархия не только одобрит, но и поможет претворить в жизнь. Ведь рыцари обладали в феодальном обществе значительным авторитетом, и, в свою очередь, дворяне постепенно сумели завоевать не меньший вес, а с XV в. они если не в нравственном, то по крайней мере в финансовом отношении превзойдут рыцарство.

На самом деле дворянство в виде компенсации за службу (первоначально почти исключительно военную) получило права, которые впоследствии стали привилегиями. Образно говоря, воины (а в то время почти все дворяне были таковыми) платили налоги не деньгами, а кровью. Получив освобождение от налогов, дворянство добилось и исключительных прерогатив: в позднее Средневековье, когда в Западной Европе оформятся нации, на высшие государственные посты станут назначать исключительно выходцев из дворянского сословия.

Напротив, рыцарь как таковой не обладал никакими серьезными прерогативами. Если на протяжении своей жизни он, как воин, пользовался правами и привилегиями, приравненными к дворянским, то не мог передать этот исключительный статус тому из сыновей, который не становился рыцарем. Поэтому‑то рыцари постарались и добились слияния с дворянами. Моралисты, без сомнения, осудят этот шаг, но стремление передать своему потомству приобретенные тяжким трудом льготы так свойственно человеческой натуре.

(Позволим себе отослать читателя, заинтересовавшегося историей дворянства, так плохо изученной, что в восхвалениях или порицаниях его содержится много неточностей, к нашему исследованию, появившемуся в этой серии: «Дворянство». Здесь добавим только, что очень рано рядом с военным дворянством, произошедшим от держателей фьефов, образовалось дворянство, которое можно было бы назвать гражданским. Оно появилось благодаря исполнению высоких юридических и управленческих должностей, необходимых для функционирования государства. И вновь мы сталкиваемся с тем же самым процессом, когда из общей массы выделяются те, кто занимал высокие посты, а впоследствии и их семьи: кто судит от имени короля, управляет от имени господина, тот является представителем этого короля или правителя, которые, в свою очередь, являются наместниками Бога; таким образом, этот человек получал исключительный, дворянский статус.)

Так, дворянство, по большей части сформированное из рыцарства, которое сочло это выгодным для себя в нравственном и финансовом отношении, выделилось из общей массы благодаря праву наследования. Без сомнения, стремление естественное, но противоречившее устоям рыцарства; ведь положение рыцаря было исключительно персональным статусом.

Конечно, пока дворянство являлось в основном военным сословием, такая узурпация сохраняла видимость оправдания. Молодой дворянин не знал всей суровой выучки, через которую проходил прежде оруженосец, не проходил посвящение, как первые из рыцарей, не был выбран своими товарищами по оружию – однако грезил он о воинской славе не меньше, чем рыцарь в далеком прошлом. Но рыцарские титулы утратили весь свой смысл с XVI в., когда высшее дворянство мантии, отныне равное военному дворянству, бесстыдно присвоило их себе, – тогда они вообще стали не нужны и даже немного смешны. Повторимся, что, начиная с XVII в. и особенно в XVIII в., можно было увидеть, как высшие чины парламентов, счетных палат и финансовых бюро именуют себя «высокородными и могущественными сеньорами и рыцарями», однако из их семей, являвшихся дворянами только во втором или третьем поколении, выходили лишь адвокаты или судейские, но ни одного солдата для армии короля.

Слово «рыцарь» еще будет употребляться и, возможно, значительно реже, когда оно станет просто дворянским титулом, как, например, это было в дворянской иерархии Первой империи Наполеона I, в Великобритании с ее бесчисленными «найтами», в Испании, богатой на часто нищих кабальеро, и даже в северных владениях Габсбургов, где рыцарство являлось способом аноблирования для богатой купеческой буржуазии Фландрии или Эно. Слово, служившее не более чем украшением со всеми его спутниками, а именно тщеславием, ребячеством и, одним словом, с прочими отрицательными человеческими качествами.

Когда начался XIX в., который на протяжении пятидесяти лет, вследствие прихода буржуазии, развития промышленности и бунтующих народных масс существенно изменит облик Западной Европы, видевшей четырнадцать веков правления королей, войн и династических конфликтов, рыцарства, желавшего примирить милосердие и силу, более уже не существовало. Лишь его название и несколько ритуалов еще встречались в каких‑то игрушечных орденах и в церемониале их вручения, придуманных властями не для награждения самых достойных, а для того, чтобы превратить их в своих сторонников, то есть впредь рассчитывать на них как на избирателей. И моралист, без сомнения, посчитает символичным то, что большая часть из орденов, называемых рыцарскими, сегодня, как и вчера, имела в виде знака высшего отличия, в качестве неизменной символики орденскую цепь. Эта декоративная цепь, украшавшая шею животных и людей, наконец‑то прирученных, должна была указать на самых благородных из них, а именно на лошадь и рыцаря.

IV. ВКЛАД РЫЦАРСТВА В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКУЮ ЦИВИЛИЗАЦИЮ

После кончины следует составить опись имеющегося в наличии имущества из завещанного умершим или, если желаете, подвести баланс. Таким образом, нам остается сделать то же самое относительно рыцарства. Два замечания, прежде чем приступить к делу. Во‑первых, странно видеть, что этот баланс помещен нами перед главой, рассказывающей о современном искусственно воссозданном рыцарстве. Но таким образом мы хотели подчеркнуть, что отныне все сообщества, стремящиеся копировать рыцарство, являются лишь пародией на старину. Ни у кого нет права смешивать истинное величие со смешным. И если здесь и там мы видим след, оставленный древней, но уже исчезнувшей мечтой, то псевдорыцарство ныне почти всегда представляет собой лишь весьма жалкую гримасу. Во‑вторых, следует признать, что в истории людей, как и в терапии, невозможно установить последствия противоположного эксперимента, просто потому, что он не может быть предпринят. Иначе говоря, чтобы точно знать, что именно привнесло рыцарство в цивилизацию Западной Европы, нужно было бы выяснить, какой являлась бы эта зарождающаяся Европа без института рыцарства, а затем сравнить.

Не отрицая, что благоприятное или отрицательное влияние рыцарства на наше общество во многом обязано дворянству, с которым рыцарство очень быстро и объединилось, взвесим все за и против вклада рыцарства в наш образ существования на следующих примерах:

а) европеец после рыцарства;

б) европейские государства после рыцарства.

а) Европеец после рыцарства

Бесспорным кажется то, что дух рыцарства запечатлен не в каком‑то одном‑единственном средневековом человеке, а в людях, которые почти что одни в то время оказывали влияние на жизнь государств вместе с духовенством. Все существование средневековой цивилизации было отмечено союзом и ожесточенным противостоянием меча и креста. Таким образом, рыцарство оказало влияние на жизнь Средневековья. И не столько само по себе, ибо при ближайшем рассмотрении оно не имело ничего оригинального, нового, потому что являлось лишь более или менее успешной адаптацией воинского идеала к христианству. Однако следует признать, что рыцарство способствовало внедрению этого идеала в единственную среду, которую христианству важно было завоевать, но которая, если бы осталась враждебной вере Христовой, могла бы сделать победу этого вероучения менее полной и, без сомнения, более медленной. Таким образом, рыцарство оказало христианству серьезную помощь. А помимо исключительно метафизического выбора, в данном случае неоспоримо и то, что христианская вера дала человеку богатство, с которым ни одно другое мистическое учение или философия не могут сравниться.

Чтобы приблизиться к нашему повествованию, следует также вспомнить, что, именно становясь рыцарем, средневековый воин должен был во время своего посвящения клясться не только защищать немощных и слабых (обязательство, которому не подчинится никакой другой солдат в иной исторический период), но и уважатъ неизвестного до той поры противника. В свое время Цезарь, победив галлов, приказал вести за своей колесницей закованного в цепи Верцингеторига,^[15] которого затем задушили в тюрьме. Рыцарь же, наоборот, возвел в правило (конечно, не раз нарушаемое) не добивать упавшего на землю врага. И более того, он считал делом своей чести обходиться с врагом с чрезмерной вежливостью. «Война в кружевах» XVIII в., столь же кровавая, как и все войны, все еще состояла из разрозненных поединков, а не была общей и безымянной бойней, какими станут все вооруженные конфликты после наполеоновских кампаний: она будет последним проявлением рыцарского поведения в бою.

Существует еще одно свидетельство того, что рыцарство или, по крайней мере, рыцарь часто может склонить чашу весов в свою пользу, – это именно терминология. Именно о ней иногда забывают историки, когда идет речь об измерении нравственного значения эпохи. Можно понять, что сохранилось от благородных институтов, вникнув в смысл слов, оставшихся после них в языке. Рейтар – то есть всадник, ведь по‑немецки это звучит именно «Reiter» – в XVI в. стал нарицательным именем самой грубой солдатни. Слово «буржуа», пользовавшееся известностью в XIX в., без сомнения, из‑за промышленной буржуазии сегодня получило слегка пренебрежительную окраску, вероятно после чрезмерных притязаний крупных буржуа в начале XX столетия. Но сегодня еще скажут об исключительном человеке, что он – рыцарь, а об отважном, верном и преданном мужчине, что он обладает рыцарственным характером. Поколения, используя старинные слова, вкладывают в них современный смысл, то есть не тот, каким он был в самом начале, когда слово только стали использовать, но тот, который это слово получило за время своего существования, таким образом давая им право на дальнейшую жизнь. И рыцари прошлого, несмотря на тех из них, кто не был верен прекрасному рыцарскому идеалу, тем самым получают свое истинное вознаграждение.

Наконец, вновь отметим, что цивилизации могут проявиться в типе человека, по крайней мере, там, где они оставили место для индивидуальности: так, римский гражданин, гуманист Возрождения, дворянин века Людовика XIV и джентльмен викторианской эпохи являлись по очереди герольдами своего времени. Рыцарь же олицетворяет собой Средние века. Пусть другие читатели судят, выиграл ли человек или проиграл, пройдя путь от рыцаря, христианина и авантюриста, до английского джентльмена или англомана – конформиста, склонного к образованному эгоизму.

б) Европейские государства после рыцарства

Здесь труднее всего вынести какое‑либо суждение. Действительно, чтобы оценить, насколько институт рыцарства оказался полезным или причинившим вред государствам, следует вначале выяснить, чего мы вправе ожидать от этих самых государств. Должны ли они постоянным давлением на свои народы и неизменным напряжением пружин нации все время стремиться к поражающему воображение величию? Наоборот, не нужно ли им пожертвовать всем ради людей, которые живут в их границах, поддерживают существование этих государств? Или, без сомнения мудро, они берут на себя тяжкий труд, неизменно стремясь к постоянно находящемуся под угрозой равновесию между национальным величием и простым индивидуальным счастьем?

Однако вплоть до конца XIX в. патриотизм, первоначально означавший верность одной династии, а затем ставший национализмом, часто близким к образу якобинства, который вошел в моду благодаря Французской революции, редко ставился под вопрос. Итак, если судить рыцарство по шкале исключительно любви к родине, то трудно не осудить его. Для этого есть две причины.

Во‑первых, потому, что государствам всегда нужно опасаться сложившихся космополитических союзов. Поэтому государства были и будут в большей или меньшей степени враждебны к единой Церкви, к масонству, международным организациям профсоюзов, к финансовой олигархии, не имеющим национальных привязанностей, и даже к мировым учреждениям, таким, как почившая Лига Наций или существующая Организация Объединенных Наций. Враждебны, но, однако, до момента, когда один из этих могущественных космополитов не сумеет захватить реальную власть в одном из государств. Тогда оно не только соглашается с игом, но и помогает распространению принципов, которым с этого времени подчиняется. Так было во Франции с масонством до Первой мировой войны, а в случае с СССР это произошло с международным синдикализмом.

В Средние века государства, хоть до конца и не сформировавшиеся и поэтому менее подозрительные, когда дело касалось их суверенитета, все же могли ополчиться против рыцарства – института, существовавшего вне государственных законов и уклоняющегося от правительственной власти. В свою очередь, и отчасти из‑за инстинктивного порыва, явившегося для него самого неожиданным, рыцарство было способно занять «антипатриотические» позиции (из‑за буйной вспышки самых что ни на есть земных стремлений, в чем и заключается объяснение не одного мятежа рыцарей и держателей фьефов, которые по большей части восставали против средневековых суверенов) и сдерживать действия правительства, направленные на установление единого господства над жизнью нации. Рыцарство, являвшееся военным братством, с его христианским духом находилось над или, по крайней мере, вне единого государства, вне понятия «родина», а быть вне этого означало, ни много ни мало, выступить против своей родины, даже если отдать кесарю кесарево.

Не будем преувеличивать это скрытое или явное противостояние рыцарства и государства. Во времена, когда рыцарство переживало свой расцвет, члены этого института жили скорее ради того, чтобы раздавать мощные удары мечом и совершать подвиги, а не для воплощения изощренных политических замыслов против еще не твердо стоящего на ногах государства. И, во‑вторых, если рыцарство являлось более вредоносным, чем благоприятным для государств, то как раз по причине этой тяги к впечатляющим сражениям и героическим деяниям, а не из‑за стремления составлять политические заговоры.

Нужно ли здесь напоминать, как именно погибло французское рыцарство в первых крупных битвах Столетней войны? Опрометчиво, но яростно броситься на врага вопреки всем требованиям стратегии было в обыкновении у рыцарей. Эта бесполезная жертва становится вредной со времени, когда она, будучи символом доблести, опьянила этих бойцов славой. Последний отзвук подобной отваги ради отваги можно разглядеть в как доблестном, так и нанесшем вред поступке выпускников Сен‑Сира 1914 г., поклявшихся и сдержавших клятву пойти в первую свою атаку в шляпе с плюмажем и в белых перчатках. Они стали прекрасной мишенью для врага. Известно также, что эта тяга к исключительному геройству, происходившая от поединков, где один лучший боец стремился одолеть такого же аса, привела к тому, что крестоносцы, в то время разделенные на кланы, потеряли свое христианское королевство на Ближнем Востоке, о чем мы сегодня часто вспоминаем, как о величественной и немного варварской легенде.

Сегодня полагают, что родина является только препятствием для развития человека; о рыцарстве можно судить, помня о том, что оно выступало против этой преграды: сдерживаемое вчера понятием нация, рыцарство вероятно появится и в будущем. Но рыцарство должно возродиться вне границ, отрицая понятие «родины». Но это, без сомнения, другая история, конец, который наступит еще не скоро.

* * *

Взвесив все основательно, следует признать, что рыцари были в Средневековье лучшими из лучших. Совершенных людей не бывает; нет и лучших людей, тех, которые вчера так же безупречны, как завтра, ибо человек является вечным пленником самого себя; но ведь на каждом из этапов неизменного возвратного движения человечества есть создания, признанные символами того, чему их время отдало свое предпочтение. Рыцарь является одной из этих значительных фигур, сохраненных историей в своем огромном альбоме, предназначенном быть предметом гордости всех людей.

^{ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ}

Современное псевдорыцарство

Подлинного рыцарства не стало в XV в. Однако некоторые следы, указывающие на его существование, можно встретить и различить вплоть до начала XIX в. Затем волна народного возмущения, поднявшаяся из‑за поистине наивного желания добиться всеобщего равенства, всколыхнувшая всю Европу с 1830 по 1850 г., стерла последние черты, оставшиеся от рыцарства. Сегодня, правда, встречаются еще сообщества людей с разным происхождением, заимствующие либо терминологию, либо некоторые из ритуалов исчезнувшего института, которые для человека, обращающего внимание только на внешний вид предметов, кажется, создают видимость дальнейшего существования этого воинского братства. Возникает вопрос: зачем это делается? Ностальгия, а скорее очарование тем, что можно назвать рыцарским духом, еще терзает современных молодых людей. И каких же? Для ответа на этот состоящий из двух частей вопрос можно последовательно рассмотреть:

I. Современные ордена, называющие себя рыцарскими.

II. Искусственно созданные или имеющие мошеннический характер ордена, которые называют себя рыцарскими.

III. Дальнейшее существование рыцарского духа.

I. СОВРЕМЕННЫЕ ОРДЕНА, НАЗЫВАЮЩИЕ СЕБЯ РЫЦАРСКИМИ

В главах, посвященных власти Церкви над рыцарством и приручению этого института, мы вкратце упомянули об организациях, весьма неуместно названных рыцарскими, которые, имея космополитический характер или же, наоборот, находясь в пределах одного государства, в прежнее время хотели объединить рыцарей. Также мы сказали, в чем эти сообщества не только не соответствовали духу рыцарства, а, напротив, способствовали ослаблению рыцарского идеала. Но, тем не менее, именно благодаря этим организациям в нашей жизни остались терминология и некоторые движения, принадлежавшие старинному братству.

В этой книге мы не ставили себе целью рассказать, как несколько сообществ, относившихся к этим орденам, смогли просуществовать до современных дней. Как уже отмечалось, им посвящено одно исследование из этой серии. Но мы намерены продемонстрировать, что эти немногочисленные уцелевшие сообщества как никогда далеки от настоящего рыцарства.

Если в международных орденах, таких как орден госпитальеров Иоанна Иерусалимского или орден Гроба Господнего, от старинных орденов сохранились религиозная вера и несколько обычаев, то ставшие их наследниками сообщества, пережив несколько периодов упадка, в современности не берутся более за прежний труд. Орден, называемый Мальтийским, помимо некоторых благотворительных дел (особенно в борьбе против проказы), расходует свои силы в решении вопросов старшинства и во внутренних спорах. Битвы с берберами и большие караваны рыцарей безвозвратно ушли в прошлое. На самом деле этот орден, как и многие другие, исполняет роль прибежища для порядком обветшалого дворянского тщеславия. Известно, что после требования шестнадцати колен дворянства (то есть у будущего рыцаря должно иметься шестнадцать предков из дворянского сословия) Мальтийский орден свел его к восьми коленам (то есть дворянин с восьмью предками в этом сословии). Но это уже сделка с Небесами. Остается позволить искупить отсутствие дворянства каким‑нибудь пожертвованием; и Мальтийский орден принимает в свои ряды рыцарей с родословными, в которых все являются чуть ли не простолюдинами, но, тем не менее, включают одно необходимое дворянское поколение (это отец). Однако для высшего общества, остающегося довольно‑таки замкнутым и еще интересующимся такого вида сообществами, не вдаваясь полностью в их настоящее состояние, Мальтийский орден символизирует собой дворянство, и туда вступают, чтобы показаться благородным, оставаясь при этом светским человеком (во Франции это все индивидуально; некоторые страны, особенно в Центральной Европе, остались относительно требовательными к предоставляемым доказательствам дворянского происхождения). Но, тем не менее, когда Святой Престол, желающий положить конец бесконечным раздиравшим орден св. Иоанна Иерусалимского спорам, вознамерился отменить изжившие себя, а часто только называемые таковыми, доказательства дворянского происхождения, то в ответ услышал комментарий, высказанный одним из сановников данного сообщества: «В таком случае в Мальтийском ордене больше не будет смысла…»

Нужно ли говорить, что все это абсолютно чуждо духу средневекового рыцарства? Но тем не менее международные ордена, более тщеславные, чем рыцарские, перенимают от этого военного братства какие‑то характерные черты. Что же касается династических и особенно национальных орденов, они практически ничего не сохранили от настоящего рыцарства. И если некоторые из них – орден Подвязки или Золотого Руна – сберегли малую толику из старого ритуала прежних орденов, такие, как клятва верности или должность великого магистра ордена (орден Золотого Руна, например, был пожалован католическими королями Испании президентам Французской республики), очевидно, не подразумевая при этом, что те должны подчиняться монархам. Многие свели церемониал посвящения к простому вручению медали. Именно так произошло в случае с французским орденом Почетного легиона, в котором осталось только два или три заимствованных из рыцарства жеста, таких, как прикосновение плоской стороны клинка шпаги к плечу, и несколько обычаев от старинного института, например, требование, чтобы посвящаемому звезду ордена вручал человек, уже состоящий в этом сообществе. Что касается клятвы верности магистру национального ордена Почетного легиона, которая, не устанем это повторять, противоречит духу существовавшего рыцарства, то она уже давно отменена. В остальном же, что может быть общего у рыцаря XI в., сделавшего войну смыслом своей жизни, с театральной актрисой, которой вручают красную ленту после долгой карьеры, во время которой она со всем своим талантом, без сомнения, служила Мельпомене или Талии и, кроме того, не менее успешно Эросу? И что сказать, когда рыцарем зовут кавалера ордена за заслуги в сельском хозяйстве (орден, впрочем, может быть менее опошленным в стране, где, согласно пословице, любят почести) или за заслуги в туризме? Все это вызывает смех. Некоторые современные государства, например Федеративная Республика Германия, понимают это и вручают только почетные медали, без всякого намека на институт рыцарства.

* * *

Таким образом, сегодня в рыцарских орденах более не осталось ничего от настоящего рыцарства. Они представляют собой только кресты, звезды и медали, которые государства раздают своим верным служащим, а не лучшим из граждан. Эти ордена даже не являются наследниками рыцарских воинств, которые начиная с XII в. частично способствовали вымиранию старинного рыцарства. По крайней мере, в этих сообществах существовали порой жесткие требования к собственным занятиям или стимулы для своих политических замыслов. Ничто по‑настоящему не объединяет членов сегодняшних рыцарских орденов – ни великий идеал, ни единые устремления к чему‑то. А в существующей у них вере нет главного составляющего, которого им не удалось возродить, того, что поддерживало великих рыцарей прошлого готовыми к бою, а именно постоянной готовности. Ведь именно это чувство толкало рыцарей в путь, иногда для дурных поступков, но чаще всего для славных дел.

II. ИСКУССТВЕННО СОЗДАННЫЕ ИЛИ ИМЕЮЩИЕ МОШЕННИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР ОРДЕНА, КОТОРЫЕ НАЗЫВАЮТ СЕБЯ РЫЦАРСКИМИ

Звания и знаки отличия современных орденов, называемых рыцарскими, ныне раздаются правительствами. С их помощью власти выражают благодарность (что несколько умаляет значение этого товара): они создают правила и заботятся об их существовании, делая свои символы официальными и добиваясь признания этих наград иностранными канцеляриями. Но что сказать об искусственных орденах, учреждаемых частными лицами или людьми, заверяющими, что они смогли возродить орден, приняв эстафету от какого‑нибудь древнего рыцарского сообщества? Таких организаций два вида. Часто они являются творением мечтателей, которых неотступно преследует блеск старинных орденов. Такие люди, считающие себя потомками крестоносцев, называют свои маленькие буржуазные собрания капитулом ордена тамплиеров, видя в этом возможность бежать из своего времени, где с ними грубо обходятся или недооценивают. В конце концов, здесь следует только улыбнуться или же в чрезвычайном случае отправить их к психиатру. В другом случае эти ордена, создаваемые частными лицами, являются эффективным инструментом в руках мошенников. Везде есть много славных людей без прошлого – и забавно констатировать, что их особенно много в современном обществе, – готовых вступить в одно из таких сообществ. Чтобы нажиться, достаточно убедить наивных людей, используя пышную церемонию, красивый диплом, написанный готическим шрифтом и снабженным гербами и печатью. И вот они уже рыцари. Но создание «дворянской грамоты» влечет за собой, как и в случае с самыми серьезными орденами, наградные расходы. Итак, счет прилагается. Такие дипломы продавались лишь за каких‑то 1000 новых франков.

Эти искусственно созданные или имеющие мошеннический характер ордена существуют во многих странах, даже в тех, где конституция, являясь либо целиком монархической или же полностью демократической, казалось бы, должна запретить игры подобного рода или такую разновидность воровства. Они там рождаются, процветают, приходят в упадок и умирают, когда удача покидает их создателей. Иногда эти ордена объединяются, чтобы опубликовать какой‑нибудь справочник, выпустить одну периодическую публикацию, посвященную их мимолетной славе, с целью обсуждения в прессе, а иногда в суде; их разрывают внутренние склоки или они вступают в борьбу друг против друга (так, мы знаем, что в 1961 г. два ордена тамплиеров, оба искусственные, забросали друг друга проклятиями и анафемами), затем исчезают в неизвестности вплоть до дня, когда какой‑нибудь новый проходимец или иной мечтатель подсчитает прибыли, которые он смог бы извлечь из неизлечимой человеческой наивности благодаря существованию такого ордена, или будет грезить вплоть до помутнения рассудка о плащах, знаках отличия и «тайнах» рыцарского братства. Тогда эти сообщества вновь появляются.

В качестве примера такого избытка фантазии, способного проиллюстрировать подобную рыцарскую манию, мы процитируем выдержки из одного произведения, появившегося в 1952 г., – перечень экстравагантных «титулов», которыми награждают себя некоторые персонажи, без сомнения, заплатившие за честь быть вписанными в этот «Всемирный справочник рыцарства», один из любопытнейших документов, посвященный современному псевдорыцарству. Бесспорно, все это носит анекдотический характер. Однако этот список убедит скептика, который не готов полностью верить одной молве, сколь неудержимо тщеславие; кроме того, он даст читателю отдохнуть от несколько сухого описания старинного института рыцарства. Еще одно замечание: в приводимых ниже цитатах мы сохранили все те прописные буквы, по которым психиатры подтвердят, что они, будучи чрезмерными, написанные в стиле людей, страдающих манией величия, являются одним из признаков их нездоровья.

Так, какой‑то буржуа из департамента Эндр в названном выше справочнике представлен так: «Благочестивый донат первой степени ордена Мальтийского правителя. Рыцарь конного ордена Гроба Господня в Иерусалиме. Рыцарь военного и странноприимного ордена св. Лазаря Иерусалимского. Оффисье Академии. Рыцарь за заслуги в сельском хозяйстве. Золотой крест Латерана. Высший кавалер Короны Карла Великого. Большой крест Права и Чести Синая. Пожизненный член Благородной Ассоциации Рыцарей понтифика. Член Академии Центра. Член Общества Антикваров Запада».

Другой «рыцарь», желая похвастаться своими почетными званиями, любопытным образом соединил настоящие или подложные титулы с настоящими профессиональными названиями: «Кавалер конного ордена Гроба Господня в Иерусалиме. Президент международной радиопромышленной палаты. Генерал‑лейтенант ордена рыцарей Синая. Управляющий пенсионным фондом C.G.R.P. Член технического комитета по импорту электричества. Член паритетной комиссии борьбы против инфляции. Постоянный почетный член и член совета Благородной Ассоциации Епископских Рыцарей». За этим удивительным перечнем следует одно уточнение. Оно не относится к рыцарскому ордену, но отлично показывает некого рода иллюзию, которой в данном случае тешат себя люди, мечтающие о сегодняшнем псевдорыцарстве, и которая основана на незнании французского языка: «В своем современном написании фамилия Ф… существовала уже до 847 г.…» Каждому между тем известно, что фамилии у семей во Франции сложились только вконце XIII в. и в 847 г. существовали только имена, иногда в некоторых крупных франкских родах переходившие по наследству.

Но третий персонаж в своих выдуманных почестях идет намного дальше. Так, он не признает себя скромно один раз рыцарем, а называет себя «Бароном (феодалом), Графом (Священной Римской Империи в 1520 г.), Маркизом (мандат от 1860 г.), Князем (наследственный титул всех потомков обоих полов, мандат от 10 марта 1951 г.), Рыцарем западного ордена св. Михаила». Но ему и этого мало: этот барон, граф, маркиз, князь и рыцарь является еще «Его Светлостью, испанским грандом, Князем Инка, Герцогом и Князем Куско». Так же как старинное рыцарство и подлинное дворянство пришли к союзу в прошлом, так и псевдорыцарство и фальшивое дворянство охотно объединились раз и навсегда в настоящем.

Последний пример рыцарского безумия демонстрирует, что, стремясь к наибольшему сходству с настоящим институтом рыцарства, искусственные сообщества желают стать интернациональными. Один любезный гражданин Неаполя гордится своей чудесной визиткой: «Магистр рыцарского ордена св. Спасителя и св. Бригитты Шведской. Рыцарь большого креста ордена св. Маврикия и Лазаря. Рыцарь большого креста военного и странноприимного ордена св. Лазаря Иерусалимского. Большая орденская цепь верховного и военного ордена тамплиеров Иерусалимских. Рыцарь главного креста ордена св. Иоанна Иерусалимского и Датского. Рыцарь большого креста ордена Креста Константина Великого. Рыцарь большого креста Константинова [sic!] ордена св. Георгия. Награжденный многими большими крестами рыцарских орденов. Докторская степень по праву и философии. Крест Латерана. Польский военный крест второй степени (Итальянская кампания 1943–1945 гг.)».

После сообщения, что готовится второе издание этой диковинки – в этимологическом смысле этого слова – «Всемирного справочника рыцарства», надо уточнить, что истинное рыцарство соседствует с этими пошлыми или забавными перечнями исключительно для того, чтобы страдать от этой гротескной или бесстыдной пародии.

* * *

Было бы бесполезно приводить здесь список искусственно созданных или имеющих мошеннический характер орденов и монотонно описывать историю каждого. Достаточным кажется восстановить в самых общих чертах историю одного из них, к тому же являющуюся показательной: странноприимный рыцарский орден св. Лазаря Иерусалимского, обычно называемый орденом св. Лазаря. Доказательной потому, что древний и окончательно распущенный в 1831 г. орден был «возрожден» одной очень подозрительной личностью, познал сомнительные времена, затем период короткого пришедшего к нему успеха, остепенился и управляется приличными людьми, являющимися отныне заложниками своих мечтаний и лжи.

Старинный орден св. Лазаря, как и многие другие, возник в Палестине в эпоху крестовых походов. Этот орден (имя его основателя неизвестно, и очевидно, что им был не св. Лазарь, как хотели бы в это верить члены сегодняшнего ордена) первоначально носил исключительно церковный характер и, похоже, приобрел военные функции только около 1200 г. Достаточно быстро орден св. Лазаря растерял и без того не очень важное влияние, которым он обладал в христианском мире, и поэтому в 1459 г. согласно булле Папы Пия II была предпринята попытка присоединить его к некоторым другим братствам, находившимся в таком же состоянии, чтобы образовать воинство Вифлеемской Богоматери. Затея не удалась. В 1489 г. новая неудача: папская булла объединила орден св. Лазаря с орденом св. Иоанна Иерусалимского, но это слияние не увенчалось большим успехом. В XVII в., после того как орден пережил довольно яркие события, его положение стабилизировалось. Для папства он прекратил свое существование в 1603 г., потому что объединился с орденом св. Маврикия, великими магистрами которого по наследству становились герцоги Савойские. Во Франции, где король Генрих IV нуждался в сторонниках, этот орден обрел иной характер. Орден св. Лазаря был еще отчасти жив: чтобы добиться необходимых для его существования булл, Генрих IV основал королевский орден Богоматери Кармильской горы, к которому он присоединил орден св. Лазаря. Конечно, именно это и являлось целью объединения, поскольку король отдал новому ордену имущество старинного братства. Но все это было дипломатическими играми – если во Франции речь шла об объединенном ордене Богоматери Кармильской горы и св. Лазаря, то для Рима этот орден навсегда остался орденом Богоматери Кармильской горы.

Отныне он стал национальным французским орденом (король сохранил за собой право пожалования титула его великого магистра). Но надо отметить, что объединенный орден влачил жалкое существование. Его последним великим магистром был Людовик XVIII, когда он еще носил титул графа Прованского. В период Реставрации они еще значились среди королевских орденов, но более не появлялись в качестве жалованных после 1815 г. Наконец, в декрете от 10 февраля 1831 г., отменяющем все французские ордена, за исключением ордена Почетного легиона, среди прочих упоминаются объединенный орден Богоматери Кармильской горы и св. Лазаря. Распущенный в 1603 г. Папой Римским, в 1831 г. отмененный во Франции, орден св. Лазаря так и не познал самостоятельного существования, ибо был объединен с другим орденом, и бесславно завершил свою жизнь. И более никто не говорил о нем, по крайней мере вплоть до 1910 г. В этом году один подозрительный персонаж создал на пустом месте странноприимный орден рыцарей св. Лазаря и Милосердной Богоматери. Автором этого нового воинства являлся берлинский еврей Иоганн Йозеф Мозер, в 1905 г. принявший католическую веру и в дальнейшем называвший себя Иоганн, барон де Мозер де Вейга, камергер Его Святейшества. Основание этого ордена не было для него пробным камнем, ибо несколькими годами ранее он не побоялся создать сообщество, в точности копировавшее Мальтийский орден и нареченное им странноприимным орденом св. Иоанна. Этот человек сумел для своего творения, названного орденом св. Лазаря, обманом добиться покровительства антиохийских патриархов. Но было бы ошибкой преувеличивать его мошеннические дела. Будучи вынужденным бежать из Берлина, он вскоре продолжил свою активную деятельность в Париже, где его арестовали и приговорили к четырем месяцам заключения. После возвращения в германскую столицу Мозер, оказавшись в отчаянном положении, покончил с собой в 1928 г.

Но с 1920 г. мнимый орден св. Лазаря (от дополнения в виде «Милосердной Богоматери» отказались) стал охотничьим угодьем для не менее любопытного, чем Мозер, человека: Карла Отзенбергера. Он, будучи сыном эльзасского виноградаря и трактирщика, сначала работал служащим в компании спальных вагонов, а затем зарабатывал на жизнь презентацией вин своей провинции. К группе Мозера этот человек присоединился в 1911 г., а когда фальшивый барон и его первые товарищи были вынуждены пуститься в открытое плавание, он стал развивать торговую деятельность, олицетвориемую искусственным орденом, который создал его предшественник. Сначала Отзенбергер официально представил в Париже устав своей организации, ведь это можно делать какой угодно группе людей, если она не имеет в качестве основной цели покушение на общественный порядок. Затем он стал искать обладателя громкого имени для «украшения» своего ордена св. Лазаря, человека, чье имя было способно удержать лодку на плаву. И он находит искомое в лице герцога Севильского, принадлежащего к испанской ветви Бурбонов, чью судьбу трудно назвать безмятежной (его дед из‑за вероломного поведения по отношению к своему монарху был лишен звания инфанта Испании, почестей, орденов, званий, титулов и должностей, которыми герцог был облечен; отметим еще, что после одного «незаконного» брака герцоги и герцогини Севильские не могли претендовать на корону Испании). Итак, 15 декабря 1935 г. сам Франциск Бурбон, герцог Севильский, был избран великим магистром военного ордена св. Лазаря Иерусалимского (госпитальеры), между тем как его сына, тоже Франциска, назначили коадъютором. Воспользовавшись случаем, Карл Отзенбергер присвоил себе титул графа.

Час пробил. Ватикан, обеспокоенный тем, что первоначально мошенническое действо стало маскарадом, обратился к католикам с официальным предупреждением об истинной сущности этого искусственно созданного ордена в коммюнике, опубликованном в «Osservatore romano» от 15–16 апреля 1935 г. (текст вновь воспроизведен 21 марта 1953 г.). В этом предостережении, после напоминания об отмене старинного ордена св. Лазаря, как в Риме, так и во Франции, Ватикан заявлял: «Каковы бы ни были названия, принятые этими мнимыми орденами <…>, речь неизменно идет о “возрождении” уже окончательно прекративших свое существование старинных рыцарских орденов, предпринимаемом частными лицами, которые развивают активную деятельность и способны обманом получить доверие многих людей, не умеющих определить настоящую цену этих, лишенного всякого права, начинаний. <…> Не каждый может знать, что древние рыцарские ордены были настоящими духовными братствами. <…> Старинные ордены не имеют ничего общего, за исключением своих прежних названий (если они сохранились), с современными знаками рыцарского отличия, которые <…> могут продолжать существование, если только монарх или глава государства, в пределах своей юрисдикции, придает их деятельности светский характер. Ничего подобного нет в случае с мнимым орденом св. Лазаря». И с достаточно редкой строгостью Ватикан заключил в своих официальных заявлениях: «Каждый понимает, на каком шатком песке возведено строение мнимого ордена св. Лазаря, являющегося предметом этого обращения, и насколько лишены основания и реальности рыцарские звания и звания командоров и т. д., присвоенные состоящим в этом сообществе по отношению к светским людям и титулованному наследнику, служителям Церкви…»

Несмотря на это, орден и его организаторы продолжали благополучно существовать. Плохо кончил лишь один так называемый граф Отзенбергер. Дважды арестованный из‑за своих сделок с совестью, заключенных в 1940–1945 гг., он умер, покинутый почти всеми, на больничной койке. (Этот человек имел слабость в течение этого периода завязать отношения с немецкими оккупационными властями, называемые главным образом торговыми, хотя речь шла о Красном Кресте.)

Ныне же этот абсолютно фальшивый орден рыцарей св. Лазаря Иерусалимского, бойкотируемый Мальтийским орденом, вербуя ненастоящих дворян (полагающих, что таким способом они обеспечат себе «дворянское звание») и атеистов (и даже противников христианской веры), но выскользнувший из рук мошенников, чтобы стать маниакальной целью мечтателей и тщеславных людей, которые, как мы уже сказали, являются либо объектом для смеха, либо пациентами психиатра, удачно следует своей дорогой. Как и при своем возникновении в 1910 г., он главным образом состоит из мелких буржуа (таков его нынешний канцлер), которым нравится воображать себя дворянами; но теперь в орден входят и многие представители знатнейших дворянских фамилий. Помимо этого во Франции должность великого приора этого ордена занимает самый настоящий герцог, род которого связан с именами четырех маршалов Франции. И со своим званием этот человек не является единственным, кто играет роль на торговом лотке, созданном Иоганном Йозефом Мозером, которого его мошеннические дела довели до самоубийства.

Главной причиной этого является, скорее всего, тщеславие. Но ведь хорошо известно, что тщеславие является лишь формой глупости.

III. ДАЛЬНЕЙШЕЕ СУЩЕСТВОВАНИЕ РЫЦАРСКОГО ДУХА

Дух старинного рыцарства не живет в орденских знаках, неверно называемых рыцарскими, которые монархи и главы государств, как вчера, так и сегодня, раздают, желая крепче привязать к себе своих слуг. Менее всего институт рыцарства представлен, если вообще такое возможно, в так называемых орденах, которые постоянно создают движимые болезненным тщеславием или алчностью частные лица. Рыцарство, военное братство, частично окрасившее Средневековье своим колоритом, умерло. Ныне никто не смел бы назвать себя по праву рыцарем. Для этого понадобилось бы, чтобы претендент на звание рыцаря мог вести свое происхождение от рыцаря, посвященного в это звание по своей воле согласно старинному ритуалу, до подлинного и вольного рыцаря, жившего во время, когда этот институт еще существовал. Можно только восторгаться подобной родственной связью, столь престижным генеалогическим древом, похожим на те, которые объединяют епископов, принявших посвящение, с апостолами. Но это лишь мечта: связь, соединявшая одних членов рыцарского братства с другими, от поколения к поколению, ныне окончательно разорвана.

Но связь – это лишь вопрос. Рыцарство, как мы отмечали это с первых страниц данной книги, являлось больше, чем государственным институтом, управляемым строгими законами; оно означало состояние души. Рыцарское звание, по крайней мере в идеале, менее всего приобреталось благодаря церемониалу, а скорее было выражением личных качеств, таких, как призвание и преданность. И если институты прекращают свое существование, душа более не имеет цели. То же произошло с тем, что можно назвать рыцарским духом.

Высокий идеал рыцарства, таким образом, долго не оставлял в покое человеческое воображение – как воспоминание о мечте, от которой не удается избавиться. Одни, как мы уже говорили, пытались вернуться к этому идеалу, возродив рыцарский орден, другие основывали воинства в надежде, подражая внешнему облику былого рыцарства, обрести и его духовные качества: эти иллюзорные ордена не имели ничего общего с настоящим рыцарством.

В конечном счете, будет справедливым предположить, что дух рыцарства сохранился, конечно в меньшей степени, в двух видах деятельности современного человека, которые в нынешней своей форме более подходят человеку XX в.: спорт и скаутское движение. Итак, следует рассмотреть еще две темы:

а) Иллюзорное присутствие рыцарственности в спорте.

б) Скаут – дальний наследник рыцарского духа.

а) Иллюзорное присутствие рыцарственности в спорте

Спорт в своем нынешнем виде появился во второй половине XIX в. в Англии. Тон в то время ему задали британцы, известная «честная игра» произошла из‑за сознательного или инстинктивного, но не вызывающего сомнения порыва рыцарского духа. Спортсмен, как и рыцарь, должен в поединках быть бескорыстным (речь идет о любительском спорте) и честным. Учитываются не только победа, но и лишенное ненависти противостояние двух бойцов, и все это – во имя торжества истины.

Эта спортивная «война», заменившая настоящую, по существу немного напоминала о старинном рыцарстве, но там все‑таки недоставало главного – веры. Средневековый рыцарь старался жить по христианским законам: в военное и в мирное время. Спорт создал некий неестественный идеал, причем многие спортсмены осеняют себя крестом или целуют свой талисман перед началом состязаний.

Впрочем, и требуемые англичанами бескорыстие и честность достаточно быстро были забыты в современном спорте. Ныне же спорт представляет собой настоящую профессию, обладающую обликом комедийной или трагедийной специальности. Что касается честности соревнующихся, то следует только прочитать специальные издания, дабы дать себе отчет в том, что во всех видах спорта, за исключением бокса (благородный спорт, по существу рыцарский, по крайней мере, он кажется таковым), позволены любые запрещенные удары в то время, когда они проходят незамеченными.

Если говорить о международном, по образцу рыцарства, братстве, то нужно только увидеть сопровождающее международные спортивные состязания буйство откровенного национализма, чтобы понять всю тщетность этой затеи.

б) Скаут – дальний наследник рыцарского духа

В то время как спорт постепенно становился коммерческим предприятием, в Европе появился и распространился один общественный феномен, который еще не нашел своего историка, в то время как он имел значение и будет занимать место в повседневной истории XX в.: скаутское движение (оно странным образом повлияло на некоторые политические тенденции или, лучше сказать, подходы к политике – совместное управление и плановое экономическое развитие).

Напомним вкратце, что его создателем был англичанин лорд Баден‑Пауэлл. Этот офицер создал для молодого поколения организацию, которая базировалась на трех китах: английской колониальной военной дисциплине, жизни в естественных природных условиях (то, что теоретики скаутского движения назвали «краснокожием») и франкмасонстве (в Англии оно было консервативным и деистским). По мысли лорда Бадена‑Пауэлла, скаут должен быть преданным родине, отважным в борьбе за жизнь, честным при любых обстоятельствах.

Перед войной 1914–1918 гг. изобретение лорда Баден‑Пауэлла пустило в Европе глубокие корни. Оно получило еще большее развитие, как только завершилась Первая мировая война. Как в свое время германцы с их воинским посвящением в раннем Средневековье, скаутское движение вскоре столкнулось с римской Церковью. Первая реакция католической иерархии, поставленной перед фактом существования этого нового явления, пользовавшегося у молодежи чрезвычайным успехом, была если не враждебной, то по крайней мере сдержанной (отметим, однако, что первые скаутские группы, в тот период чаще называемые разведческими, были объединены священниками, такими как каноник Корнет в Париже или аббат д’Андреи в Ницце). Случилось так, что иезуит священник Севен, выражаясь современным языком, «прикинул» скаутское движение в религиозной перспективе. С этого времени «Скауты Франции» (католики) и в меньшей степени «Протестантские скауты» двинулись по пути, возможно, им незнакомому, но вскоре приведшему их к основным идеям, вдохновлявшим старинное рыцарство. И это оказалось настолько очевидным для людей, отвечающих за «Скаутов Франции», что они дали высшей ступени скаутской подготовки название «рыцарь Франции», ныне уже отмененное, потому что скаутское движение следуя моде демократизируется, в то время как оно по существу является аристократическим движением.

Эта параллель между рыцарством и скаутским движением становится очевидной настолько, что ставит одно явление рядом с другим: обучение новичка и муштра оруженосца, торжественное обещание и посвящение в рыцарское звание, у обоих институтов существует принцип братства и интернациональный характер, и там и там тяга к знакам и символам (гербовая символика или значок с наименованием специальности). Конечно, вся основная часть скаутского церемониала напрямую произошла от церемоний английского франкмасонства, но разве это тайное сообщество само по себе не содержит в своем ритуале нечто от рыцарства (франкмасоны также слагают басни о своем прошлом, и разве они не называют себя среди прочих наследниками тамплиеров, которые, в свою очередь, возможно, являлись отдаленными потомками посвященных строителей храма Соломона)? Кроме того, клятва юных скаутов начинается почти так же, как и старинная клятва посвящаемых в рыцарство: «Моей честью и с Божьей милостью обязуюсь служить своему Господу Богу, Церкви и родине; помогать ближнему своему во всех обстоятельствах…» И три принципа, на которых строится все католическое скаутское движение, сознательно или нет, напоминают то, что мы сочли возможным назвать «треножником», являвшимся основой института рыцарства. Рыцарь клялся служить Богу, исполнять обязанности, вменяемые его рыцарским званием, и быть верным самому себе. Скаут служит Богу, родине и своему долгу, начинающемуся с его родного дома, то есть фактически с него самого.

Так же как рыцарь XI в. стремился соединить свое занятие – войну – со своей верой, христианский скаут сегодня подобным же образом старается жить и примирить свою веру с борьбой, которая идет в современном мире. Эта борьба хоть и менее кровава, но, в конечном счете, более ожесточенная, чем былые сражения Если в старину рыцарь желал лишь наконец прекратить противостояние меча и креста, то сегодня скаут хочет примирить этот самый крест и станок, труд на конвейере и каждого человека, потерявшегося в бездушной толпе.

Подобное насыщение скаутского движения рыцарским духом является общим для всех организаций данного толка христианской направленности (несомненно, оно особенно сильно проявляется в католических сообществах). Ассоциации, имеющие нейтральный характер (во Франции это «Протестантские скауты»), наоборот, медленно отдаляются от него, чтобы постепенно превратиться исключительно в организации натуралистов или в нечто похожее. Другим доказательством, если в нем существовала бы потребность, является тот факт, что в первую очередь и по существу именно вера сотворила старинный институт рыцарства, и лишь она смогла бы создать современное рыцарство.

Если сейчас кто‑то захочет объяснить, почему христианское скаутское движение испытало эту тягу к рыцарству, то, возможно, ему удастся заметить, что автором этого скаутского движения в его истоках был, как мы уже сказали, иудейский священник, а также то, что иезуитское братство, созданное одним рыцарем, было выстроено им по образцу старинных рыцарских орденов. Связь, которую мы назвали разорванной, может быть, еще связывает незаметно для людских глаз (благодаря стараниям Игнатия Лойолы) сегодняшних подростков в шортах с грубыми средневековыми воинами, одетыми в латы и кольчугу.

* * *

Рыцарство умерло. Однако каждый раз, когда бывший скаут – сейчас у него седые волосы и трясущиеся руки – присутствует на «групповой мессе», куда нынешние скауты приглашают родственников и бывших членов отряда и где в конце службы молодые голоса, к которым он никогда не осмелится присоединить свой голос, возносят к небу скаутскую молитву, справедливо приписываемую Лойоле, у него появляется искреннее желание стать лучше, точно так же как это должно было происходить с молодыми рыцарями в короткий период времени после их посвящения в это звание. Молитва, как бесконечное эхо, отвечает той молитве, которую мы процитировали в начале нашего исследования, согласно церемониалу 1293 г.:

«Государь мой Иисус, научи меня быть отважным, служить Тебе, как Ты того достоин; отдавать, не считая, биться, не думая о ранах, работать без роздыху; не щадить себя, вознаграждения другого не ожидая, кроме сознания того, что следую Твоей священной воле…»

Общая библиография

Монографий, посвященных рыцарству, не очень много. Чаще всего институт рыцарства изучался только как одно из составляющих истории: образование средневекового общества, военная или религиозная история, крестовые походы и так далее. Но помимо этого находим в специализированных публикациях какие‑то статьи, посвященные отдельным моментам данного явления, например: истокам, ритуалам посвящения, рыцарским орденам, геральдическим знакам и рыцарскому духу. Мы приведем только самые важные работы и публикации, посвященные рыцарству. (За границей, и в частности в Германии, слабость которой ко всему относящемуся к Средним векам хорошо известна, на эту тему написано больше, чем во Франции. Однако мы считаем бесполезным упоминать здесь даже самые значительные из этих работ: из‑за своей серьезности они требуют от читателя прекрасного владения языком, на котором написаны, и, кроме того, данные исследования являются труднодоступными для многих граждан нашей страны.)

А) ОСНОВНЫЕ РАБОТЫ

P. Honorе de Sainte‑Marie. Dissertation historique et critique sur la chevalerie ancienne et moderne  (1718).

J.‑B. de Lacurne de Sainte‑Palaye. Memoire sur l’ancienne chevalerie  (1759–1760). – Остается необходимым для ознакомления, несмотря на свой возраст и случающееся иногда отсутствие доказательств приведенных автором утверждений.

Leon Gautier. La chevalerie  (1894). – Несмотря на свой лиризм, лишающий его критического подхода, важное произведение, в частности из‑за своих примечаний и ссылок на героические поэмы, являющиеся единственными источниками по истории становления рыцарства.

F. Ganshof. Qu’est‑ce que lа féораlité?  (1947).

Gustave Cohen. Histoire de la chevalerie en France au Moyen Age  (1949). – Эта работа полезна только тем, что в ней содержатся большие цитаты из песен о деяниях.

Б) РАБОТЫ ОБ ИСТОКАХ РЫЦАРСТВА

P. Guilhiermoz. Essai sur l’origine de la noblesse en France au Moyen Age  (1902). – Серьезное произведение.

Marc Bloch. La societe feodale  (1940) (Рус. пер.: Блок M. Феодальное общество. М., 2003). – Ясное и осторожное исследование, написанное в духе этого мэтра средневековой истории. Можно только сожалеть об его очевидном отказе отвести религиозному фактору положенное ему место в процессе появления рыцарства. Особенно подробно об институте рыцарства говорится в главе III первого тома, а во втором томе, в конце, приведен важный библиографический список.

В) ИССЛЕДОВАНИЯ О СОВРЕМЕННЫХ РЫЦАРСКИХ ЗНАКАХ ОТЛИЧИЯ

Claude Ducourtial. Ordres et decorations (1957). – Несколько общая работа, когда речь идет о старинных орденах. Присутствуют некоторые неточности: например, орден Золотого Руна не исчез, им до сих пор законно награждают.

Г) РАБОТЫ ОБ ИСКУССТВЕННО СОЗДАННЫХ ИЛИ ИМЕЮЩИХ МОШЕННИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР РЫЦАРСКИХ ОРДЕНАХ

Только отдельные разбросанные по разным журналам статьи. Нужно подчеркнуть публикации Henri‑Charles comte Zeininger de Borja, крупного специалиста по данному вопросу. В статье, посвященной этим автором ордену святого Лазаря в журнале «Hidalguia» (Испания), в виде примечания содержится ссылка на многочисленные работы, посвященные различным вымышленным или мошенническим орденам. В том же самом журнале нужно обратить внимание также на статью J.‑M. de Palacio y Palacio. «Las falsas ordenes de caballeria».  1954.

Д) РЫЦАРСТВО И СКАУТСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

R. P. Jacques Sevin. Le scoutisme. Etude documentaire et applications  (1922).