ЗАПИСКИ ДИССИДЕНТА
Амальрик А. А. Записки диссидента. - Анн Арбор : Ардис, 1982. - 361 с.
ОГЛАВЛЕНИЕ
Предисловие
Часть 1. Москва, 1966-1970
Художники и коллекционеры ... (стр. 11 ) Агенство печати Новости ... (стр. 22 ) Монолог с зажатым ртом ... (стр. 32 ) Процесс четырех ... (стр. 41 ) Теплая весна, жаркое лето ... (стр. 53 ) 21 августа 1968 года ... (стр. 66 ) Холодная осень, суровая зима ... (стр. 78 ) "Агент КГБ" против агента КГБ ... (стр. 92 ) Ожидание ... (стр. 105 )
Часть 2. Откуда нет возврата, 1970-1973
Арест ... (стр. 122 ) Свердловский следственный изолятор:"На спецу" ... (стр. 130 ) Дело ... (стр. 142 ) Суд ... (стр. 152 ) Туда, откуда нет возврата ... (стр. 164 ) Этапы ... (стр. 181 ) Исправительно-трудовая колония 261-3: песни и пляски ... (стр. 194 ) Исправительно-трудовая колония 261-3: плачи и стоны ... (стр. 210 ) Я вижу Колыму ... (стр. 229 ) Исправительно-трудовая колония 261-3: труды и дни ... (стр. 244 )
Часть 3. Возврат, 1973-1976
Уступить, чтобы победить ... (стр. 254 ) Магаданский следственный изолятор: песни и плачи ... (стр. 266 ) Столица Колымского края ... (стр. 279 ) Святая Ольга и евреи ... (стр. 293 ) Москва ... (стр. 306 ) На пути к Хельсинской группе ... (стр. 319 ) КГБ против кошки Дисы ... (стр. 334 ) Последняя ... (стр. 344 )
П. Литвинов
ПОПЕРЕК ЛИНОВАННОЙ БУМАГИ
Из издания: Амальрик А. Записки диссидента. Предисл. П. Литвинова, М., СП "Слово", 1991.
"Если тебе дадут линованную
бумагу, пиши поперек"
Хуан Рамон Хименес
(Р. Брэдбери. Эпиграф к роману
"451° по Фарингейту")
Десять лет прошло со дня гибели Андрея Амальрика, и все резче он стоит в памяти - невысокий, светловолосый, худощавый, почти мальчик, с холодноватым лицом. Рядом горячо любимая жена Гюзель - смуглая, красивая, выше его ростом, крупнее, почти загораживает, как бы защищает его хрупкую фигуру от враждебного мира.
Нет ничего обманчивей этой картинки. Враждебный мир нанес Андрею много ударов, но он не спустил ни одного, он был прирожденным бойцом и в большинстве случаев атаковал первым, не дожидаясь ударов опасного Врага. Его оружием была пишущая машинка, он никогда не прибегал к запрещенным приемам - для этого у него был слишком хороший публицистический вкус. И именно он защищал и направлял Гюзель, открытую, талантливую, наивную и не всегда хорошо ориентировавшуюся в практической жизни.
Андрей Алексеевич Амальрик родился в 1938 году. Его отец был историк, автор (совместно с Монгайтом) известной в свое время книги "В поисках исчезнувших цивилизаций". Со второго курса исторического факультета МГУ Андрея исключают за курсовую работу о происхождении русской государственности, написанную без оглядки на официальные теории и во многом противоречащую им. С этого времени Андрей меняет много случайных работ, в основном для заработка, и ухаживает за отцом-инвалидом. Но главную свою энергию отдает литературе - писательству: пишет ряд пьес в стиле абсурда. Одновременно Андрей увлекается искусством, знакомится со многими талантливыми неформальными художниками. Тогда же впервые начинаются его контакты с иностранцами, которых привлекает яркое и самобытное независимое искусство. За эту деятельность его ссылают в Сибирь, где он работает два года в колхозе и куда приезжает Гюзель, ставшая его нежной и преданной подругой на всю жизнь. После возвращения в Москву он активно участвует в правозащитном движении, пишет книгу воспоминаний о ссылке - "Нежеланное путешествие в Сибирь", ряд острых публицистических статей и писем, которые издаются на Западе. Его историко-публицистическая книга "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" стала бестселлером и принесла автору мировую славу. В Америке даже вышла джазовая пластинка под таким названием.
Эти "преступлении" не могли оставаться безнаказанными: новый арест в 1970 году, тюрьма, лагерь на Колыме, по дороге куда он перенес тяжелую болезнь, чудом выжил, и через три года перед выходом на волю - новый срок по сфабрикованному КГБ лагерному делу. Многодневной голодовкой Андрей сумел привлечь внимание всего мира к этому становившемуся тогда уже почти нормой позорному способу борьбы с несдающимися инакомыслящими. Лагерь заменяют ссылкой в Магадан, где опять вместе с ним его Гюзель. В 1975 году они возвращаются в Москву, и после новой волны преследований - вынужденная эмиграция на Запад в 1976 году. Там Амальрик успешно продолжает литературно-публицистическую и общественно-политическую деятельность, вплоть до трагической гибели в автокатастрофе в ноябре 1980 года по пути на конференцию по правам человека в Мадриде. На Западе им написана (вышла после его смерти) вторая книга воспоминаний - "Записки диссидента", изданы сборники ранних пьес, "СССР и Запад в одной лодке" (подборка статей из различной западной прессы и выступлений) и ряд других книг. Находясь в эмиграции, Андрей Амальрик не перестает заниматься историей своей родины. Почти законченная к моменту гибели книга о Григории Распутине вышла во Франции в 1982 году.
Писать о его публицистике трудно, настолько четко и экономно и в то же время ярко и выпукло выражал он свои мысли. Его можно только цитировать. Попробую почти наугад.
"То, что произошло со мной и что я здесь описываю, не является сколько-нибудь удивительным или исключительным в моей стране. Но как раз этим моя история интересна...
Я хотел, чтобы читатель, волей-неволей видя все моими глазами, все же мог бы дать оценку увиденному. Мне самому все происходящее казалось порой до чудовищности нелепым, в другие минуты - совершенно естественным.
Я буду доволен, если моя книга, пусть в самой незначительной степени, будет содействовать пересмотру взгляда, что насилием можно достичь каких-то положительных результатов" (из предисловия к книге "Нежеланное путешествие в Сибирь").
"Судебные преследования людей за высказывания или взгляды напоминают мне средневековье с его "процессами ведьм" и индексами запрещенных книг. Но если средневековую борьбу с еретическими идеями можно было отчасти объяснить религиозным фанатизмом, то все происходящее сейчас - только трусостью режима, который усматривает опасность в распространении всякой мысли, всякой идеи, чуждой бюрократическим верхам.
Эти люди понимают, что поначалу развалу любого режима всегда предшествует его идеологическая капитуляция. Но, разглагольствуя об идеологической борьбе, они в действительности могут противопоставить идеям только угрозу уголовного преследования. Сознавая свою идейную беспомощность, в страхе цепляются за уголовный кодекс, тюрьмы, лагери, психиатрические больницы.
Именно страх перед теми фактами, которые я привожу в своих книгах, заставляет этих людей сажать меня на скамью подсудимых как уголовного преступника. Этот страх доходит до того, что меня даже побоялись судить в Москве и привезли сюда, рассчитывая, что здесь суд надо мной привлечет меньше внимания.
Но все эти проявления страха как раз лучше всего доказывают силу и правоту моих взглядов. Мои книги не станут хуже от тех бранных эпитетов, какими их здесь наградили. Высказанные мною взгляды не станут менее верными, если я буду заключен за них на несколько лет в тюрьму. Напротив, это может придать моим убеждениям только большую силу. Уловка, что судят не за убеждения, а за их распространение, представляется мне пустой софистикой, поскольку убеждения, которые ни в чем себя не проявляют, не есть настоящие убеждения.
Как я уже сказал, я не буду входить здесь в обсуждение своих взглядов, поскольку суд не место для этого. Я хочу только ответить на утверждение, что некоторые мои высказывания якобы направлены против моего народа и моей страны. Мне кажется, что сейчас главная задача моей страны - это сбросить с себя груз тяжелого прошлого, для чего ей необходима прежде всего критика, а не славословие. Я думаю, что я лучший патриот, чем те, кто, громко разглагольствуя о любви к родине, под любовью к родине подразумевают любовь к своим привилегиям.
Ни проводимая режимом "охота за ведьмами", ни ее частный пример - этот суд - не вызывают у меня ни малейшего уважения, ни даже страха. Я понимаю, впрочем, что подобные суды рассчитаны на то, чтобы запугать многих, и многие будут запуганы, - и все же я думаю, что начавшийся процесс идейного раскрепощения необратим.
Никаких просьб к суду у меня нет".
(Последнее слово Андрея Амальрика
12.11.1970 на суде, проходившем в
Свердловске, где он был приговорен к 3
годам лагерей строгого режима)
Воспоминания Андрея Амальрика изобилуют точными деталями, неожиданными поворотами, юмором. Большие и маленькие начальники, которым Андрей не спускает ни угрозы, ни лжи, ни глупости, гэбэшники и милиционеры, уголовники и лагерные надзиратели встают живыми со страниц его книг. Видно, что они тоже люди, оглупленные и обозленные собственной властью и начальством, бесчеловечным и абсурдным режимом.
Вот, например, Амальрик получает после первой ссылки забранные у него при обыске материалы, которые МВД должно вернуть как не имеющие отношения к делу.
"Из-за рисунков Зверева вышел спор.
- Это порнографические рисунки, - сказал Новиков (следователь МВД. - П. Л.), - я оставлю их здесь и сожгу.
- Но экспертиза графической секции МОСХа показала, - возразил я, испугавшись, - что это не порнографический, а эротический бред.
- А зачем советским зрителям показывать эротический бред? - в свою очередь парировал Новиков.
- Ну, - примирительно сказал я, - в таком случае я не буду показывать их советским зрителям.
Удовлетворенный таким ответом, Новиков вернул мне рисунки..."
Андрей нигде и никогда не влезал ни в какие рамки, ни к кому не приспосабливался - ни к своим друзьям правозащитникам, ни к западным журналистам, со многими из которых его связывала личная дружба, ни к западным политикам.
Здесь я нахожу уместным поделиться одним грустным наблюдением. Тот узкий слой советской либеральной интеллигенции, который даже в самые худшие времена пытался сохранить человеческие ценности, та среда, из которой вопреки режиму вышли многие лучшие люди науки и культуры, среда, из которой выросло и без которой не могло существовать правозащитное движение, - несет в себе и элементы режима, которому противостоит: ей присущи элитарность и стремление сотворить себе кумиров, подозрительность, переходящая в маниакальную боязнь стукачества. Скороспелый суд многих осудил несправедливо, и Андрей пострадал от него сполна. Его острый язык и независимое поведение, - он был, в частности, одним из первых в Москве, кто открыто начал встречаться с иностранными корреспондентами, - навлекли на него подозрения в том, что он агент КГБ, провокатор, подсадная утка. Этот слух подхватили и некоторые из западных корреспондентов, привыкших, что с ними общаются и имеют дело или с разрешения КГБ, или даже по их приказу. Андрей переживал эти слухи и подозрения сильнее, чем преследования со стороны властей. Интеллигенция как бы говорила: "Смотрите, он такое пишет, регулярно дает интервью иностранцам, а его еще не посадили". Наконец, посадили - гнусные перешептывания кончились, и шептуны понурили головы. Две самые горькие статьи Андрея Амальрика появились в результате этого печального опыта: "Иностранные корреспонденты в Москве" и "Почему я не агент КГБ". Статьи обидные, блестящие, удары попали в цель и во многом способствовали как улучшению климата в среде либеральной советской интеллигенции, так и улучшению работы иностранных корреспондентов в Советском Союзе.
Не менее независимую позицию занимал Андрей и на Западе - и тут он часто приходился не ко двору примитивному антикоммунизму определенной части эмиграции. Он был подлинный диссидент среди диссидентов, и единственная идеология, которую он признавал, была идеология защиты прав человека, кто бы их ни нарушал - советские или китайские коммунистические лидеры или чилийские и южноафриканские антикоммунисты.
Я горжусь тем, что мне выпала удача представить моего друга Андрея Амальрика, с которым так много вместе пережито, широкому читателю на его родине. В заключение мне хочется процитировать одну из последних статей Амальрика - в ней он выступает против фальшивой разрядки напряженности, которую проводили некоторые прагматические политики на Западе.
"Мне с возрастом становится все ясней, что лучшее в нашем мире находит свое выражение через простые человеческие отношения - любовь мужа к жене, родителей к детям, мужскую дружбу, сострадание, терпимость, простую порядочность, - в то время как любая идеология и доктрина, если она не используется с осторожностью как рабочая гипотеза, может свестись к рубке голов или, в лучшем случае, к набиванию кошельков...
...Поскольку у Движения за права человека нет дивизий, политики- гангстеры и политики-лавочники склонны третировать его. Но мне кажется, что именно всемирное движение за права человека станет преобразующей мир силой, которая преодолеет как бесчеловечность, основанную на насилии, так и бесчеловечность, основанную на безразличии..." (из книги "СССР и Запад в одной лодке").
Павел Литвинов
Москва, август 1990 года
|
