Введение. Развитие науки об истории Византии
Настоящий очерк, естественно, может обозначить лишь основные моменты развития и упомянуть лишь отдельные работы и исследователей. Обзоры общего развития византиноведческих исследований можно также найти в работах: Васильевский В.Г. Обозрение трудов по византийской истории // ЖМНП. Ч. 250. 1887. С. 222–265; Ч. 252. 1887. С. 113–147; Ч. 253.1887. С. 97–153; Ч. 266.1889. С. 380–392 (не окончено). – Bréhier L. Le développement des études d'histoire byzantine du XVIIе au XXе siècle // Revue d'Auvergne. 1901, Janvier-Février. – Vasiliev A. Histoire de PEmpire byzantin. Vol. 1 (1932). P. 1–51; дополнено: Vasiliev A. History of the Byzantine Empire (1952). P. 3–42. – Gerland E. Das Studium der byzantinischen Geschichte vom Humanismus bis zur Jetztzeit. Athen, 1934 (BNJ; Beiheft 12). – Ангелов Д. История на Византия. Т. I. София, 1959. С. 4–17. – Ζακυθινός Δ. Βυζαντιναί σπουδαί // Μεγάλη Ἐλληνική Ἐγκυκλοπαιδεία. Συμπλήρωμα. Т. В'. 1959. Σ. 176–182. Сообщения об исследованиях отдельных областей и периодов можно найти в большом и постоянно растущем числе в специализированных журналах. Они достаточно полно представлены в книге: Moravcsik G. Byzantinoturcica. Bd. I. Berlin, 19582. S. 2–6. Здесь укажем лишь на две специальные библиографические публикации (для 1938–1950 гг.): Dix années d’études byzantines: Bibliographie internationale 1939–1948. Paris, 1949; DölgerF., Schneider A.M. Byzanz// Wissenschaftliche Forschungsberichte. Geisteswissenschaftliche Reihe. Bd. 5. Bern, 1952. О развитии церковно-исторических и богословских исследований см.: Beck. Kirche. S. 7–23.
Научный интерес к Византии вырос из изучения классической древности. Путь к греческой древности вел через Византию, поскольку Византия сохранила античное наследие и была для людей Запада единственным источником, который мог утолить появившуюся в эпоху Возрождения жажду греческой культуры. Когда началось собирание греческих рукописей, исследование и издание классической литературы, неизбежно последовало обращение к Византии, и именно византийцы, такие как Мануил Хрисолора, Иоанн Аргиропул, Виссарион и др., положили начало греческой филологии на Западе. Впрочем, Византия поначалу заслуживала внимания только как хранилище культурных богатств античности: интерес к самой «схизматической» Византии был мал. Однако распространение знания греческого языка, частые поездки к местам древней византийской культуры и изучение классической литературы через посредство византийских авторов подготовили почву для исследования Византии. Это происходило тем быстрее из-за того, что собственная ценность византийской культуры еще не была признана, не было возможности провести четкую границу между античными и византийскими авторами, и потому наряду с классическими писателями часто издавались и византийские.
Первым, кто стал находить удовольствие в самой византийской истории и признал ее самостоятельную ценность, был ученик Меланх-тона Иероним Вольф (1516–1580). Работая в Аугсбурге библиотекарем и секретарем семьи Фуггеров, он занимался византийскими авторами не менее интенсивно, чем классическими, и при поддержке Антона Фуггера издал хронику Иоанна Зонары, «Историю» Никиты Хониата и часть «Истории» Никифора Григоры. Вольф первым усмотрел в византийской истории особую историческую область и первым стал вынашивать мысль о создании «Корпуса византийской истории» (Corpus byzantinae historiae).
Пример Вольфа нашел подражателей. Новый исследовательский дух гуманизма подстегивался политическими и церковными интересами: борьбой с турками, стремлением к унии в католических кругах и симпатиями к враждебной Риму Византии в протестантских. В разных местах и исходя из разных побудительных мотивов западноевропейские гуманисты конца XVI и начала XVII в. приступали к изучению византийских исторических и правовых источников. Главные заслуги в этой работе принадлежат в Германии – ученикам Вольфа Вильгельму Гольцману, или Ксиландеру (Wilhelm Holzmann, Xylander), Давиду Хёшелю (Hoeschel) и крупному историку права Иоганну Леунклавию (Leunclavius), во Франции – ученым иезуитам, прежде всего Дени Пето (Petau, Petavius), в Голландии – Бонавентуре Вулканию (Vulcanius) и в особенности Иоганну Меурсию (Meursius), в Италии – грекам-униатам Николаю Алеманну (Alemannus) и Льву Алляцию (Allatius).
Эта первая фаза византиноведческих штудий была отмечена тем, что в основном ограничивалась издательской работой и переводами источников на латинский язык, причем выбор конкретных авторов был более или менее случаен. Еще не было возможности обозреть весь материал, и работа велась без ясного плана, на ощупь.
После этого заметного, но все еще скромного начала византийские исследования пережили первый расцвет во Франции во второй половине XVII в. Научная активность при дворе Людовика XIII и особенно Людовика XIV весьма сильно сказалась в области византинистики. Проводившаяся до того времени бессистемная издательская работа была подчинена единообразному долгосрочному плану, и постепенно началась активная и плодотворная исследовательская деятельность. Под патронатом Людовика XIV и Кольбера знаменитая луврская типография приступила к изданию большой серии византийских историков. Первым в 1645 г. вышло историческое произведение Иоанна Кантакузина, а опубликованным в 1648 г. «Отрывкам о посольствах» Константина Багрянородного Филипп Лаббе предпослал воззвание, в котором излагал план корпуса византийских историков, указывал на значение византийской истории и приглашал ученых всех стран к сотрудничеству. В последующие десятилетия работа деятельно продолжалась, и таким образом появилось первое полное издание византийских исторических источников, к которым присоединяются последующие издания (венецианское полностью и боннское большей частью).
В Парижском корпусе сотрудничали крупнейшие ученые тогдашней Франции, такие как иезуиты Филипп Лаббе (Labbé, 1607–1667), Пьер Пуссин (Poussine, 1609–1686), доминиканцы Жак Гоар (Goar, 1601–1653) и Франсуа Комбефис (Combéfis, 1605–1697), известный юрист Шарль Аннибаль Фабро (Fabrot, 1580–1659). Многие византийские авторы были впервые изданы в луврском корпусе. Поскольку уже известные ранее писатели были изданы заново, издания Парижского корпуса знаменовали собой значительный прогресс в оформлении текста, а особенно в комментировании.
Наряду с работой над луврским корпусом решающую поддержку получили также церковно-исторические исследования и исследования по истории права. Следует упомянуть акты Соборов Лаббе, заложившие основание для позднейших изданий Ж. Ардуэна и Дж. Манси7, знаменитый греческий Евхологий Гоара, издаваемые Комбефисом патристические творения, издание «Василик» Фабро.
В то время как луврский корпус поначалу делался Гоаром и Фабро, с 70-х гг. в центре этого предприятия оказывается выдающаяся фигура Дюканжа. Шарль Дюфрен дю Канж (Charles Dufresne sieur du Cange, 1610–1688), собственно, и является основателем научных исследований по истории Византии и одновременно – величайшим и самым эрудированным интеллектуалом, который когда-либо подвизался на почве византиноведения. Дюканж издал историю Иоанна Киннама, хронику Иоанна Зонары и Пасхальную хронику, подробно откомментировал их, равно как и изданные Пуссином сочинения Анны Комнины и Никифора Вриенния. Кроме того, Дюканж развил поразительно плодотворную и многостороннюю исследовательскую деятельность, которая обнимала области истории, филологии, генеалогии, топографии и нумизматики. Некоторые из его сочинений до сих пор незаменимы для исследователей, особенно его «История Константинопольской империи при французских императорах» (Histoire de Tempire de Constantinople sous les empereurs frangais, 1657) и большой двухчастный труд «Византийская история, проиллюстрированная двойным комментарием» (Historia Byzantina duplici commentario illustrata), состоящий из топографического исследования «Христианский Константинополь» (Constantinopolis Christiana) и основополагающей генеалогической работы «О византийских фамилиях» (De familiis byzantinis). Но наиболее выдающимся достижением Дюканжа являются словари средневековых латинского и греческого языков, из которых для византиноведения особенно важным является «Glossarium ad scriptores mediae et infimae graecitatis»8. Хотя современный византинист наряду с «Глоссарием» Дюканжа имеет перед собой и другие лексикографические пособия, как, например, добротный словарь Е.А. Софоклиса9, тем не менее поразительный труд Дюканжа с его многочисленными указаниями источников и историческими пояснениями остается до сих пор одним из главных столпов византиноведческих исследований.
Рядом с Дюканжем стоят его младшие современники, основатель науки о документах Жан Мабийон (Mabillon, 1632–1707) и Бернар де Монфокон (de Montfaucon, 1655–1741), с «Греческой палеографии» которого начинается изучение этого предмета. За ним следуют доминиканец Мишель Лекьен (Lequien, 1661–1733) с его «Христианским Востоком» (Oriens Christianus) и бенедиктинец Ансельмо Бандури (Banduri, 1661–1733) из Рагузы, автор важной с исторической, топографической и археологической точек зрения работы «Восточная империя» (Imperium Orientale).
Впрочем, большой интерес к Византии, который проявился в XVII в., а во Франции принес богатые плоды, под влиянием просветительского рационализма уступил место представлению, в наименьшей степени способствовавшему прогрессу византиноведческих штудий. Гордая своим «разумом», своим отвлеченным морализмом и религиозным скептицизмом, эпоха Просвещения с презрением взирала на весь средневековый период человеческой истории. Особо отталкивающим находили «просветители» дух консервативной, связанной с религией Византийской империи. История Византии была для них не чем иным, как «не имеющим никакой ценности собранием декламаций и чудес» (Вольтер), «сплетением мятежей, восстаний и низостей» (Монтескье) или, в лучшем случае, трагическим эпилогом славной римской истории. Так, в виде истории тысячелетнего упадка Римской империи описывают византийскую историю известные труды Шарля Лебо «История поздней империи» (Lebeau Ch. Histoire du Bas Empire. Paris, 1767–1786) и Эдуарда Гиббона (Gibbon E. The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. London, 1776–1788)10. Сам Гиббон говорит, что в своем труде он описал «триумф варварства и религии»...
Сегодня распространяться об исторической несостоятельности воззрений Лебо и Гиббона означало бы ломиться в открытые двери. К счастью, мы пережили те времена, когда всякий, кто публиковал книгу из области византийской истории, считал своей обязанностью оправдывать выбор темы посредством долгих общих рассуждений о значении Византийской империи и посредством нудно повторяющихся пассажей горячо опровергать мнения Гиббона. Сейчас мы можем рассматривать труды Лебо и Гиббона с бόльшим спокойствием, не боясь просмотреть за недостатками важных достижений обоих историописателей: ведь Лебо и Гиббон были настоящими историками, Гиббон – даже весьма крупным, и их содержательно неудовлетворительные труды с художественной точки зрения стоят на большой высоте. И потому, несмотря на все недостатки, они все еще заслуживают прочтения, в противоположность большинству либо совсем не обремененных просвещенческими воззрениями, либо обремененных ими в малой степени, более основательных с филологической и исторической точек зрения повествований о византийской истории XIX в. Подготовленное Джоном Б. Бëри (Bury) новое издание труда Гиббона (1897–1900) благодаря дополнениям и ученым примечаниям издателя является с содержательной точки зрения весьма полезным для исследователя.
Как известно, труд Гиббона, не в последнюю очередь благодаря силе повествования, сильно и продолжительно повлиял на умы, подавив при этом волю к исследованию византийской тематики более чем на полных сто лет. Понятно, что византиноведческие штудии полностью не прекратились. Иоганн Альберт Фабрициус (Fabricius) создал своей «Греческой библиотекой» (Bibliotheca graeca) до сих пор незаменимое пособие по истории византийской литературы (Hamburg, 1705–1728.14 vol.; новое издание в 12 томах: 1790–1809). Счастливое открытие лейпцигской рукописи «Книги церемоний» и комментарий на нее Иоганна Якоба Раиске (Reiske, 1716–1774), без сомнения, является одним из великих событий в истории византиноведческой науки; однако показательным образом комментарий выдающегося грециста и арабиста оставался неизданным на протяжении десятилетий. Значительный вклад в византиноведение также знаменовало собой подготовленное Карлом Бенедиктом Газе (Hase) издание Льва Диакона (1819), которым завершился Парижский корпус византийских историков. Вскоре после этого Бартольд Георг Нибур (Niebuhr) через издание Агафия (1828) заложил камень в основание боннского «Корпуса писателей византийской истории» (Corpus scriptorum historiae Byzantinae). Для такого человека, как Нибур, общепринятые предрассудки и общее отсутствие интереса к предмету не могли затмить исторического значения Византии. Хотя Боннский корпус по большей части представляет собой перепечатку луврского, не стоит много распространяться о значении этого более полного и удобного для пользования издания.
Но и в области историографии по византийской тематике не наступило полного затишья. Филэллин Джордж Финлей (Finlay, 1799–1875), друг юности Байрона, в рамках своей широко задуманной «Истории греческого мира» уделил достаточно большое внимание византийскому периоду. Его многолетняя работа увенчалась семитомным трудом, покрывающим огромный период с 146 г. до Р.Х. до 1864 г., под названием «История Греции от завоевания ее римлянами до настоящего времени» (A History of Greece from the Conquest by the Romans to the Present Time. London, 1877)11. Во Франции вышли монографии Валентена Паризо (Parisot) об Иоанне Кантакузине (1845) и Жюля Берже де Ксивре (Berger de Xivrey) о Мануиле II (1853), которые до сих пор не вполне утратили своего значения. В Германии следует упомянуть исследования и издания текстов Готлибом Л.Ф. Тафелем (Tafel, 1787–1860) и Георгом Мартином Томасом (Thomas, 1817–1887), а также остроумные сочинения Якоба Филиппа Фальмерайера (Fallmerayer, 1790–1861), особенно же – работы Карла Хопфа (Hopf, 1832–1873). «История Греции от начала Средневековья до нашего времени» Хопфа (Geschichte Griechenlands vom Beginn des Mittelalters bis auf unsere Zeit // Allgemeine Encyklopadie der Wissenschaften und Künste von Ersch und Gruber. Bd. 85–86. Leipzig, 1867–1868), которая опирается не только на тщательное исследование источников, но и на обширные архивные исследования, сохраняет устойчивую ценность как собрание материала, а конкретно для эпохи латинского господства и времени Палеологов является важным пособием, несмотря на то что чтение этого, в повествовательном отношении замысловатого, труда является мучительным, а также на то, что, как мы теперь знаем, данные Хопфа не всегда отличаются той надежностью, какую им в свое время приписывали. На представленном Хопфом материале в значительной мере основываются сейчас уже практически не заслуживающие прочтения, однако в свое время очень популярные в качестве справочников изложения Густава Фридриха Херцберга «История Греции со времени отмирания античной жизни до современности» (Hertzberg G.F. Geschichte Griechenlands seit dem Absterben des antiken Lebens bis zur Gegenwart. Gotha, 1876–1879. 4 Bd.) и «История Византийской и Османской империи до конца XVI столетия» (Geschichte der Byzantiner und des Osmanischen Reiches bis gegen Ende des 16. Jahrhunderts. Berlin, 1883)12 Непригодным ныне для использования является некогда весьма читаемый, исполненный фантазии труд Августа Фридриха Гфререра «Византийские истории» (Gfrörer A.F. Byzantinische Geschichten. Graz, 1872–1877. 3 Bd.). Примером серьезного, стимулирующего исследования, напротив, являются работы Фердинанда Хирша (Hirsch), а именно его «Византийские исследования» (Byzantinische Studien. Leipzig, 1876), из которых до сих пор можно почерпнуть много поучительного.
Более глубокое понимание истории, которое принесло человечеству XIX столетие, в конце концов пошло на пользу византийской истории, оказавшейся дискредитированной из-за пренебрежения в эпоху Просвещения. Пробудилось ощущение важности исторического развития, и после трудов Ранке и Моммзена уже нельзя было доверчиво придерживаться легенды о тысячелетнем состоянии упадка какого-либо государства. В последние десятилетия XIX в. в ведущих тогда европейских странах вновь пробудился интерес к византийской истории. Альфред Рамбо, Василий Григорьевич Васильевский, Карл Крумбахер, Джон Бэгнэлл Бери смогли, каждый в своей стране, придать авторитет византиноведению как самостоятельной отрасли науки. Деятельность этих личностей, основателей современного византиноведения, теперь, когда старые схемы и предубеждения уступили место много лучшим воззрениям, нашла сильный отклик, и исследование византийской истории, которое ранее хромало позади других исторических отраслей, постепенно стало выходить на первый план.
А. Рамбо (Rambaud, 1842–1905), к сожалению, достаточно скоро изменил византиноведению, обратившись к русской истории, на поприще которой он, впрочем, смог выступить скорее как популяризатор, нежели как исследователь. Тем не менее его вышедшая в 1870 г. эпохальная книга об эпохе Константина Багрянородного пробудила во Франции интерес к византийской истории, и его преемники, Гюстав Шлюмберже (Schlumberger, 1844–1928) и Шарль Диль (Diehl, 1859–1944), позаботились о том, чтобы этот интерес более не угас.
Г. Шлюмберже, следуя за Жюстеном Сабатье (Sabatier J. Description des monnaies byzantines. Paris, 1862. 2 vol.), чрезвычайно плодотворно поработал в области нумизматики и наряду с этим сигиллографии: среди его обширного научного наследия современный византинист более всего ценит «Сигиллографию Византийской империи» (Sigillographie de l'Empire byzantin. Paris, 1884). He стоит недооценивать и значение его монументальной «Византийской эпопеи» (Épopée byzantine) и прочих многочисленных сочинений, ибо они смогли пробудить у широкой образованной публики интерес к Византии. Конечно, той же цели еще более блестяще достигли совершенные с точки зрения искусства эссе, которые представил Шарль Диль в виде своих знаменитых и по праву вызывающих восхищение «Византийских портретов» (Figures byzantines)13. Чрезвычайно многосторонний ученый, мастерски владевший всеми областями византийской истории, в том числе и истории искусств, Ш. Диль соединял в себе редкий дар изображения со способностью к точному исследованию, наилучшим доказательством чему являются его большие работы по Равеннскому экзархату (1888), византийской Африке (1896), его труд о Юстиниане (1901), а также некоторые из собранных в «Византийских портретах» (1905) статей. Немногие так сильно продвинули византиноведение своими работами и стимулировали работу других, как Ш. Диль, который, как у себя на родине, так и за пределами ее границ, обрел большое число учеников. Таким образом, византийские исторические штудии во Франции в конце XIX и начале XX в. пережили бурный взлет: наряду со многими стоит упомянуть о работах Луи Брейе (Вгéhier, 1868–1951), Фердинана Шаландона (Chalandon, 1875–1921) и Жюля Ге (Gay, 1867–1935).
В Германии начало систематическим исследованиям в области византиноведения было положено Карлом Крумбахером (Krumbacher, 1854–1909). В 1891 г. Крумбахер опубликовал свою «Историю византийской литературы», а через шесть лет вышло значительно расширенное второе издание, в котором был также опубликован раздел по богословской литературе, переработанный Альбертом Эрхардом, и в качестве приложения – очерк истории византийских императоров Генриха Гельцера. Труд Крумбахера, самый великолепный памятник человеческой учености и трудоспособности, который только знало византиноведение со времен Дюканжа, стал для каждого византиниста важнейшей путеводной нитью в его работе. Основав в 1892 г. журнал «Byzantinische Zeitschrift», Крумбахер дал византинистике постоянный профессиональный орган, вокруг которого тотчас сгруппировались западноевропейские византиноведческие исследования и который, благодаря превосходной библиографии, держал всех интересующихся византиноведением в курсе хода исследований. Кроме того, Крумбахер смог превратить свой Семинар по средне- и новогреческой филологии в Мюнхене в международный византиноведческий центр. Посредством всего этого великий филолог смог дать мощный импульс в том числе и историческим исследованиям в области византиноведения.
Изучение византийской истории велось в конце XIX в. в Германии прежде всего Карлом Нойманом (Neumann, 1860–1934) и Генрихом Гельцером (Gelzer, 1847–1906). Богатое идеями сочинение Ноймана «Международное положение Византийской империи до крестовых походов» (Die Weltstellung des byzantinischen Reiches vor den Kreuzztigen. Leipzig, 1894) остается шедевром исторического исследования и изложения, и можно только искренне пожалеть, что автор этого и других важных исследований по византийской истории достаточно быстро перешел к общей истории искусства. Хотя «Очерк истории византийских императоров» Гельцера (Abriβ der byzantinischen Kaisergeschichte // Krumbacher. S. 911–1067)14 и стоит далеко не на высоте труда Крумбахера, но его автор продвинул далеко вперед изучение византийской истории благодаря специальным исследованиям и особенно сочинению о генезисе византийского фемного устройства (Genesis der byzantinischen Themenverfassung. Leipzig, 1899), как бы ни были его результаты далеки от окончательных. Преемник Крумбахера в Мюнхене, Август Гейзенберг (Heisenberg, 1869–1930), который также работал в исторической области и области истории искусств, имеет заслуги перед византиноведением прежде всего благодаря новым критическим изданиям византийских авторов, а также публикации и комментированию новых источников.
Большой стимул изучение византийской истории в Германии и Австрии получило благодаря работам интересовавшихся византиноведением историков и филологов, занимавшихся античностью и средневековьем, прежде всего Лудо Морица Хартманна [Hartmann, 1865–1924], Отто Зеека [Seeck, 1850–1921], Эдуарда Швартца [Schwartz, 1858–1940] и особенно – благодаря трудам великого историка права Карла Эдуарда Цахариэ фон Лингенталя [Zachariä von Lingenthal, 1812–1894], который в своем «Греко-римском праве» (Jus graeco-romanum. Leipzig, 1856–1884.7 pt.) сделал доступными науке важнейшие византийские правовые источники, а посредством своей «Истории греко-римского права» (Geschichte des griechisch-romischen Rechtes. Berlin, 18923; репринт: Aalen, 1955) поставил на надежную основу изучение истории византийского права.
Начало византиноведения в России связано с изучением древнерусской истории. Одним из наиболее значительных предшественников русских византиноведческих исследований был силезец Арист Аристович Куник (Ernst Kunick, 1814–1899), который, будучи членом русской Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге, не только имел большие заслуги в деле изучения русской истории, но и придал сильный импульс византиноведческим исследованиям своим масштабным использованием важных для древнерусской истории византийских источников. Наряду с ним стоит упомянуть швейцарца Эдуарда фон Муральта (Muralt, 1808–1895), которому мы обязаны известным – хотя и сильно устаревшим, но все еще полезным – хронологическим трудом «Опыт византийской хронологии» (Essai de chronographie byzantine. St.-Pétersbourg, 1855–1871.2 vol.).
Основателем собственно византиноведческих исторических исследований в России является Василий Григорьевич Васильевский (1838–1899) – также, как Никодим Павлович Кондаков (1844–1925) стал основоположником исследований в области византийской археологии и истории искусств. Уверенное владение материалом источников, острый критический взгляд и способность к плодотворной постановке вопроса обеспечили трудам Васильевского непреходящую ценность: его разыскания по истории византийско-русских отношений, глубокое сочинение о Византии и печенегах и, прежде всего, новаторские исследования по внутренней истории византийского государства по-прежнему остаются незаменимыми для науки. В 1894 г. Васильевский основал журнал «Византийский временник», и тем самым русское византиноведение, вынужденное до тех пор пользоваться гостеприимством других изданий, таких как «Журнал Министерства Народного Просвещения», получило свой собственный орган, который, наряду с основанным двумя годами ранее «Byzantinische Zeitschrift», внес основной вклад в тогдашнее византиноведение. Годом позднее Ф.И. Успенский в качестве директора основанного тогда Русского археологического института в Константинополе приступил к изданию «Известий» этого Института.
Вместе с В.Г. Васильевским и после него стоит прежде всего Федор Иванович Успенский (1845–1928), деятельность которого задала направление русскому византиноведению. Успенский, правда, не обладал гениально проницательным исследовательским даром и критическим умом Васильевского, однако благодаря своей обильной научной продуктивности он внес решающий вклад в византийские исторические исследования. Пожалуй, нет ни одной более или менее важной проблемы византийской истории, которой бы пристально не занимался Успенский; некоторые основополагающие проблемы он затронул первым. Он был не только наиболее плодовитым, но и наиболее разносторонним русским историком Византии и, в отличие от Васильевского, оставил большой обобщающий исторический труд – монументальную «Историю Византийской империи», наиболее подробное современное общее изложение византийской истории, которая в силу неблагоприятных времен выходила через большие промежутки времени и до сих пор полностью не опубликована (Т. 1. СПб., 1913; Т. 2, ч. 1. Л., 1927; Т. 3. М.; Л., 1948)15.
Необычайная активность русского византиноведения в конце XIX и начале XX в. прежде всего была заслугой ученых школы Васильевского и Успенского, к числу которых наряду с другими исследователями относятся А.А. Васильев, Б.А. Панченко, П.А. Яковенко и П.В. Безобразов. Среди многочисленных проблем, которыми занимались русские византинисты, аграрная история Византии стала излюбленной темой, благодаря традиции, идущей от Васильевского и Успенского. Борис Амфианович Панченко (1872–1920) посвятил ей свою известную книгу о крестьянском землевладении16. В ней он, опираясь на своих великих предшественников – Цахариэ фон Лингенталя, Васильевского и Успенского, – стремился проложить новые пути. Так же как и Панченко, Павел Владимирович Безобразов (1859–1918) и особенно Петр Александрович Яковенко (1870–1920) прежде всего занимались проблемами внутренней истории Византийской империи и развивали начатое также Васильевским изучение византийских документов. Александр Александрович Васильев (1867–1953) издал основополагающий труд по истории византийско-арабских отношений в IX-X вв.17 Пришедший из антиковедения Юлиан Андреевич Кулаковский (1855–1919) написал историю Византийской империи, три солидных тома которой охватывают период с 395 по 717 г. (Киев, 1913–1915): это сухой, однако весьма основательный и полезный труд. Сильный подъем русского византиноведения нашел свое выражение также и в том, что в 1915 г. наряду с «Византийским временником» был основан новый профессиональный орган – «Византийское обозрение», три тома которого вышли до 1917 г.
В Англии современное византиноведение в течение долгого времени с конца XIX в. было представлено фигурой Джона Бэгнэлла Бёри (Bury, 1861–1927)18. Без сомнения, Бёри является одним из наиболее значительных историков Византии всех времен: это исследователь с большим кругозором и необыкновенной ученостью, отличающийся проницательной остротой анализа и образцовой методической строгостью. Наряду со многими важными специальными исследованиями он также оставил несколько обобщающих работ, которые охватывают большие периоды византийской истории: в 1889 г. вышел в свет его двухтомный труд «История поздней Римской империи» (A History of the Later Roman Empire), охватывающий 395–800 гг. За ней в 1912 г. последовала превосходная книга «История Восточной Римской империи» (History of the Eastern Roman Empire), которая описывает время от имперской коронации Карла Великого до восхождения на престол Василия I, а в 1923 г. Бёри предложил в качестве нового издания своей первой книги под тем же названием новый труд, который, также в двух томах, но с куда большей подробностью, описывает время от смерти Феодосия I до смерти Юстиниана I. Особенного упоминания заслуживает прекрасный комментарий Бёри к подготовленному им новому изданию «Клиторология» Филофея: «Имперская административная система в IX в.» (The Imperial Administrative System in the Ninth Century. London, 1911). Как русское византиноведение заложило основание исследованию византийской аграрной системы, так Бери дал начало систематическому изучению истории византийского управления, которое позднее самым удачным образом было продолжено Эрнстом Штайном (Stein) и Францем Дёльгером.
Достойного продолжателя Бери нашел в лице Нормана Хэпберна Бейнса (Baynes, (1877–1961)), который прежде всего отличился работами по ранневизантийской истории. История поздней Византийской империи в ее сношениях с латинскими государствами Востока была значительно продвинута важными работами Уильяма Миллера (Miller) по истории латинского Востока.
Рано начинается занятие византийской историей в Греции, поскольку для греческих ученых история Византии была частью истории их собственного народа. Большое место заняла византийская история уже в объемном труде ярого патриота Константина Папарригопуло (1815–1891) «История греческой нации с древнейших времен до новейших» (Παπαρρηγόπουλος K. Ίστορία τού Ἐλληνικοΰ έθνους άπό τών νεωτέρων. Aθήναι, 1860–1877. 5 т.; новое издание Каролидиса, 1925; основные результаты суммируются в кн.: Paparrigopoulo С. Histoire de la civilisation hellenique. Paris, 1878). Спиридон Ламброс (1851–1919), стяжавший в византиноведении большие заслуги благодаря изучению рукописей и многочисленным изданиям текстов, также написал популярную историю Греции с древности до 1453 г.: «История Греции с картинками с древнейших времен до взятия Константинополя» (Λάμπρος Σπ. Ίστορίά τής Ἐλλάδος μετ’ είκόνων άπό τών άρχαιοτάτων χρόνων μέχρι τής άλώσεως τής Κωνσταντινουπόλεως. Aθήναι, 1886–1908. 6 τ.). Схожим образом позднее Андреас Андреадис (1876–1935), разрабатывая греческую финансовую и экономическую историю в своем обобщающем труде «История греческого народного хозяйства» (Aνδρεάδης A. Ίστορία τής έλληνικής δημοσίας οικονομίας. Aθήναι, 1918) и в многочисленных специальных исследованиях, очень подробно занимался византийской эпохой. В соответствии с особым интересом греков к истории Византии греческие журналы уже довольно рано уделяли византинистике повышенное внимание, как, например,»Δελτίον τής Ἐθνολογικής Ἐταιρείας« (Афины, с 1893 г.) и »Νέος Ἐλληνομνήμων«, издателем и единственным сотрудником которого с 1904 по 1917 г. был неутомимый Спиридон Ламброс19. В качестве специализированного издания по византиноведению замышлялся основанный Никосом Веисом [Βέης, 1887–1958] журнал »Βυζαντίς«, который, правда, вышел всего лишь в двух томах (1909, 1911).
На переломе двух веков началось изучение византийской истории также и во многих других странах. В Италии наряду с историческими и литературно-филологическими исследованиями заметен был прогресс в историко-правовых штудиях. В балканских странах византиноведение связывалось с изучением истории собственных народов, и эта связь оказалась весьма плодотворной как для византиноведения, так и для истории Балкан. В Болгарии на пользу византиноведению пошли, наряду с исследованиями историка Византии Петра Мутафчиева (1883–1943), также и работы историков болгарского средневековья Васила 3латарского (1866–1935) и Петра Никова (1884–1939). На югославской земле исследованию византийской истории способствовали не только труды византинистов Драгутина Анастасиевича (1877–1950) и Филарета Гранича (1883–1948), но и в равной степени исследования по средневековой сербской и хорватской истории Станое Станоевича (1874–1937), Йована Радонича (1873–1956), Николы Радойчича (1882–1964) и Фердо Шишича (1869–1940). В Румынии также еще до Первой мировой войны пережили значительный подъем византийские исследования, прежде всего благодаря необычайной активности Николае Йорги (Jorga, 1871–1940), уникальная продуктивность которого в области как византийской, так и румынской истории вообще и литературной истории в частности, а также в области истории османской и всеобщей по праву вызывала большое восхищение.
Сильно зависящие от международного сотрудничества, византиноведческие исследования весьма чувствительно пострадали от двух мировых войн. Но постепенно научный прогресс вновь возобновился, и последствия случившихся потрясений были преодолены, хотя и небезболезненно и не без тяжелых потерь. Во время затишья между двумя мировыми войнами византинистика пережила даже значительный подъем, а сегодня можно говорить уже о новом расцвете византиноведения после Второй мировой войны. Наряду с сильным расширением исследовательской и издательской деятельности этот расцвет нашел зримое выражение в проведении международных конгрессов византинистов, основании новых специализированных журналов и появлении новых исследовательских центров.
Если до Первой мировой войны византиноведение опиралось на два специализированных органа – «Византийский временник» и «Byzantinische Zeitschrift», то с 20-х гг. XX в. появился целый ряд профессиональных журналов, в которых отражался прогресс византийских исследований. На первом месте следует отметить основанный в 1925 г. «Byzantion», который под руководством Анри Грегуара смог значительно подстегнуть научные изыскания. Благодаря этому журналу и достойной удивления активности его издателя Брюссель стал одним из важных центров византийских исследований. Еще большее значение приобрел для византиноведения основанный также в Брюсселе в 1932 г. «Ежегодник Института восточной и славянской филологии и истории» (Annuaire de Plnstitut de philologie et d'histoire orientales et slaves). Значительную активность в качестве органа византиноведения проявил журнал «Byzantinisch-Neugriechische Jahrbücher» под руководством Никоса Веиса. Его издание началось еще в 1920 г. в Берлине и с 1926 г. было продолжено в Афинах, однако прервалось к концу Второй мировой войны (в 1960 г. задним числом вышел том 18 за 1945–1949 гг.). Голос греческого византиноведения звучит прежде всего в основанном в 1924 г. «Ежегоднике Общества византийских исследований» (Ἐπετηρίς Ἐταιρείας Βυζαντινών Σπουδών), а с 1928 г. – в журнале «Ἐλληνικά», равным образом посвященном преимущественно византинистике. С большими временными интервалами в Риме выходит с 1924 г. возглавляемый Сильвио Джузеппе Меркати журнал «Studi bizantini e neoellenici». В Праге вызванная к жизни в 1929 г. «Byzantinoslavica» должна была прервать на время войны свой выход, однако после войны не просто возродилась, но даже расширила свое первоначальное поле деятельности. Не ограничивая себя исследованием византийско-славянских отношений, «Byzantinoslavica» представляет собой важный общий профессиональный орган для всей области византийских исследований. Напротив, умолк «Seminarium Kondakovianum» (с 1939 г. – «Annales de l’lnstitut Kondakov»), орган основанного в 1926 г. хорошо известного своей обширной издательской и иной деятельностью Института им. Н.П. Кондакова, который сначала в Праге, а с 1938 г. в Белграде представлял собой важный центр византиноведческих и археологических исследований. В 1941 г. он был разрушен во время воздушного налета, потеряв при этом двух своих наиболее преданных сотрудников.
Старым исследовательским центром, который в последнее время приобрел для византиноведения более весомое значение, является институт ученых монахов-ассумпционистов, который сначала в Кадикее близ Стамбула, затем в Бухаресте, а теперь в Париже со все возрастающей интенсивностью посвящает себя византиноведению. Его печатный орган «Échos d'Orient», который выходил с 1897 г. как «обозрение по истории, географии и литургии Востока», с течением времени все более развивался в профессиональный византиноведческий журнал, и это развитие, в котором можно усмотреть растущий интерес науки к Византии, привело в конце концов к тому, что в 1943 г. он был заменен на «Études byzantines» (с т. 4,1946 г. – «Revue des études byzantines»), благодаря чему византиноведение обогатилось новым, весьма заслуженным печатным органом. Важным пунктом византиноведческих и археологических исследований стал основанный Томасом Уиттмором (Whittemore) Византийский институт в Париже, который в 1946 г. приступил к изданию своего «Бюллетеня» (Bulletin of the Byzantine Institute), преимущественно ориентированного на археологию и историю искусства. Одним из наиболее значительных центров византиноведческих археологических исследований, а также исследований по истории искусства и культуры, является сейчас исследовательский институт в Дамбартон Оукс (Dumbarton Oaks), который посредством публикации важных и прекрасно оформленных изданий «Dumbarton Oaks Papers» (с 1941 г.) и «Dumbarton Oaks Studies» (с 1950 г.) достойно являет себя внешнему миру. Византийский институт, по преимуществу имеющий богословскую и церковно-историческую направленность, возник в Шайерне (Бавария), наряду с ним встал подобный институт в Эттале. В Вене после Второй мировой войны было основано «Австрийское византийское общество» (Österreichische Byzantinische Gesellschaft), свидетельством деятельности которого стал выходящий с 1951 г. журнал «Jahrbuch der Österreichischen Byzantinischen Gesellschaft». Учреждением послевоенного времени также является Византийский институт в Белграде. Публикации этого института и издаваемый им с 1952 г. в качестве постоянного печатного органа «Сборник трудов» (Зборник радова Византолошког института) служат исключительно изучению византийско-югославянских отношений.
Возникновение большого числа новых исследовательских центров и новых специализированных журналов является характерным признаком растущей активности молодой отрасли науки. При этом, правда, оно никоим образом не дает полной картины этой активности, ибо для растущего интереса науки к византийским исследованиям не менее показательным является и то, что наряду со специализированными византиноведческими печатными органами также и журналы, посвященные смежным научным областям, во все большем числе издают работы по византиноведческой тематике20.
В этом расцвете византийских исследований Россия, страна, которая в свое время внесла столь большой вклад в их развитие, долгое время не принимала никакого участия. После Первой мировой войны в русском византиноведении произошел большой спад, а затем, после смерти Ф.И. Успенского в 1928 г., воцарился полный застой. Даже «Византийский временник», который до 1916 г. в непрерывной последовательности выдал 22 объемистых тома, в последующее десятилетие смог издать лишь три тонких томика (в 1922,1925 и 1927 гг.), а затем надолго прекратился. Постепенно, однако, интерес к византийским исследованиям в СССР вновь стал пробуждаться (об этом позволял заключить уже вышедший в 1945 г. «Византийский сборник»), и с тех пор советская византинистика находится на подъеме. В настоящее время византиноведение в Москве, Ленинграде и некоторых других городах Советского Союза демонстрирует удивительную активность, которая все сильнее проявляется в многочисленных публикациях.
Так, новая серия возобновленного в 1947 г. «Византийского временника» успела прирасти двадцатью двумя томами. При том, что уже старое русское византиноведение проявляло особый интерес к проблемам византийской экономической и социальной истории, ныне особой характерной чертой современных византийских исследований в СССР стал основной упор именно на эти проблемы и стремление освещать их в свете материалистического восприятия истории21.
Большие успехи византийских исследований были бы невозможны, если бы доступный науке материал источников не претерпел значительного расширения. Благодаря кропотливой издательской работе увидели свет новые источники разных жанров, а неудовлетворительные старые издания во все большем масштабе заменяются новыми, критическими. Впрочем, здесь еще остается многое сделать, ибо до сих пор в отношении сочинений многих, если не сказать большинства византийских историков и хронистов мы продолжаем зависеть от неисправных старых текстов Боннского корпуса. И все же с конца XIX в. в «Тойбнеровской библиотеке» (Bibliotheca Teubneriana) и с недавнего времени в «Византийском собрании Ассоциации Гийома Бюде» (Collection byzantine de l’Association Guillaume Budé), а равно и в некоторых важных отдельных публикациях, были представлены новые, с научной точки зрения надежные тексты достаточно большого числа византийских историков и хронистов, которые делают уже ненужными соответствующие тома Боннского корпуса (подробности смотри ниже в обзорах источников к отдельным разделам).
Особенно сильное расширение исследовательской базы произвели публикации византийских документов. На первом месте стоит упомянуть содержательное, но еще совершенно некритическое издание Франца Миклошича и Йозефа Мюллера, относящееся ко второй половине XIX в., и не менее важное, а с точки зрения издательской техники уже существенно лучшее издание актов Афона в приложениях к «Византийскому временнику» начала XX в.22 Какой шаг вперед смогла совершить наука в этой области, позволяют понять новейшие издания документов, прежде всего следующие публикации: Actes de Lavra, I / Ed. G. Rouillard et P. Collomp. Paris, 1937. (Archives de l'Athos; 1); Actes de Kutlumus / Ed. P. Lemerle. Paris, 1945. (Archives de l'Athos; 2); Dölger F. Aus den Schatzkammern des Heiligen Berges. Munchen, 1948; Guillou A. Les archives de Saint-Jean-Prodrome sur le mont Мénéсéе. Paris, 1955. От старых публикаций эти отличаются в выгодную сторону не только приложением красивых альбомов с репродукциями документов и печатей, но и более критическим оформлением текстов, подробными и квалифицированными комментариями и более полными указателями.
Исследование документов занимает в византиноведении все большее место, поскольку современное изучение византийской истории более внимательно обращается к внутренней историей византийского государства, стремясь создать себе более четкий образ его административного устройства, его экономического и социального развития, для чего первой предпосылкой является систематическая обработка документального материала23. Конечно, византиноведению еще далеко до того, чтобы воплотить представленный в свое время Крумбахером Международной ассоциации академий план подготовки «Корпуса греческих документов Средневековья и Нового времени», однако уже благодаря недавним публикациям был изучен обширный и важный материал. Посредством этих публикаций, а также и посредством многочисленных специальных исследований, особенно благодаря новаторским работам Ф. Дёльгера, византийская дипломатика и палеография также сделали в последнее время весьма заметный шаг вперед24.
Особо следует указать в этой связи на работу Дёльгера «Факсимиле византийских императорских документов» (Dölger F. Facsimiles byzantinischer Kaiserurkunden. Mtinchen, 1931) и его же «Регесты императорских документов Восточно-римской империи 565–1453 гг.» (Regesten der Kaiserurkunden des ostromischen Reiches von 565–1453), которые закладывают основу запланированного корпуса греческих документов Средневековья и Нового времени. Из предусмотренных пяти выпусков к настоящему времени вышли четыре: для 565–1025, 1025–1204,1204–1282 и 1282–1341 гг. (München; Berlin, 1924,1925, 1932, I960)25. Этот труд, в котором систематически отмечены, а также критически рассмотрены все императорские документы и все известия о не дошедших до нас императорских указах, которые можно обнаружить в источниках, представляет собой чрезвычайно важное для всякого историка Византии пособие. Для времени с 311 по 476 г. в нашем распоряжении имеются «Регесты императоров и пап» О. Зеека (Seeck О. Regesten der Kaiser und Päpste. Stuttgart, 1919), для документов константинопольских патриархов – «Регесты актов Константинопольского патриархата» Венанса Грюмеля (Grumel V. Les Regestes des Actes du Patriarchat de Constantinople. Vol. Ï Les Actes des Patriarches), из которых сейчас доступны три выпуска: для 381–715,715–1043 и 1043–1206 гг. (Constantinople, 1932; Paris, 1936, 1947)26. Важнейшим на сегодня пособием для изучения византийской церковной истории, а также истории догматов является вышедший в рамках «Византийского справочника» труд Ханса-Георга Бека «Церковь и богословская литература в Византийской империи» (Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im byzantinischen Reich. Munchen, 1959. (Handbuch der Altertumswissenschaft, XIÏ Byzan-tinisches Handbuch; 2/1)).
Все большее внимание византиноведение Новейшего времени также уделяет эпиграфическим, нумизматическим и сфрагистическим памятникам. Изучение разнообразных проблем, особенно касающихся внутренней истории Византии, подчас решающим образом продвигается вперед благодаря информации монет и печатей. Нумизматический материал является незаменимым для изучения, с одной стороны, истории денежного обращения и экономики, а с другой – символики императорской власти. Равным образом исследование византийской системы управления сегодня просто немыслимо без внимательного учета сигиллографического материала. Тем не менее освоение этих важных видов источников остается, несмотря на заметный прогресс, далеко позади требований науки. Заметный шаг вперед был сделан благодаря публикации Виталианом Лораном крупного собрания печатей (Laurent V. Documents de sigillographie byzantinë la collection C. Orghidan. Paris, 1952. (Bibliothèque byzantine, Documents; 1)). Наряду с этой образцовой публикацией одного из выдающихся знатоков византийской сигиллографии и с более старыми сигиллографическими и нумизматическими сборниками (см. ниже, с. 63) богатый и постоянно растущий материал можно найти в отдельных публикациях и рассеянных в специализированных журналах исследованиях и сообщениях о находках монет и печатей. Использование этого нелегко обозримого материала существенно облегчается содержательными аннотациями того же Лорана27. И все же публикация корпуса византийских монет и корпуса византийских печатей остается настоятельной потребностью.
Насколько большое значение придает современное византиноведение вспомогательным историческим дисциплинам, показывает и то обстоятельство, что недавно в Париже была вызвана к жизни посвященная этим наукам серия трудов (Bibliothèque byzantine. Traité d’Études byzantines). В рамках этой серии, которую возглавляет заслуженный французский историк-византинист Поль Лемерль (Lemerle, (1903–1989)), появились два важных справочника: Grumel V. La Chronologic Paris, 1958 и Bataille A. Les Papyrus. Paris, 1955.
В нашу задачу не входит давать здесь подробную характеристику византиноведению. О его результатах информируют названные выше специализированные журналы, которые все больше расширяют свои библиографические разделы и наряду с этим дают аналитические обзоры отдельных отраслей науки или ситуации с исследованиями в отдельных странах. О текущих работах особенно полно информирует «Byzantinische Zeitschrift», который со времени своего основания в 1892 г. до сего дня (с перерывом в несколько лет во время и после обеих мировых войн) систематически и с большой тщательностью регистрирует всю специализированную литературу в области византиноведения, занимая критическую позицию, будь то в рецензиях во втором разделе или библиографических заметках третьего раздела, по отношению ко всем наиболее важным работам. Подобную систематическую библиографию в настоящее время предлагает также «Byzantinoslavica». Отсылая здесь к этим важным библиографическим пособиям, а также к сообщениям прочих византиноведческих журналов, мы вынуждены ограничиться приведением новейших обзорных изложений византийской истории.
Ранневизантийская эпоха находит свое подробное рассмотрение в работах Эрнста Штайна [Stein, 1891–1945] «История поздней Римской империи» и «Истории поздней Империи»28. Наряду с упомянутым выше изложением Дж.Б. Бёри это крупное произведение большого знатока истории византийской системы управления, охватывающее в двух томах период с 284 по 565 г., предоставляет надежнейшую путеводную нить для изучения ранневизантийской истории и, в особенности, является основополагающим для истории развития ранневизантийской государственной системы.
Редактируемая Бёри известная серия «The Cambridge Medieval History» посвятила византийской истории часть первого и второго томов (1911, 1913) и весь четвертый том, который содержит подзаголовок «Восточная Римская империя (717–1453)»29. Как всякая коллективная работа, этот сборник содержит части разной ценности, однако в целом представляет собой прекрасный и надежный справочник. Большим преимуществом работы является ее подробная библиография (сейчас готовится новое издание четвертого тома под редакций Дж.М. Хасси)30.
Шарль Диль уже в 1919 г. дал краткий очерк византийской истории от Константина Великого до падения Империи в небольшой книжке под названием «История Византийской империи» (Histoire de l’Empire byzantin; новое издание вышло в 1924 г., английский перевод – в 1925 г., сербский – в 1933 г.)31. Тот же великий французский историк-византинист в рамках основанной Г. Глоцем «Всеобщей истории» (Histoire générale) дал великолепное подробное изложение византийской истории от смерти Феодосия I до восшествия на престол Алексея I Комнина, в то время как его коллега Жорж Марсе образцово описал историю арабов от Мухаммада до XII в. В следующем томе Диль смог обработать только период 1081 –1204 гг., а дальнейшие отрезки византийской истории описал Родольф Гийан; Рене Груссе дополнил работу изложением истории латинских государств на Востоке32.
А.А. Васильев в 1917 г. составил на русском языке историю Византийской империи до крестовых походов, за которой в 1923–1925 гг. последовали три небольших выпуска, где излагалась эпоха крестовых походов, латинское владычество и время Палеологов33. Серьезно расширенным труд выдающегося русского византиноведа вышел на английском языке: History of the Byzantine Empire (Madison, 1928–1929. 2 vol.), после чего последовало вновь дополненное издание на французском (Histoire de l'Empire byzantin. Paris, 1932.2 vol.), затем на испанском (1948) и на греческом (1954), первый том – также и на турецком (1943). Наконец, вышло новое, местами дополненное издание на английском языке (History of the Byzantine Empire, 324–1453. Madison, 1952). Этот по праву пользующийся всеобщим уважением труд представляет собой ясное и надежное руководство для изучения византийской истории34.
Румынский полигистор Николае Йорга опубликовал великолепное, хотя и слишком беглое изложение византийской истории под названием «История византийской жизни»35. Период до 1204 г. описывает греческий историк Констандинос Амандос36. Маленькая, очень неровная (и неравномерная в распределении материала) книжка Митрофана Васильевича Левченко «История Византии» (М.; Л., 1940) представляет собой первую попытку марксистского описания византийской истории; она имеется также на болгарском (История на Византия. София, 1948) и французском (Byzance des origines à 1453. Paris, 1949) языках. Очерк византийской истории предпринял и болгарский историк-византинист Димитр Ангелов37. Ясный, хотя и совсем краткий популярный очерк предложил П. Лемерль38.
Особого признания заслуживает большой труд Луи Брейе «Византийский мир»39. В трех отдельных томах известный французский историк-византинист предложил публике подробное изложение внешнеполитической истории Византийской империи (Vie et Mort de Byzance), византийского государственного устройства (Les Institutions de PEmpire byzantin) и византийской культуры (La Civilisation byzantine). Труд отличается большой основательностью, а третий том – самобытностью подхода к истории византийской культуры; в нем предлагается наглядная картина византийской жизни, причем автор изображает быт разных слоев византийского населения с их повседневными занятиями, нравами и обычаями. Таким образом, историю культуры Брейе можно сравнить не столько с более ранними изложениями, сколько, скорее, с объемным трудом Федона Кукулеса40, в котором выдающийся греческий исследователь представил результаты своих проводившихся не один десяток лет исследований по истории частной жизни византийцев.
Большинство имеющихся изложений истории византийской культуры, напротив, представляют собственно обзоры развития Византии, нанизывая отдельные компоненты один на другой и делая основной акцент на развитии государства. Из множества таких изложений специально укажем здесь следующие:
Diehl Ch. Byzancë Grandeur et Decadence. Paris, 1919 (англ. перевод: Byzantium: Greatness and Decline. New Brunswick, 1957); Heisenberg A. Staat und Gesellschaft des byzantinischen Reiches // Die Kultur der Gegenwart. Bd. II. Abt. IV, 1–2. Leipzig; Berlin, 19232. S. 364–414; Baynes N.H. The Byzantine Empire. London, 1926 (новое изд.: 1943); Runciman St. Byzantine Civilisation. London, 1933 (фр. перевод: Paris, 1934; итал. перевод: Firenze, 1960); Hussey J.M. The Byzantine World. London, 1957; Haussig H.-W. Kulturgeschichte von Byzanz. Stuttgart, 1959. Благодаря сотрудничеству нескольких византинистов разных стран возник коллективный труд: Byzantium: An Introduction to East Roman Civilisation / Ed. by N.H. Baynes and H.St.L.B. Moss. Oxford, 1948. Книга Херберта Хунгера «Византийский культурный мир от Константина Великого до падения Константинополя» (Hunger H. Byzantinische Geisteswelt von Konstantin dem GroBen bis zum Fall Konstantinopels. Baden-Baden, 1958) иллюстрирует культурную жизнь Византии посредством отрывков из источников. Удачная подборка и прекрасный перевод текстов делают эту книжку вполне достойной чтения.
Большие услуги оказывают историкам-византинистам также изложения истории тех народов и стран, которые особенно сильно влияли на судьбы Византийской империи: итальянские города-республики, персы, арабы, турки и южные славяне. Чаще, чем некоторые работы по византийской истории, историки-византинисты привлекают такие труды, как «История болгарской державы в средние века» В. Златарского (София, 1918, 1927, 1934, 1940. Кн. 1–4), которая хотя и слишком растянута и часто строится на гипотезах, однако похвальным образом сводит воедино с большой полнотой совокупный материал по истории византийско-болгарских отношений от их начала до конца XIII в.; или же сжатый, до сухости прозаический, но именно благодаря своему сухому и критическому духу поразительно надежный труд Константина Иречека «История сербов» (Geschichte der Serben. Gotha, 1911–1918. 2 Bde; серб. перевод: Jupeuk K. Историjа Срба / Превео и допунио J. Радонић. Београд, 1922–1923. Т. 1–2; 19522).
В конце хотелось бы особо указать на важный труд Дьюлы Моравчика (Moravcsik Gy. Byzantinoturcica. Bd. 1–2), первое издание которого вышло в Будапеште в 1942–1943 гг., а второе, расширенное издание, до сих пор являющееся авторитетным, было опубликовано Немецкой Академией наук в Берлине в 1958 г. Выдающийся венгерский ученый с большой полнотой сводит воедино византийские источники по истории тюркских народов. Практически это означает, что в его труде обработана вся византийская историческая литература, поскольку тюркские народы в широком смысле этого слова (как воспринимает это понятие Моравчик) упоминаются практически в каждом византийском историческом сочинении. И поскольку Моравчик к каждому рассматриваемому источнику дает отдельное компетентное разъяснение и приводит исчерпывающие данные как о рукописях и изданиях, так и о научной литературе, его книга оказывается бесценным справочником, который по значению можно сравнить с историей литературы Крумбахера. И в самом деле, труд Моравчика является весьма удачным дополнением к вышедшему уже более шестидесяти лет назад шедевру Крумбахера и представляет собой авторитетный справочник по византийской историографии.
* * *
История Византийского государства
I. Основные черты развития ранневизантийского государства (324–610)
Источники
Наше знание византийской истории основывается на византийских и невизантийских источниках самых различных жанров. В качестве путеводной нити выступают сочинения византийских историков и хронистов, которые, кто с большими, кто с меньшими талантом, подробностями и точностью, описывают для нас общий ход исторических событий. Затем полученная картина существенно дополняется, а подчас и исправляется, с одной стороны, на основе сведений западных и восточных, а позднее и славянских источников, а с другой – на основе материала, который предоставляют другие византийские источники. Произведения, возникшие по разным случаям, сообщения посольств, письма и речи зачастую могут значительно дополнить и лучше осветить данные исторических сочинений. При той большой роли, которую играла в развитии Византии Церковь, историк должен учитывать и богословскую литературу, прежде всего акты Соборов. Жития святых как источники обладают порой высокой ценностью, в некоторые эпохи они для нас не менее важны, чем собственно исторические сочинения41.
Однако все эти источники совершенно не достаточно информируют нас об экономической жизни, а также о правовом и административном устройстве Империи. Здесь нам приходят на помощь, с одной стороны, различные официальные и неофициальные описания двора, управления, военного дела и экономического устройства, а с другой – законодательные сборники, которыми Византия была особенно богата; далее, папирусы, а для более позднего времени – главным образом документы. Впрочем, последние в достаточно большом количестве имеются в нашем распоряжении лишь со 2-й половины XI в.; от времени Македонской династии их совсем немного, а от более ранней эпохи не сохранилось вообще никаких византийских документов.
И наконец, в качестве особой группы источников следует прибавить археологический материал: памятники искусства, надписи, монеты, печати и т.п. Несмотря на то что монументальный материал в византиноведении использован в гораздо меньшем объеме, чем в антиковедении, в новейшее время византинистами ему уделяется все большее внимание.42
Обзоры источников, которые мы предпосылаем отдельным разделам настоящей работы, имеют в каждом случае цель выделить самое важное, причем в наиболее краткой форме. Полная разработка литературных источников будет предложена в «Истории византийской литературы» Ф. Дёльгера во второй части «Византийского справочника».
Для настоящего раздела, который носит характер введения, мы ограничимся совсем немногими указаниями.
Византийское историописание начинается с Евсевия, епископа Кесарии Палестинской. Как автор «Хроники» (в 2 книгах, до 325 г.) он является одним из первых представителей хронографического жанра, которому в Византии было суждено приобрести особенно большое значение; однако совершенно новый путь проторил он своей обширной «Церковной историей» (в 10 книгах, до 324 г.)43. Ему принадлежит также знаменитая «Жизнь Константина Великого»44. Крупнейшим историком IV в. является Аммиан Марцеллин, толерантный язычник, «История» которого, написанная по-латыни, замышлялась как продолжение Тацита (сохранились только книги 14–31, с 353 до 378 г.)45. Впрочем, уже в это время греческие авторы господствуют в историописании. Следует назвать сочинения трех языческих историков: Евнапия из Сард (для 270–404 гг., сохранилось лишь во фрагментах)46, Олимпиодора из Фив (фрагменты, относящиеся к 407–425 гг.)47 и Зосима (от Августа до 410 г., более подробен с Диоклетиана)48. Из исторического труда Приска до нас дошли ценные отрывки, относящиеся к 433–468 гг., касающиеся истории Аттилы и гуннов49. Церковная история была продолжена по примеру Евсевия Сократом (для 306–439 гг.)50, Созоменом (для 324–415 гг.)51, Феодоритом Кирским (для 325–428 гг.)52; к ним присоединяется также Евагрий, труд которого (для 431–593 гг.) важен также и для светской истории53; то же касается лишь частично сохранившейся, написанной по-сирийски церковной истории Иоанна Эфесского, которая доводится до времени императора Маврикия54. Ценный исторический материал содержат также сочинения великих отцов Церкви, прежде всего Афанасия Александрийского, Григория Назианзина, Василия Кесарийского, Григория Нисского и Иоанна Златоуста. Очень важными для историка являются акты Вселенских Соборов55, из которых пять первых относятся к кратко рассмотренной в настоящем разделе ранневизантийской эпохе. Из числа обширных риторических сочинений особого внимания заслуживают сочинения императора Юлиана56, а также его современников Фемистия57 и Либания58, особенно же относящиеся уже и к V в. сочинения Синесия59.
Великим историком юстиниановой эпохи является Прокопий Кесарийский (из Кесарии Палестинской)60. Он описал в восьми книгах историю вандальских, готских и персидских войн, в которых участвовал сам, будучи советником Велисария (основная часть составлена в 551 г., дополнительная восьмая книга добавлена в 553 г.). В ряду с этим крупным сочинением стоит знаменитая «Тайная история» – пасквиль, направленный против Юстиниана и Феодоры, а также составленное в 554 г. сочинение о постройках Юстиниана61. Хотя Прокопий и не всегда соблюдает объективность (в сочинении о постройках, а также по большей части и в истории войн он – панегирист, а в «Тайной истории» – злобный памфлетист), его сочинения как источники обладают неизмеримой ценностью. Также и по своей манере изложения они стоят на большой высоте. Продолжателя своих трудов Прокопий обрел в лице своего младшего современника Агафия, который в своем сочинении о Юстиниане описывает историю 552–558 гг.62. К нему, в свою очередь, присоединяется Менандр Протиктор, очень важное, но, к сожалению, дошедшее только во фрагментах сочинение которого обнимает 558–582 гг.63. К нему в свою очередь примыкает Феофилакт Симокатта, который в восьми книгах излагает историю императора Маврикия (582–602)64. Так складывается непрерывная цепь сообщений: типичное явление также и для позднейшего византийского историописания. Характерным для всей византийской историографии является ее опора на образцы древнегреческого историописания, что в эту эпоху особенно проявляется у Прокопия, классически образованного подражателя Фукидида, а также и у Агафия и Симокатты. Этой связи с древней греческой традицией не в последнюю очередь следует приписать и то обстоятельство, что византийская историография в целом стоит на очень высокой ступени и намного превосходит западное средневековое историописание.
Рядом с историей в собственном смысле слова стоит второй, для Византии особенно характерный жанр исторического повествования – хронография. Всемирную хронику, которая доходит до последних лет царствования Юстиниана, написал Иоанн Малала65 . Другая, не полностью сохранившаяся хроника, которая, по-видимому, доходила до 610 г., вышла из-под пера Иоанна Антиохийского66 . О Феофане и прочих позднейших хронистах, сочинения которых отчасти имеют значение также и для ранневизантийской эпохи, пойдет речь в связи с последующими разделами.
Наше знание права и системы управления ранневизантийского времени прежде всего основывается на Кодексе Феодосия (Codex Theodosianus)67 и великом законодательном труде Юстиниана, из которого для византиноведов особенно важны Кодекс Юстиниана и новеллы68. О чиновной структуре ранневизантийского государства сообщают возникшие в первой половине V в. Notitia dignitatum69 и составленная в середине VI в. книга о магистратах Иоанна Лида70 . Только во фрагментах сохранились сочинения Петра Патрикия, который с 539 по 565 г. занимал пост магистра оффиций (magister officiorum)71. Особенно важны составленные им описания порядка венчания на царство в V и VI вв., которые Константин VII Багрянородный включил в свой трактат о церемониях (кн. I, гл. 84–95). К концу VI или началу VII в. относится знаменитый военный справочник, сохранившийся под названием «Стратегикон Маврикия» (или Псевдо-Маврикия).
Он важен не только для истории военного искусства византийцев, но и особенно для истории других народов (персов, тюрков, аваров, славян и антов, франков и лангобардов), о способе ведения войны которых, а также и о прочих обычаях здесь приводятся чрезвычайно ценные сведения72.
Что касается нумизматического и сигиллографического материала, назовем здесь в качестве основных публикаций (в том числе и для последующих разделов) следующие: Sabatier J. Description générate des monnaies byzantines. Paris, 1862. 2 vol. (репринт: 1930); Wroth W. Catalogue of the Imperial Byzantine Coins in the British Museum. London, 1908. 2 vol.; Толстой И.И. Византийские монеты (Monnaies byzantines). СПб., 1912–1914. Вып. 1–9 [Вып. 10: Барнаул, 1991]; Goodacre N. Handbook of the Coinage of the Byzantine Empire. London, 1928–1933.3 vol.; Schlumberger G. La sigillographie byzantine. Paris, 1884; Панченко Б. А. Каталог моливдовулов коллекции Русского Археологического Института в Константинополе // И РАИ К 8 (1903). С. 199–246; 9 (1904). С. 342–396; 13 (1908). С. 78–151; Kωνσταντινόπουλος Κ. Βυζαντιακά μολυβδόβουλλα. Aθήναι , 1917; Laurent V. Documents de sigillographie byzantinë La collection С Orghidan. Paris, 1952. О рассеянных в специальной литературе отдельных публикациях монет и печатей, количество которых в последнее время быстро возрастает, см. приведенные на с. 15 (прим. 1) обзоры В. Лорана.
1. Христианизированная Римская империя
Общая литература: Stein. Geschichte, I; Bury. Later Roman Empire I2; Piganiol. Empire chretien; Seeck. Untergang I-IV; Lot. Fin du Monde Antique; Heichelheim F. Wirtschaftsgeschichte des Altertums. Leiden, 1938. Bd. I. S. 766–859; Bd. II. S. 1191–1225; Rostovtzeff. Gesellschaft und Wirtschaft; Mickwitz. Geld und Wirtschaft; Kornemann. Weltgeschichte, II; Bengtson H. Griechische Geschichte. München, 1960 (2. Aufl.). S. 542 ff.; Ensslin W. The Reformes of Diocletian // САН. Vol. XII. 1939. P. 383–408; Burckhardt J. Die Zeit Constantins des GroBen. Stuttgart, 1929; Schwartz E. Kaiser Constantin und die christliche Kirche. Leipzig; Berlin, 1936; Baynes N.H. Constantine the Great and the Christian Church. London, 1929; Piganiol A. L'Empereur Constantin. Paris, 1932; Grégoire H. La «conversion» de Constantin // Revue de l'Univ. de Bruxelles 34 (1930–1931). P. 231–272; Idem. Nouvelles recherches constantiniennes // Byz 13 (1938). P. 551–593; Alföldi A. The Conversion of Constantine and Pagan Rome. Oxford, 1948; Vogt J. Constantin der Große und sein Jahrhundert. Mtinchen, 1960; Baynes N.H. Constantine''s Successors to Jovian // CMH. Vol. I. 1911. P. 24–54; Allard P. Julien l’Apostat. Paris, 1900–1903. 3 vol.; Negri G. L'imperatore Giuliano l'Apostata. Milano, 1902; Geffcken J. Kaiser Julianus. Leipzig, 1914; Bidez J. La vie de l'empereur Julien. Paris, 1930 (нем. перевод: München, 1940).
Римская государственность, греческая культура и христианская вера суть главные источники византийского развития. Без любого из этих трех элементов сущность Византии немыслима. Только синтез эллинистической культуры и христианской религии с римской государственной формой позволил возникнуть тому историческому зданию, которое мы обыкновенно называем Византийской империей. Этот синтез оказался возможен благодаря перемещению центра тяжести Римской империи на Восток, к чему привела кризисная эпоха III в. Свое наиболее наглядное проявление он нашел в христианизации Imperium Romanum и основании новой столицы на Босфоре. Оба эти события – победа христианства и окончательное перенесение центра государства на эллинизированный Восток – знаменуют собой начало византийской эры.
Византийская история – это прежде всего новая эпоха истории римской, а византийское государство – всего лишь продолжение старой Римской империи. Обозначение «византийский», как известно, является выражением поздним по времени, которого сами так называемые «византийцы» не знали. Они всегда называли себя римлянами (Ρωμαίοι), своего императора рассматривали как римского владыку, преемника и наследника древнеримских цезарей. Имя Рима очаровывало их во все времена, пока существовала их Империя, а римские государственные традиции до конца господствовали в политическом мышлении и воле73. Разнородная в этническом отношении Империя держалась вместе благодаря римской государственной идее, а ее положение в окружающем мире определялось римской универсалистской идеей.
В качестве наследницы Римской империи Византия желала быть единственной Империей на земле: отсюда выдвигается притязание на обладание всеми землями, которые некогда принадлежали римскому «кругу» (orbis terrarum), а теперь представляли собой части христианской «вселенной» (ойкумены). Это притязание мало-помалу опровергалось суровой действительностью; однако государства, которые строились в пределах христианской ойкумены на старой римской территории рядом с римско-византийской Империей, ни в правовом, ни в идеологическом отношении не стояли с ней на одной ступени. Развивается сложная иерархия государств, на вершине которой стоит государь Византии как римский император и глава христианской ойкумены74. Борьба за непосредственное господство над «римским миром» (Orbis Romanus) в ранневизантийское время и поддержание этой идеологической супрематии в средне- и поздневизантийский период становится стержнем, вокруг которого вращается политика Империи.
Как бы четко не осознавала Византия свою связь с древним Римом и как бы цепко – по идеологическим и по военно-политическим причинам – не держалась она за римское наследство, тем не менее она с течением времени все больше отдаляется от изначальных римских основ. В то время как в культуре и языке победно шествует эллинизация и одновременно все больше дает о себе знать оцерковление византийской жизни, развитие в экономической, социальной и политической сфере неизбежно приводит к тому, что создается новый экономический и социальный порядок, и уже в раннем Средневековье возникает в сущности новое государственное образование с новой системой управления. В противоположность некогда расхожему мнению, развитие византийского государства отличалось сильнейшей динамикой. Все находилось здесь в движении, в постоянной перестройке и созидании. В конце своего исторического развития Империя византийцев уже не имела ничего общего с прежней Римской империей, кроме названия и традиций с их неосуществимыми притязаниями.
В ранневизантийское время Империя, напротив, еще действительно являлась Римской империей и вся ее жизнь была пронизана римскими элементами. Эта эпоха, которую можно называть как ранневизантийской, так и позднеримской, в равной степени принадлежит и римскому, и византийскому развитию, охватывая три первых века византийской либо же три последних века Римской империи. Это типичная переходная эпоха, которая ведет нас от Римской империи к средневековой византийской и в которой старые римские формы жизни постепенно отмирают, а новые византийские все сильнее прорываются на поверхность.
Исходный пункт развития Византии задает Римская империя, какой она вышла из кризиса III века. Экономический упадок кризисного периода особенно опустошительно сказался в западной части Империи. Восток продемонстрировал большую силу сопротивления – обстоятельство, которое определит последующее развитие и объясняет «византинизацию» Римской империи. Тем не менее Восток тоже прошел через тот же самый кризис, который был общим кризисом и государственной системы позднего Рима, и его рыхлой экономической и социальной структуры. Экономический коллапс, сопровождавшийся тяжелыми социальными и политическими потрясениями, не миновал и восточную часть Империи. Если на Востоке уменьшение количества населения меньше бросалось в глаза, а упадок городской жизни и городской экономики был далеко не так безнадежен, как на Западе, то все же недостаток рабочей силы представлял собой бедствие, которое сказывалось на экономической жизни всей Империи, и по всей Империи был заметен упадок ремесла и торговли. В самом деле, кризис III в. означал крушение античной городской культуры75. Общим явлением стало постоянное расширение латифундий. На всей территории Империи крупные частные земельные владения неудержимо росли в ущерб мелкому землевладению и государственным доменам. Следствием упадка мелкого земельного владения было прогрессирующее прикрепление крестьян к земле, которое дополнительно ускорялось из-за острой нехватки рабочей силы. Закрепощение крестьянства было, тем не менее, всего лишь частным эпизодом общего принудительного закрепления людей за их профессией, которое позднеримское государство со времени кризиса III в. практиковало систематически. Принудительная экономика, однако, составляет основу административного государства (Zwangsstaat).
Римский принципат канул в лету в бурях кризисной эпохи и был заменен доминатом Диоклетиана, из которого развилось византийское самодержавие. Старый муниципальный порядок римских городов находился в глубоком упадке. Все государственное управление сконцентрировалось в руках императора и его аппарата чиновников, который, широко разросшись, становится становым хребтом византийского административного государства. Система римских магистратов уступает место византийской бюрократии. Император более уже не является верховным магистратом, но олицетворяет собой деспотическую власть, и эта власть опирается уже не столько на земные факторы могущества, сколько на волю Божию, ибо эпоха кризиса с ее тяжелыми бедствиями и испытаниями знаменует собой эру религиозности и обращения к миру иному.
Впрочем, понятие суверенитета народа не отмирает полностью: и сенат (синклит), и городское население, организованное в партии ипподрома (димы –δήμοι), и войско представляют собой политические силы, в которых император в ранневизантийское время видит реальное ограничение своей власти76. Но все же постепенно значение этих коренящихся в римском прошлом факторов ослабевает перед императорским всевластием. Наоборот, Церковь в качестве духовной силы со временем приобретает в христианском государстве все больший вес. Если в ранневизантийское время император распоряжается в церковной сфере почти неограниченно, рассматривая религию своих подданных, согласно римским принципам, как часть публичного права (ius publicum), то в Средние века Церковь в Византии по необходимости занимает место важного фактора власти и именно в ней вырастают для императорского могущества наиболее серьезные ограничители. Это демонстрируют нередкие в том числе и в Византии столкновения между светской и церковной властью, в которых победа не всегда остается на стороне императора. И все же для Византии характерным было не столько напряжение в отношениях между царством и священством, сколько тесное внутреннее сплочение лравославного государства и Православной Церкви, создающее единый государственно-церковный организм. Характерным является переплетение интересов обеих властей и их целеустремленное сотрудничество в борьбе против покушений на богоустроенный мировой порядок, предпринимают ли их внутренние или внешние враги императора либо же подрывные силы враждебных Церкви ересей. Однако такой союз неизбежно ставит Церковь под опеку могущественной императорской власти. Таким образом, доминирование императорской власти над церковной остается в Византии во все времена типичным и, так сказать, нормальным положением вещей. Император является не только верховным главнокомандующим войска, верховным судьей и единственным законодателем, он также является защитником Церкви и правой веры. Он – избранник Божий и в качестве такового – не только государь и повелитель, но и олицетворение врученной ему Богом христианской Империи. Вознесенный над земной человеческой сферой, он стоит в прямых отношениях с Богом и становится объектом своеобразного политико-религиозного культа. Изо дня в день этот культ практикуется при императорском дворе во впечатляющих церемониальных действах при участии духовенства и всего штата придворных. Он находит свое выражение во всяком изображении, которое воспроизводит христолюбивого владыку, на всяком предмете, который окружает его священную персону, в каждом слове, которое он произносит публично или которое говорится ему77. Подданные суть его рабы. Всякий раз, когда им позволяется лицезреть его, все они, не исключая и наиболее высокопоставленных, приветствуют его посредством проскинезы, простираясь пред ним ниц. И все же великолепие византийского придворного церемониала, так же, как и выражающееся в нем императорское всемогущество, имеют свои основы в римско-эллинистическом мире78. Из этих основ, пронизанных восточными элементами, вырастает особая роскошь византийского императорского двора и те намекающие на их восточное происхождение черты Византийской империи, которые впоследствии получают еще более сильное выражение благодаря заимствованиям с Востока – у империи Сасанидов и арабского халифата79.
С греческим миром византизм связан не только генетически, но еще и посредством глубокого сущностного родства. Как и эллинизм, византизм является унифицирующей, уравнивающей духовной силой. Обоим присуща эпигонская, эклектическая черта, византизму даже в большей степени, чем эллинизму. Тот и другой живут наследием более крупных и творческих культур, и исторические достижения и в том и в другом случае заключаются не столько в собственном творчестве, сколько скорее в синтезе. Как и человек эллинизма, византиец как культурный тип также является эклектиком. Но как эклектизм бывает лишен подлинной духовной свежести, как подражание может зачастую опошлять смысл и содержание образца и изначальную красоту превращать в пустую условную риторику, в той же степени истинно и то, что любовное сбережение античного культурного наследия, забота о римском праве и греческом образовании являются великим историческим достижением Византии80. Две вершины и одновременно два противоположных полюса античности – греческий и римский миры – вместе прорастают на византийской почве, их наивысшие проявления, римская государственность и греческая культура, соединяются в новый живой синтез и нерасторжимо связываются с христианством, в котором старое государство и старая культура некогда находили свое полное отрицание. Христианская Византия не отвергает ни языческого искусства, ни языческой мудрости. Как римское право во все времена остается основой права и правового сознания византийцев, так же и греческая культура остается во все времена основой их интеллектуальной и духовной жизни. Греческая наука и философия, греческая историография и поэзия принадлежат к образовательному багажу даже самого благочестивого из византийцев. Сама византийская Церковь усваивает идейное наследие античной философии и использует ее понятийный аппарат при формировании христианской догматики.
Приверженность античным традициям была особым источником силы Византийской империи. Опираясь на традиции греческой культуры, Византия на протяжении столетий представляла собой наиболее значительный культурный и образовательный центр мира. Опираясь на традиции римской государственности, она как государство занимала в средневековом мире выдающееся положение. Византийское государство располагало уникальным административным механизмом с разветвленным, вышколенным аппаратом чиновников, оно владело превосходной техникой ведения боевых действий, зрелой правовой культурой, высокоразвитой экономической и финансовой системой. В его распоряжении были огромные богатства, все более крепкой становилась финансово-экономическая основа его государственного бюджета. Этим византийское государство принципиально отличается от остальных стран поздней античности и Средневековья с их примитивным натуральным хозяйством. На денежном богатстве основывается, в свою очередь, могущество и авторитет Византии, платежеспособность которой в лучшие времена казалась просто неисчерпаемой. Обратной стороной этого, разумеется, является безжалостный фискальный пресс этого государства, которое все и вся подчиняло финансовым потребностям. Его прекрасно выстроенный административный аппарат также был инструментом самой безоглядной эксплуатации81. Высококвалифицированный штат византийских чиновников, становой хребет бюрократического государства, отличался страшной коррумпированностью. Ставшие притчей во языцех взяточничество и стяжательство византийского чиновничества всегда были для населения тягчайшим бичом. Богатство и высокая культура государства были достигнуты в обмен на страдания народных масс, их бесправие и несвободу.
Новые отношения, которые создала кризисная эпоха III в., нашли свое выражение в больших реформах Диоклетиана. Диоклетиан, подведя итог предшествующему развитию и приведя в систему произошедшие изменения, провел основательную реорганизацию всего управления Империей. Реформы Диоклетиана были развиты и усовершенствованы Константином Великим, и таким образом возник порядок управления, от которого берет начало византийская административная система82. В своих существенных чертах система Диоклетиана и Константина просуществовала все ранневизантийское время. Ее основные принципы – самодержавие императорской власти, централизация и бюрократизация государственного организма, – тем не менее, сохранялись все то время, что существовало византийское государство.
В основе мероприятий Диоклетиана и Константина, несомненно, лежит намерение укрепить поколебленный во времена смут авторитет императора и увеличить могущество самодержца. Отсюда стремление не только ограничить влияние сената и прочих коренящихся в республиканском прошлом Рима факторов, но также точно определить полномочия отдельных властных групп и таким образом предотвратить чрезмерное сосредоточение власти где бы то ни было. Гражданское и военное управление, а также центральное и провинциальное тщательно отграничиваются друг от друга. Отдельные ветви управления сводятся воедино в лице императора, который стоит во главе иерархически выстроенного государства и из центра управляет всем государственным аппаратом.
Впрочем, ввиду огромного размера Империи, предпринимается разделение ее территории и власти императора для того, чтобы обеспечить по возможности наибольшую эффективность императорского контроля. Опираясь на известный уже в более раннее имперское время институт совместного правления83, Диоклетиан создает коллегию правителей, состоящую из четырех членов, в которую входили два августа и два цезаря. Один из августов должен был повелевать в восточной, а другой в западной части Империи. Рядом с каждым из них стоял один цезарь, который, не состоя с августом в отношениях кровного родства, а лишь приближенный путем усыновления, должен был избираться с учетом личных способностей. После отставки августов на их место должны были заступить цезари, восполнив тетрархию назначением двух новых цезарей. Впрочем, следствием этой слишком логически выстроенной системы стали бесконечные гражданские войны. Из кровавой борьбы вышел победителем и достиг единодержавного правления Константин Великий, который вновь воссоздал многочленное соправительство, предприняв новое разделение территории Империи. Он, впрочем, отказался от искусственного выборного принципа, введенного Диоклетианом, и на сей раз разделил Империю между своим потомством; однако даже семейное правление сыновей Константина привело к тяжелым и кровавым осложнениям. Тем не менее системы разделения Империи придерживались и далее, и наличие нескольких человек у власти было правилом и впоследствии.
Предпринятое Диоклетианом реформирование провинциального управления подвело черту под особым положением Италии и ликвидировало ставшее бессмысленным разделение провинций на императорские и сенатские. Впредь управление всеми провинциями было подчинено только императору, и подобно всем остальным частям Империи Италия, некогда страна-владычица, была разделена на провинции и подвергнута налогообложению. Не менее показательным является и то, что более крупные провинции были разделены на меньшие по площади. Так, количество провинций значительно возросло: со времени Диоклетиана в Империи насчитывалось приблизительно 100, с V столетия – даже более 120 провинций. Далее, Диоклетиан разделил территорию Империи на 12 диоцезов; к концу IV в. их количество возросло до 1484. И наконец, при Константине Империя была разделена на префектуры, так что каждая префектура насчитывала несколько диоцезов, а каждый диоцез – достаточно большое количество провинций; таким образом, провинции были подразделениями диоцезов, а диоцезы – подразделением префектур: централизованная, иерархически устроенная административная система. Размеры и количество префектур поначалу колебались, и только с конца IV в. их границы стали твердо очерченными.
Огромная префектура Восток (praefectura praetorio per Orientem), которая состояла из пяти диоцезов – Египта, Востока, Понта, Асианы и Фракии, охватывала Египет с Ливией (Киренаикой), Переднюю Азию и Фракию. С ней граничила префектура Иллирик (praefectura praetorio per Illyricum), которая была составлена из диоцезов Дакии и Македонии, т.е. охватывала Грецию и Средние Балканы. К италийской префектуре (praefectura praetorio Illyrici, Italiae et Africae) относились, кроме Италии, большая часть латинской Африки и, с другой стороны, Далмация, Паннония, Норик и Реция. Галльская префектура (praefectura praetorio Galliarum) состояла из римской Британии, Галлии, Иберийского полуострова и противолежащей ему восточной части Мавритании. Таким образом, каждая из префектур распространялась на территорию, которую занимают многие современные государства. Во главе каждой префектуры стоял префект претория, иногда должность занимали на коллегиальной основе два префекта. Префект претория Востока, который имел резиденцией Константинополь, и префект претория Италии были высшими чиновниками Империи; за ними следовали префекты претория Иллирика, который сидел в Фессалонике, и префект претория Галлий.
Главным признаком системы управления Диоклетиана и Константина было принципиальное разделение военной и гражданской власти. Гражданская власть в провинции подчинялась теперь исключительно наместнику провинции, а военная – дуксу (dux), который был командующим в одной или в нескольких провинциях. Этот принцип был тщательным образом проведен в жизнь во всем провинциальном управлении. Даже префектура претория, единственный орган управления, который еще при Диоклетиане обладал как военными, так и гражданскими полномочиями, при Константине окончательно утратила свой некогда военный характер и превратилась в чисто гражданское ведомство. В качестве такового на протяжении всего ранневизантийского периода она обладала чрезвычайно широкими полномочиями85.
Полнота власти, которой префекты претория обладали в качестве императорских наместников и которую стремились дополнительно расширить в конкуренции с органами центрального управления, является характерной чертой ранневизантийского административного устройства, в известном смысле являющейся символом всей системы. С другой стороны, императорская власть все время стремилась ограничить власть префектов претория, сужая круг их компетенции, выдвигая против них их викариев – правителей диоцезов и прежде всего расширяя за счет их полномочий компетенцию некоторых органов центрального правительства. В этой внутренней борьбе отдельных органов правительства друг против друга заключается динамический момент развития ранневизантийской административной системы.
Рим и Константинополь были изъяты из зоны действия префектов претория и подчинялись своим собственным городским префектам. Эти последние после префектов претория занимали среди всех имперских чиновников наивысшее положение. Городской префект считался высшим представителем сената и в известном смысле был воплощением того, что еще сохранялось от старых республиканских традиций городской жизни. Он был единственным имперским чиновником, который носил не военную форму, а римское гражданское одеяние – тогу. Префект, или эпарх, Константинополя (ό έπαρχος τής πόλεως) не только в ранневизантийское, но и в более позднее время играл ведущую роль в жизни византийской столицы. Ему подчинялось судопроизводство в Константинополе, он должен был заботиться о поддержании спокойствия и порядка в городе и его снабжении продовольствием: вся экономическая жизнь столицы, ее торговля и ремесла находились под его контролем.
Если самоуправление Константинополя и Рима уже представляло собой чувствительное ограничение полноты власти префекта претория, то еще более ограничена она была благодаря созданию в эпоху Константина Великого центрального управления. Влиятельнейшим чиновником центрального аппарата стал магистр оффиций (magister officiorum)86. Будучи сначала скромным чиновником, он достиг большого могущества, причем прежде всего за счет власти префекта претория. Его наблюдению подлежали все службы (officia) Империи, т.е. практически вся имперская администрация, включая и администрацию префектов, поскольку службы, канцелярии отдельных административных учреждений с их бесчисленными служащими и были, собственно, шестеренками бюрократической управленческой машины. В его собственную службу входили agentes in rebus, которые в качестве императорских курьеров и одновременно государственных агентов объезжали провинции, а в качестве curiosi исполняли службу осведомителей, следя за деятельностью и настроениями в среде чиновничества и подданных. Они составляли собой весьма обширный корпус, который в середине V в. только в восточной части Империи насчитывал 1200 человек. На магистра оффиций была возложена также и забота о личной безопасности императора, и потому он командовал подразделениями лейб-гвардии, называющимися scholae palatinae. В качестве верховного церемониймейстера он ведал всеми церемониями императорского двора, и отсюда проистекала его другая важная для государства функция: он принимал иностранные посольства и управлял прочими сношениями с зарубежными державами. И наконец, с конца IV в. он ведал почтовой службой Империи (cursus publicus), которая первоначально была подчинена префекту претория.
Наряду с магистром оффиций важнейшим чиновником центрального правительства со времен Константина Великого был квестор (quaestor sacri palatii). Он был начальником службы юстиции, к кругу его компетенции относилась разработка законов, им контрасигновались императорские указы. Начальниками финансового управления были два управляющих – фиска (fiscus) и частных императорских имуществ (res privatae), которые со времени Константина назывались комитом священных щедрот (comes sacrarum largitionum) и комитом частных имуществ (comes rerum privatarum). Их значение, правда, было сильно ограничено в силу того, что в провинциях Империи важнейший налог – аннона (annona) – относился к компетенции префектов претория.
Поскольку все, что окружало личность императора, приобретало повышенное значение, то возросло и значение ведомства священной опочивальни (sacrum cubiculum), в ведение которого входило управление личным домашним хозяйством императора, особенно же – забота о императорском гардеробе (sacra vestis). Препозит священной опочивальни (praepositus sacri cubiculi) был одним из высших и влиятельнейших сановников. Если скипетр находился в руках слабого властителя, то начальник его «спальных покоев» зачастую оказывался могущественнейшим человеком Империи. Под влиянием восточных обычаев препозиты священной опочивальни почти всегда были евнухами, из евнухов также состояли по большей части и подчиненные ему личные слуги императора87.
Сложившийся уже при Константине сенат, или синклит, Константинополя представлял собой главным образом совещательный орган. Поскольку уже в римское время сенат, ослабленный растущим императорским абсолютизмом, по большей части утратил свое прежнее значение, в Византии круг его полномочий по понятным причинам сократился еще больше. Тем не менее он не полностью и не сразу утратил свои конституционные и законодательные функции, и прошло немало времени, прежде чем его прежний блеск полностью угас.
Много веков синклит Константинополя, хотя уже и будучи тенью древнего римского сената, играл в византийской государственной жизни заметную роль88. Хотя воля императора была решающей, сенат все же продолжал действовать в качестве консультативного законодательного органа и иногда выступал в качестве места оглашения законов. Он издавал положения (senatus consulta), которым император, если находил их приемлемыми, придавал силу закона. Некоторые законы зачитывались в сенате перед их утверждением. Также сенат по императорскому распоряжению мог выступать в качестве верховного суда. Важнейшим же являлось то, что при смене на престоле сенат имел право избрания и утверждения нового императора. Рядом с императором сенат значил немного: тем большим оказывается его значение в случае вакансии престола. Правда, голос сената оказывался весомым не при каждой перемене власти. Если император заранее называл преемника или же короновал соправителя, его утверждение сенатом было вопросом формальным. Если же наступала вакансия престола, то в том случае, если не был назначен преемник и он не мог быть избран в лице представителя или представительницы императорской фамилии, решение о замещении престола принадлежало сенату и предводителям войска. Изначально членами константинопольского сената в силу наследственного права были потомки сенаторских родов Рима, и хотя уравнение в правовом отношении сената Константинополя с римским произошло лишь при Констанции, уже Константин Великий смог в большом числе переманить представителей римской сенатской аристократии в Константинополь. В дальнейшем доступ в византийский сенат получали главным образом имперские чиновники трех высших классов: иллюстрии, спектабили и клариссимы (illustris, spectabilis, clarissimus). Как правило, сенаторы, происходили ли они из старой родовой аристократии или же из новой чиновной знати, были крупными землевладельцами. Именно в этом и в их положении на императорской службе, а не в принадлежности к сенатскому совету заключался вес этого высшего социального слоя. Большинство сенаторов, число которых уже к середине IV в. достигало почти 2000, предпочитали жить в своих поместьях. В качестве активных членов сената действовали фактически только представители высшей и в численном отношении наименьшей группы – illustres, к которым относились высшие чиновники Империи.
Впрочем, с середины VI в. высшие сановники стали носить вновь введенный титул – gloriosi. Растущая щедрость императора при раздаче титулов привела со временем к снижению ценности обозначений высокого достоинства. Поскольку титул clarissimus давался все чаще и распространялся на все более широкие круги, то его носители переместились в ранг spectabiles, а прежние носители этого титула поднялись до illustres, и потому для прежних illustres пришлось создавать более высокий ранг, gloriosi. Это – типичный пример обесценивания титулов, которому было суждено в поздневизантийский период случиться в еще больших масштабах89.
Наряду с сенатом в качестве более узкого совещательного органа стоял священный консисторий (sacrum consistorium) – видоизменившийся прежний совет принцепса (consilium principis). Постоянные члены этого совета, комиты консистория (comites consistorii), выходили из рядов высших чиновников центральной администрации. Время от времени для участия в совещаниях привлекали и сенаторов, которые не принадлежали к консисторию. Префекты претория, первоначально важнейшие члены императорского совета, напротив, выбыли из него. Своим новым именем коронный совет обязан тому обстоятельству, что его члены должны были стоять в присутствии императора (consistere). Еще более своеобразный свет на отношение совета к своему владыке проливает то обстоятельство, что его «заседания» назывались silentium (молчание) или же, если в них принимали участия сенаторы, silentium et conventus. Это красноречивое обозначение стало в более позднее время названием императорского совета, однако позднейшее σιλέντιον не представляло собой постоянного органа, а созывалось императором при необходимости принимать решения по важным государственным или церковным делам90. Под κονσιστώριον, напротив, в средневековой Византии понимался всего лишь церемониальный выход высших сановников во время празднеств при императорском дворе91.
В то время как государственный организм благодаря реформам Диоклетиана и Константина стал выглядеть упорядоченным, а государственная власть укрепившейся, широкие народные массы, как и прежде, находились в жалком положении. Колоны, которые составляли большинство крестьянства и были на селе ведущей силой производительного процесса в позднеримском государстве, все больше оказывались в состоянии наследственного прикрепления к земле. Благодаря налоговому законодательству Диоклетиана это развитие еще ужесточается и ускоряется. Прежние денежные подати потеряли свое значение вследствие крушения денежной системы. Отсюда получили повышенное значение натуральные выплаты. Эти чрезвычайные выплаты кризисного времени Диоклетиан превратил в долгосрочное учреждение. Возникшая таким образом аннона (annona) становится на будущее время важнейшим налогом и главным источником дохода для римского бюджета. Его бремя при этом несло только сельское население. Согласно диоклетиановой системе capitatio – iugatio, подушный и поземельный налог как основные составные части анноны согласуются друг с другом92. Единицу налогообложения составляет, с одной стороны, участок земли определенной величины и качества (iugum), а с другой – человек, который ее обрабатывает (caput). При расчете налога iugum и caput считаются раздельно93, но поскольку iugum не может быть обложен, если ему не соответствует caput, то по диоклетиановой системе также и caput только тогда может быть обложен анноной, когда с ним соотносится определенный iugum. Отсюда по необходимости фиск стремится установить равновесие между iugum и caput, т.е. для каждого имеющегося в наличии iugum найти caput. При сильной депопуляции Империи и недостаточной оседлости крестьян, гонимых с одного места на другое нуждой и нестабильностью, это было непростой задачей, и потому государство прилагало все силы к тому, чтобы обнаружившийся caput закрепить за указанным ему iugum. Так диоклетианова система capitatio – iugatio внесла вклад в то, что все более широкие слои сельского населения стали терять свободу передвижения. Горожанин, который не владел земельным участком, не облагался анноной и тем самым поначалу находился в более выгодном положении. Однако уже с Константина на торговое и ремесленное городское население было возложено бремя уплаты очень тяжелого, выплачиваемого в золоте налога – auri lustralis collatio.
Недостаток сельскохозяйственной рабочей силы дал начало также весьма важному для византийской податной системы принципу έπιβολή (adiectio sterilium). Он возник в Египте, где уже в птолеме-евское время лежащая невозделанной государственная земля принудительно передавалась частным землевладельцам для обработки, а на ее получателей возлагалась обязанность платить налоги за полученный участок. С конца III в. эта система нашла применение на всей территории Империи и впредь касалась не только государственных имений, но и запустевших земель частных владельцев.94
Римская денежная система пришла в III в. в полный упадок. Последствием был не только чрезвычайно большой рост цен, но также прогрессирующий переход к меновой торговле и натуральному хозяйству95. На Западе доминирует натуральное хозяйство, которое впоследствии в новых средневековых государствах становится господствующей формой хозяйствования, несмотря на то что определенные элементы денежной экономики продолжают сохраняться еще достаточно долгое время. На экономически более сильном Востоке денежная экономика вскоре вновь получает преобладание, хотя формы натурального хозяйства продолжают существовать достаточно долго. Укрепление денежной системы на византийской территории наиболее ясно проявляется в том, что аннона, а также прочие натуральные подати во все растущем размере подвергаются адэрации, т.е. переводятся на деньги96. Уже Константин Великий смог создать новую, очень стабильную денежную систему. Основу этой денежной системы составлял золотой солид (solidus), нормальным содержанием золота в котором было 4,48 г, так что в фунте золота насчитывалось 72 солида. Наряду с ним имелась серебряная силиква (siliqua), которая весила 2,24 г, и поскольку соотношение цены серебра и золота составляло 1:12, то она представляла собой 1/24 часть солида. Эта монетная система проявила уникальную устойчивость. Целое тысячелетие солид Константина (греч. νόμισμα, позднее ύπέρπυρον) был основой византийской монетной системы и в течение многих столетий пользовался наибольшим авторитетом в мировой торговле. Хотя и его не миновали кризисы97, однако его ценность стала ощутимо снижаться лишь в XI в., когда и сама Империя стала клониться к закату.
Коренные преобразования коснулись во времена Диоклетиана и Константина также и военного устройства98. Армия более раннего императорского времени в сущности была пограничной армией. Почти все вооруженные силы были распределены в качестве гарнизонов крепостей вдоль бесконечно протянувшихся римских границ. Не хватало мобильных войск и достаточно сильного войскового резерва внутри Империи; в качестве такового, собственно, имелась лишь преторианская гвардия в Риме. То, что эта система не может удовлетворить повышенным потребностям обороны, выявилось уже давно, а в эпоху кризиса III в. ее постигло полное крушение. Диоклетиан сначала значительно усилил пограничные войска. Однако прежде всего, и не только с военной, но и с политической точки зрения, было необходимо создание сильной мобильной армии внутри Империи, которая должна была служить как войсковым резервом против натиска внешних врагов, так и охраной императорской власти против подрывных элементов внутри страны. Эту двойную задачу должно было исполнить созданное Диоклетианом и значительно увеличенное Константином войско при императоре – exercitus comitatensis. Части comitatenses имели совершенно другое назначение и другой вес, нежели старая преторианская гвардия: эта последняя из-за ее ненадежности и известной склонности к выдвижению претендентов на престол была сокращена уже Диоклетианом, а Константином после битвы при Мильвийском мосту окончательно расформирована. Новые «войска сопровождения» вскоре стали ядром римской армии, ибо Константин без колебаний вновь заметно уменьшил усиленные Диоклетианом пограничные войска в пользу comitatenses. Тем самым exercitus comitatensis потерял свой первоначальный характер гвардейского корпуса. Самые лучшие его части отмечались титулом palatini, собственно же корпус телохранителей (лейб-гвардии) составляли scholae palatinae под командованием магистра оффиций.
Руководство войсками со времени Константина находилось в руках магистров армии (magistri militum), причем пехота подчинялась магистру пехоты (magister peditum), а кавалерия – магистру конницы (magister equitum). Такое разделение командования, несомненно, основывалось на том соображении, что командующий лишь одного из родов войск не мог быть опасным для императорской власти. Однако это своеобразное разделение было вскоре отменено, и достаточную гарантию безопасности стали видеть в том, что при каждом императорском дворе назначалось по два командующих, которые носили титул презентальных (т.е. присутствующих при особе императора) магистров конницы и пехоты (magister equitum et peditum praesentalis). В восточной части Империи, напротив, появляется даже три командующих отдельными военными округами: магистры армии Востока, Фракии и Иллирика (magistri militum per Orientem, per Thracias и per Illyricum). Они командуют расположенными в их округах частями comitatenses, и, кроме того, им подчиняются дуксы (duces) – командующие пограничными войсками в отдельных провинциях, в то время как два magistri militum praesentales командуют дворцовыми войсками. Так на византийской территории появилось пять главнокомандующих с раздельной компетенцией; все они подчинялись непосредственно императору, который воплощал собой единство верховного командования.
Только с момента создания сильной подвижной армии (comitatenses) пограничные войска (limitanei) также получают значение особой категории войск, которые выполняют специальные задачи защиты границы. Расположенные в областях лимеса солдаты в качестве платы за свою службу получают в собственность участок земли. Таким образом, они представляют собой ополчение оседлых крестьян, которые живут с дохода от своих владений и обеспечивают защиту границы: учреждение, которому в византийской Империи было суждено большое будущее.
Характерным явлением была растущая варваризация римско-византийского войска. Наиболее пригодным и ценимым элементом в императорской армии были варвары, а среди подданных империи – иллирийцы. Число иностранных наемников постоянно росло, и с IV в. знатные варвары во все большем числе проникают в офицерский корпус. Далее, характерным был рост значения конницы в римско-византийском войске, что не в последнюю очередь было обусловлено тем, что Империя должна была приспосабливаться к тактике войск персидской Сасанидской империи, которая главным образом заключалась в использовании конных подразделений.
Перенесение центра тяжести Империи на Восток было прежде всего обусловлено большей экономической мощью более плотно заселенной восточной половины Империи99, а с другой стороны – новыми задачами обороны, которые возникли у Империи на Востоке: в нижнем течении Дуная, где усилился натиск варваров с Севера, и в Передней Азии, где стал более чувствителен нажим новоперсидской державы Сасанидов. Персидская держава Сасанидов была гораздо более опасным соперником, чем предшествовавшая ей Парфия. Как византийские императоры рассматривали себя преемниками римских цезарей, таким же образом и цари династии Сасанидов считали себя наследниками Ахеменидов и выдвигали притязание на все области, которые ранее входили в персидскую державу. Уже в предвизантий-ское время, с середины III в., и в течение всей ранневизантийской эпохи Империи непрерывно угрожала персидская опасность: борьба с персидскими «великими царями» стала для византийского государства одной из важнейших политических и военных задач100.
Уже Диоклетиан, который оставил за собой восточную половину Империи и главным образом пребывал в своей резиденции в Никомидии, оставив западную половину своему коллеге Максимиану, отдавал себе отчет в том, что положение изменилось. Однако только Константин создал Империи на Востоке надежный государственный центр, приказав расширить и перестроить расположенную на Босфоре старую греческую колонию Византии и подняв ее до статуса имперской столицы. Строительство началось в ноябре 324 г.101, немедленно после победы над Лицинием, которая распространила сферу власти Константина на Восток, а уже 11 мая 330 г. новая столица была торжественно освящена. Основание немногих городов имело в мировой истории сопоставимое значение102. Место было выбрано с гениальной точностью. Расположенная на границе двух континентов, омываемая с востока Босфором, с севера Золотым Рогом, с юга Мраморным морем и доступная по суше только с одной стороны, новая столица обладала уникальным стратегическим положением. Кроме того, она господствовала над путями сообщения между Европой и Азией, а также над морским путем из Эгейского в Черное море и вскоре стала важнейшим торговым и транспортным центром тогдашнего мира. В течение тысячелетия Константинополю в качестве государственного, хозяйственного и военного центра Византийской империи, а также средоточия ее духовной и церковной жизни суждено было оказывать на культурное развитие человечества сильнейшее влияние.
В то время как значение и численность населения Рима постоянно сокращались, новая столица непрерывно росла. Менее чем столетие спустя после своего основания Константинополь обладал уже большим населением, чем Рим; в VI в. он насчитывал почти один миллион жителей103. Он был Новым Римом, которому суждено было занять место Старого Рима и заменить его в качестве нового административного центра104. Даже по плану строительства новая столица во всем была уравнена со старой и в нее перенесли все связанные со Старым Римом предания105. Привилегии, которыми обладал Рим, были даны и Константинополю, и уже Константин Великий не упустил ничего, чтобы увеличить блеск и богатство новой столицы. Он украсил город роскошными постройками и памятниками искусства, которые он приказал привезти со всех концов Империи. Особенно ревностно заботился он о постройках церквей. С самого начала Константинополь получил христианский характер, с самого начала большая часть его населения в языковом отношении была греческой. Посредством христианизации Империи и создания новой столицы на Босфоре Константин дважды подчеркнул историческую победу Востока.
Существует немного вопросов, которые обсуждаются в исторической науке так же горячо и часто, получая самые разные ответы, как вопрос об отношении Константина к христианской религии106. В то время как одни говорят, что Константин был безразличен к вопросам религии и поддерживал христианство только из политических соображений, другие уверены в его обращении и видят в нем причину поворота в религиозной политике Империи. В пользу как одного, так и другого тезиса были выдвинуты многочисленные аргументы, и на самом деле многое говорит в пользу христианских убеждений Константина, но столь же многое, с другой стороны, – в пользу его приверженности старым языческим традициям, а многое даже в пользу того и другого одновременно. Ясно, что политические цели были для Константина решающими. То, что политика гонений, предпринятых против христиан Диоклетианом, потерпела неудачу, было ясно каждому, даже его верному соратнику Галерию, и не могло быть более иллюзий в том, что можно было перенести политический центр тяжести государства на Восток и при этом сохранять враждебные христианам настроения107. Также очевидным являлось и то, что история жизни Константина была чрезвычайно богата религиозными событиями (христианскими и нехристианскими, или же дохристианскими) и что равнодушие к религии несправедливо ставится ему в упрек, главным образом задним числом. При этом нельзя забывать, что эпоха религиозного возбуждения, к которой он принадлежал, была временем религиозного синкретизма, для которого одновременное исповедание нескольких различных культов было вполне естественным. Когда Константин, самое позднее в 312 г., поставил себя под защиту христианского Бога и с тех пор неослабно и со все большей определенностью стал покровительствовать христианству, это не означало, что он полностью предался ему, окончательно порвал со всеми языческими традициями и стал христианином в том смысле, что и его византийские преемники. Известно, что он не отказал языческим религиозным обычаям в своей поддержке и даже был приверженцем некоторых из них; особенно недвусмысленна в этом отношении его подчеркнутая приверженность культу солнца. Ничто не было для эпохи религиозного синкретизма более чуждым и непостижимым, чем свойственная христианству религиозная исключительность. Чужда была она и «первому христианскому императору». Прошло достаточно долгое время, прежде чем победил дух религиозной исключительности и в римском мире утвердилось воззрение на христианство как на единственную религию, которая обладает абсолютной истиной и всякое другое учение исключает как ложное. Конечно, необходимым следствием заданного Константином религиозно-политического направления было то, что христианская вера в конце концов заняла в римско-византийской Империи монопольное положение. До этого, однако, дело дошло существенно позднее (см. ниже, с. 94). Не только сам Константин, но и его преемники до 379 г. удерживали языческий титул pontifex maximus108.
Ярчайшим и с исторической точки зрения важнейшим проявлением христианизации Римского государства во времена Константина было проведение Вселенского Собора в Никее (325), первого из тех Вселенских Соборов, которые заложили догматическую и каноническую основу христианской Церкви. Император, созвавший Собор и руководивший его заседаниями, также в значительном объеме повлиял на его решения. Хотя формально Константин еще не принадлежал к Церкви (как известно, он принял крещение только на смертном одре), он уже был ее фактическим главой, став и в этом примером для своих преемников на византийском престоле. Предметом собеседований было учение александрийского пресвитера Ария, который как монотеист верил, что нельзя признавать равенство между Отцом и Сыном, и тем самым отрицал Божество Христа. Арианское учение было осуждено, был принят догмат о том, что Сын единосущен Отцу (όμοούσιος τώ Πατρί). Так было сформулировано исповедание веры, которое с дополнениями, сделанными на втором Вселенском Соборе в Константинополе (381), представляет собой Символ веры христианской Церкви.
Союз государства и Церкви, основу которого заложил Константин, принес обеим сторонам большую выгоду, однако поставил их лицом к лицу с совершенно новыми трудностями. Римско-византийское государство нашло в христианской религии великую объединительную духовную силу, а императорский абсолютизм – крепкую моральную поддержку. Церковь получила от государства богатые материальные средства, поддержку как в своей миссионерской деятельности, так и в подавлении антицерковных течений, однако именно в силу этого оказалась под его опекой. Государство же, которое связало с нею свою судьбу, было втянуто во все бесконечные противостояния церковных партий. Борьба за веру перестала быть внутренним делом Церкви. Осложненная политическими обстоятельствами, она стала существенной составной частью не только церковного, но и Государственного развития. Не всегда при этом цели государства совпадали с церковными. Сотрудничество Церкви и государства подчас приводило к антагонизму между двумя силами. Все эти моменты – участие государства в церковной борьбе, сотрудничество, но также и антагонизм между Церковью и государством – проявились уже во времена Константина.
Арианство не было искоренено осуждением Никейского Собора; император, который поначалу, как кажется, недооценил силу противной партии, изменил тактику и добился возвращения Ария к общению с Церковью. Тем самым он вступил в конфликт с православным клиром, прежде всего с Афанасием Великим, который с 328 г. пребывал в сане архиепископа Александрийского и, сменяя одно место ссылки на другое, до конца своей жизни (373) упорно боролся за православие.
Также из-за проблемы вероисповедания усилилась размолвка между сыновьями Константина и одновременно углубилось расхождение между двумя половинами Империи. Констанций, правивший в восточной части, исповедовал арианство; правившие на Западе Константин, рано ушедший из жизни (340), и молодой Констант поддерживали никейское вероисповедание. Превосходящие силы младшего брата, который после гибели Константина повелевал всем Западом, принудили Констанция к уступкам и восстановлению изгнанных епископов на их кафедрах. Вследствие этого побежденное политически арианство распалось на два лагеря: так называемые полуариане хотя и не признавали единосущие, однако выступали за подобосущие Отца и Сына (όμοιούσιος вместо όμοούιος), в то время как радикальное крыло во главе с Евномием, как и прежде, отстаивало совершенное различие сущностей. Однако ситуация изменилась, когда Констант погиб в борьбе с узурпатором-язычником Магном Магненцием (350), а Констанций в чрезвычайно кровопролитном сражении одолел узурпатора (351).
Победа восточного императора вновь вывела на первый план значение восточной части Империи. По примеру своего отца Констанций радел о конституционном уравнении Константинополя с Римом, что фактически означало принижение старого полуязыческого Рима со стороны новой христианской столицы. Визит, который император нанес в Рим, сопровождался актом, олицетворявшим закат старого мира: из зала заседаний римского сената он приказал удалить алтарь Победы. Одновременно победа Констанция означала триумф арианства. Воля императора должна была неограниченно господствовать в Церкви так же, как и в государстве. Он разгромил противостоящую ему оппозицию во главе с Афанасием Александрийским и на Соборах в Сирмии и Аримине провозгласил арианство государственным вероисповеданием (359). Теперь уже и среди полуариан произошел раскол: более умеренные из них перешли в оппозицию и с того времени все более сближались с никейцами, другие же вступили в союз с евномианами и под предводительством императора превратились в господствующую партию. С исторической точки зрения большее значение, чем кратковременная победа арианства в римско-византийской Империи, имело при этом то обстоятельство, что во времена господства арианского учения началось обращение в христианство готов, и вследствие этого германские племена приняли новую веру в ее арианской форме. Переводчик Библии на готский язык, Ульфила, принял епископское посвящение в 343 г. от арианина Евсевия Никомидийского, и еще долго после разгрома арианства в Византии большинство германских племен придерживалось арианского вероисповедания.
Состояние религиозного брожения при Констанции сменилось языческой реакцией при Юлиане (361–363)109. Так проблема сосуществования старой культуры и новой веры, одна из ключевых проблем византийского культурного развития, вступила в стадию острого кризиса. Очарование уходящего мира, страстная любовь к его искусству, образованию и мудрости заставили последнего представителя дома Константина объявить войну новой вере. Бесплодные распри христианских церковных партий, казалось, сулят успех его предприятию. Численно язычники все еще были сильны, особенно в западной части Империи, в том числе и в Риме, языческой по большей части оставалась сильно варваризированная армия. Число тех, кто теперь отпал от христианства, было также немалым. Однако враждебность Юлиана к христианству не смогла создать сильного движения. В борьбе против новой веры он оставался прежде всего выразителем идей высшего образованного слоя язычников из числа философов-неоплатоников и риторов, к кругу которых он сам принадлежал. В восточной части Империи и особенно в Антиохии, которую он избрал себе резиденцией, император испытал тяжелое разочарование. Внутреннее бессилие его реакционных попыток совершенно явственно проявилось в том, что при организации нового языческого клира он копировал устройство христианской Церкви. Рвение, с которым он работал над восстановлением старых языческих священнодействий, собственноручно принося богам жертвы, не только у христиан вызвало насмешливое отчуждение. Как и Всякая реакция, которая вдохновляется старым как таковым и борется с новым как таковым, его предприятие было обречено на провал. Когда он во время дерзкого похода против персов был смертельно ранен копьем и скончался в походном лагере, вместе с ним умерло и его дело. Его быстрый крах был окончательным доказательством того, что в победе христианства заключалась историческая неизбежность.
2. Эпоха переселения народов и христологических споров
Общая литература: Stein. Geschichte. Bd. I; Bury. Later Roman Empire. Vol. I2; Кулаковский. История. Т. 1; Seeck. Untergang. Bd. V-VI; Demougeot E. De l'unité à la division de l’Empire romain, 395–410: Essai sur le gouvernement impérial. Paris, 1951; Schmidt L. Geschichte der deutschen Stämme bis zum Ausgang der Volkerwanderung: Die Ostgermanen. München, 1941; Schmidt L. Geschichte der Wandalen. München, 1942 (2. Aufl.); Lot F. Les invasions germaniques. Paris, 1905; Courtois Chr. Les Vandales et l’Afrique. Paris, 1955; Thompson E.A. A History of Attila and the Huns. Oxford, 1948; Altheim F. Attila und die Hunnen. Baden-Baden, 1951; Harnack A. Lehrbuch der Dogmengeschichte. Bd. III. Tübingen, 1909; Duchesne L. Histoire ancienne de l'Eglise. Vol. III. Paris, 1911; Lietzmann H. Geschichte der Alten Kirche. Bd. IV. Berlin, 1953; Ensslin W. Die Religionspolitik des Kaisers Theodosius des GroBen. Munchen, 1953; Das Konzil von Chalkedon // Hrsg. von A. Grillmeier und H. Bacht. Bd. I. Würzburg, 1951; Baynes N.H. The Dynasty of Valentinian and Theodosios the Great // CMH I (1911). P. 218–249; Güldenpfennig A. Geschichte des oströmischen Reiches unter den Kaisern Arcadius und Theodosius II. Halle, 1885; Ensslin W. Marcianus // RE XIV/2 (1930). S. 1514–1529; Idem. Leo I. // RE XII/1 (1924). S. 1947–1961; Barth W. Kaiser Zeno. Basel, 1894; Brooks E.W. The Emperor Zenon and the Isaurians // English Historical Review 8 (1893); Brooks E.W. The Eastern Provinces from Arcadius to Anastasius // CMH I (1911). P. 457–286; Rose A. Kaiser Anastasius I. Die äußere Politik des Kaisers. Halle, 1882; Rose A. Die byzantinische Kirchenpolitik unter Kaiser Anastasius I. Wohlau, 1888; Charanis P. The Religious Policy of Anastasius the First. Madison, 1939; Ensslin W. Theoderich der Große. München, 1959.
Из-за религиозных споров и частых гражданских войн, в которых римская армия истекала кровью, могущество Империи по отношению к внешним врагам было подорвано. Уже при Констанции наметилось сильное превосходство персов в районе северной Месопотамии. После трагического исхода экспедиции Юлиана Иовиан (363–364), христианский преемник последнего языческого владыки римлян, заключил с персами мирный договор, который предусматривал отказ Империи от преимуществ в Армении, а также повлек за собой чувствительные территориальные потери в Месопотамии.
С началом эпохи переселения народов в Империи возникли новые проблемы, последствия которых трудно было предвидеть. Теперь уже и северная граница восточной части Империи стала театром непрерывных военных действий. Началась изнурительная война на два фронта, которая уже не затихала, покуда стояла Византийская империя. С тех пор на протяжении всей своей истории Византия практически не выходила из состояния войны на два фронта против великих держав, сменявших друг друга на Востоке, и все новых и новых народов Севера и Запада, непрерывно выступавших в качестве ее противников.
Первым императором, который повел эту роковую войну на два фронта и пал ее жертвой, был арианин Валент. Подобно Констанцию и Константу, братья Валентиниан I (364–375) и Валент (364–378) придерживались противоположных религиозных направлений110. Валентиниан I, правивший на Западе, был приверженцем никейского вероисповедания. Валент, повелевавший Востоком, исповедовал арианство. Так в вероисповедном противоречии вновь выразились противоречия между Востоком и Западом. В самом деле, связь между двумя половинами Империи становилась все более слабой. Впрочем, все вопросы отступили на второй план перед решением насущных внешнеполитических задач. Вторжение саксов и ирландцев в Британию, ожесточенные сражения с аламанами на Рейне и Неккаре, с сарматами и квадами в области Дуная были лишь провозвестниками большого кризиса, который вызвало появление вестготов на Дунае. Поселившись во фракийском диоцезе, вестготы начали опустошать территорию Империи; к ним присоединились мигрировавшие остготы и гунны, и вскоре уже вся Фракия была наводнена варварами. Валент, который поспешно выдвинулся с персидского театра военных действий через Константинополь, встретился с врагом при Адрианополе. Здесь 9 августа 378 г. произошла достопамятная битва, в которой вестготы, поддержанные остготами, нанесли римской армии сокрушительное поражение, причем погиб и сам император.
Последствия этой катастрофы были неизмеримы. С германской проблемой, вышедшей с того времени на первый план, восточная часть Империи боролась целое столетие, западная же в этой борьбе погибла. Военная победа над готами казалась бесперспективной. Из отчаянного положения, в которое попала Империя, не было другого выхода, кроме мирного решения вопроса. Такое направление приняла политика Феодосия I, которого Грациан (375–383), сын и преемник Валентиниана 1,19 января 379 г. провозгласил августом и вручил ему управление восточной частью империи.
После вытеснения готов за Балканы императоры заключили с ними договор (foedus). Остготы были поселены в Паннонии, вестготы – в северной части фракийского диоцеза. Они получили полную автономию, освобождение от налогов, высокое жалованье и должны были служить в войске Империи в качестве федератов111. Многие поступили непосредственно на службу императору. Так опасность насильственного германского наводнения Империи была на некоторое время отвращена: захватчики стали служить Империи, а римская армия, ряды которой значительно поредели, получила благодаря притоку германских федератов сильное пополнение. Впрочем, это решение означало не что иное, как то, что вторжение германцев из враждебного превратилось в мирное. И без того постоянно продолжавшаяся германизация армии достигла теперь своего пика: значительное большинство частей было германскими, а вскоре и важнейшие командные посты оказались в руках у германцев112. Другой оборотной стороной проготской политики Феодосия было сильное увеличение государственных расходов, а вместе с тем и усиление финансового бремени. Все более тяжелыми становились бедствия населения, и во всех частях Империи усилился процесс расширения патроциниев, против которого безуспешно боролись уже предшественники Феодосия. Экономически ослабленные, увязшие в непосильных долгах и беззащитные перед произволом и злоупотреблениями императорских чиновников, крестьяне отдавали себя под покровительство (патронат) могущественных крупных землевладельцев, расставаясь со своей многострадальной свободой и становясь крепостными своего патрона. Так, представляется, что на рубеже IV и V вв. прикрепление колонов к земле завершается во всей Империи113.
Гибель Валента привела к окончательному упадку арианства. Победу православия закрепил Второй Вселенский Собор в Константинополе (381), который, утвердив и расширив определения Никейского Собора, придал христианскому вероисповеданию окончательную форму. Горячий приверженец никейской веры, Феодосии I всеми силами поддерживал православие и безжалостно боролся как с язычеством, так и с инославными христианскими сектами. Только в его царствование завершилась христианизация Империи. Православное христианство в качестве государственной религии достигло монопольного положения, у прочих религий и исповеданий было отнято право на существование.
После долгой гражданской войны в западной части Империи Феодосии незадолго до своей смерти вновь объединил всю Империю под своим скипетром. На смертном одре он распорядился о новом разделении с трудом объединенной страны. При этом император, уроженец крайнего Запада, вновь однозначно отдал преимущество Востоку, ибо в то время как Константин Великий своему старшему сыну отдал в управление Британию, Галлию и Испанию, а Валентиниан I оставил за собой западную половину, а своему младшему брату уступил Восток, Феодосии в 395 г. поставил своего старшего сына Аркадия на Востоке, а младшего, Гонория, на Западе. Вскоре после этого спорные диоцезы Дакии и Македонии были признаны принадлежащими Востоку и присоединены к префектуре Иллирик с центром в Фессалонике. Западу от иллирийских владений остался только паннонский диоцез, впредь обыкновенно называемый диоцезом Иллирик114. Этим между Западом и Востоком была проведена историческая граница, которая с течением времени все четче обозначала разделительную линию между западным, римским, и восточным, византийским, культурным пространством.
Предпринятое Феодосием разделение само по себе не означало ничего нового. Важным является, однако, то, что со времени этого разделения и вплоть до падения западноримской части Империя постоянно оставалась разделенной на две части. Тем не менее идея единства Империи сохранялась и далее: существовали не две империи, но две части одной-единственной Империи, которая находилась под управлением двух императоров. Часто законы издавались от имени обоих императоров, и изданные одним императором законы получали силу закона во всей Империи в том случае, если они посылались второму для публикации. После смерти одного императора второй имел право назначить преемника умершему. Фактически же связь обоих частей становилась все более слабой, тем более что обстоятельства на Востоке и на Западе складывались очень различно, а отношения между обоими правительствами были, как правило, какими угодно, но только не дружескими. Уже при сыновьях Феодосия началось длительное соперничество между быстро сменявшими друг друга восточными регентами, управлявшими делами при слабом Аркадии, и могущественным германцем Стилихоном, который от имени юного Гонория более десяти лет повелевал Западом115.
Политика Феодосия по отношению к готам пережила тяжелый кризис – вестготы под предводительством Алариха поднялись и опустошили весь Балканский полуостров вплоть до стен Константинополя и южной оконечности Греции. Разногласия между двумя римскими правительствами затрудняли ответные действия, и в конце концов мир был куплен тем, что восточноримское правительство назначило Алариха императорским магистром армии в Иллирике (magister militum per Illyricum). Гот Гайна получил должность magister militum praesentalis и вместе со своими войсками вступил в Константинополь. Между тем в византийской столице все сильнее ощущалась антигерманская реакция116, и на переломе веков это направление стало господствующим. Германцы были исключены из войска, и была проведена основательная реорганизация римских вооруженных сил117. Однако уже вскоре снова возникла необходимость набирать германцев в большем количестве, и вплоть до VII в. они представляли собой в имперской армии наиболее важный и боеспособный элемент. Однако отныне они вербовались как отдельные наемники и ставились под начало императорских офицеров, тогда как готские федераты Феодосия представляли собой единые независимые формирования, подчинявшиеся собственным предводителям. На Западе же такое положение вещей сохранилось и позже и в конце концов привело к тому, что западная Римская империя утонула в германском потоке. Показательным для различия положения двух частей Империи и определяющим для различия их последующей судьбы было то, что антигерманская реакция на Востоке достигла своих целей, в то время как враждебные германцам выступления на Западе оказались безрезультатными. Вскоре восточная часть освободилась и от Алариха. Он отправился со своими войсками в Италию и после троекратной осады в 410 г. взял штурмом Рим. Положение на Западе становилось все более безнадежным, на Востоке же, напротив, с начала V в. наступило долгое затишье.
На это время относительного спокойствия приходится основание университета в Константинополе и составление «Кодекса Феодосия». Слабый император Феодосии II (408–450) поначалу находился под опекой своей энергичной сестры Пульхерии, а в более поздние годы – под влиянием своей супруги Афинаиды-Евдокии, дочери язычника, профессора риторики из Афин. Личность этой императрицы, которая на протяжении всей своей жизни оставалась верна образовательному идеалу своего родного города, но одновременно с истинной страстью была привержена новой религии и которая писала как светские стихи, так и церковные песнопения, является живым примером сосуществования в Византии христианства и античной культуры. Ее влиянию следует, по-видимому, приписать то, что в 425 г. посредством реорганизации и расширения высшей школы времен Константина Великого в Константинополе был основан университет118. В этом новом университете, который стал важнейшим образовательным центром Империи, преподавали десять греческих и десять латинских грамматиков, пять греческих и три латинских ритора, один философ и два юриста.
Так же, как реорганизация высшей школы для культурного развития, публикация «Кодекса Феодосия» стала эпохальным событием в развитии права в Империи. Будучи наиболее значительным трудом по кодификации права до появления «Корпуса права» (Corpus juris) Юстиниана, опубликованный в 438 г. «Кодекс Феодосия» представляет собой официальное собрание императорских указов, вышедших со времени Константина Великого. Новое уложение ставило правовую жизнь Империи на более прочное основание и устраняло правовую неопределенность, вызванную отсутствием официального сборника законов. Идея единства Империи нашла в «Кодексе Феодосия», который был опубликован как на Востоке, так и на Западе от имени обоих императоров, Феодосия II и Валентиниана III, свое четкое выражение. В действительности же единство Империи становилось все более сомнительным, что, естественно, отражалось и в правовой области. Показательно, что после публикации «Кодекса Феодосия» восточноримские императоры лишь изредка посылали на Запад свои законы, а законы западноримских императоров более вообще не достигали Востока119. Несмотря на то что после воцарения Валентиниана III (423–455), которого восточное правительство посадило на престол Запада, между обеими частями Империи долгое время царил ничем не омрачаемый мир, взаимное отчуждение проявлялось все более ясно. В политическом отношении обе половины Империи существовали обособленно, в культурном отношении чем дальше, тем больше они расходились друг с другом. Бросающимся в глаза и в высшей степени важным знамением этого расхождения является укрепление языкового барьера. В то время как на Западе знание греческого языка практически сходит на нет, на Востоке латинский язык все более отходит на задний план по сравнению с греческим, несмотря на то что он по-прежнему является официальным языком всей Империи и в качестве такового искусственно поддерживается. Эллинизация Востока неуклонно продолжается и во времена императора Феодосия II и императрицы Афинаиды-Евдокии прогрессирует особенно сильно. Ведь даже и в новом университете профессоров греческого языка было несколько больше, чем преподающих на латыни120.
На это время также приходится возникновение национальной церковной культуры в соседней с Империей Армении, изобретение армянского письма и перевод Библии на армянский язык121. Со времени Феодосия I часть этой страны находилась под римским, однако большая часть под персидским господством. Византия поддерживала укрепление национально-церковного самосознания соседнего христианского народа, так же, как она вступалась за преследуемых в Персии христиан. Это подало повод к новому столкновению между двумя великими державами. Однако война не привела к каким-либо территориальным изменениям, и в 422 г. был заключен мирный договор, который должен был действовать сто лет, но на самом деле соблюдался менее двадцати.
В 40-е гг. V в. Восточная империя также пережила тяжелый внешнеполитический кризис, в который ее ввергла гуннская держава Аттилы122. Опустошительные набеги гуннов чередовались заключением временных договоров, содержавших все более тяжелые и унизительные для Империи условия. Весь Балканский полуостров был опустошен и разграблен, после чего Аттила, который выжал Восточную империю и в финансовом отношении, направился на Запад. Во время вторжения в Галлию он был побежден римским полководцем Аэцием на Каталаунских полях (451). Спустя год после этого гунны обрушились на Италию, однако уже в 453 г. Аттила внезапно умер, и сразу после этого его огромная держава разрушилась. Впрочем, даже освобождение от гуннской опасности не принесло улучшения положению внутренне прогнившей западной части Империи – ситуация ухудшалась постоянно. После убийства Аэция (454) и Валентиниана III (455) в Италии воцарился хаос. При этом важнейшие территории за пределами Италии уже находились в руках германских племен, которые постепенно – как вандалы в Африке, вестготы в Галлии и Испании – основывали там собственные королевства.
Из хаоса, который поглотил Западную Римскую империю, начала вырастать сила, которой было суждено вновь превратить старый имперский город, ставший ареной борьбы варварских народов, в мировой духовный центр, – Римская Церковь. Во времена вторжения гуннов и разграбления города вандалами, посреди страшной неразберихи и непоправимого упадка государства, папа Лев Великий (440–461) смог как никто до него подчеркнуть первенство Римской Церкви123. В догматических сражениях V в., которые одновременно были борьбой церковных центров за преобладание в Церкви, Рим играл выдающуюся роль.
Еще сильнее, чем в эпоху арианского спора, развитие Византийской империи в V в., как представляется, определялось религиозными конфликтами124. Если в борьбе с арианством в качестве догмата было принято понятие о совершенном Божестве Сына и Его едино-сущий Отцу, то теперь возник вопрос об отношении Божественного и человеческого начал во Христе. Согласно учению антиохийской богословской школы, во Христе друг подле друга находились две отдельные природы: Божество избрало Себе в качестве сосуда рожденного Марией человека – Христа; отсюда утверждение, что Марию следует называть не Богородицей (θεοτόκος), но лишь Христородицей (χριστοτόκος). Резкой противоположностью этому рационалистическому воззрению было александрийское мистическое учение о Богочеловеке, в Котором соединились Божественная и человеческая природы. В 429 г. Несторий, представитель антиохийской школы, взошел на епископскую кафедру Константинополя и с высоты своего положения стал пропагандировать антиохийскую христологию. Однако в лице патриарха Александрийского Кирилла у него появился серьезный противник, превосходящий его и как богослов, и как политик. За Кириллом стояло сплоченное и преданное ему египетское монашество, представлявшее большую силу; встал на сторону Александрии и Рим. Несмотря на то что Нестория поддерживало правительство, он был низложен на Третьем Вселенском Соборе (431) и осужден как еретик. Кирилл одержал большую победу. Он восторжествовал над патриархом столицы и стоявшим за ним императорским правительством, он выдвинулся в качестве предводителя Восточной Церкви и смог возвысить также и свою светскую власть в Египте над властью местных императорских представителей. Александрийский патриархат, авторитет которого неуклонно возрастал со времен Афанасия Великого, достиг при нем пика своего могущества.
При Диоскоре, преемнике Кирилла (умершего в 444), Александрия поначалу притязала на еще более властное положение. Императорское правительство, признав свое поражение, следовало в фарватере Александрийской Церкви; архимандрит Евтих, представитель александрийской партии в Константинополе, был всемогущ при дворе. Однако теперь церковные престолы Константинополя и Рима объединились против чрезмерно усилившейся Александрии. С церковно-политической точки зрения Диоскор и Евтих были верными учениками Кирилла, однако с догматической точки зрения Евтих утрировал учение Кирилла, утверждая, что две природы Христа после воплощения стали единой божественной природой. Как у Нестория божественное, так у него человеческое начало во Христе оказалось приниженным: в борьбе с несторианской явилась монофиситская ересь. Поместным Собором в Константинополе (σύνοδος ένδημούσα) Евтих был осужден как еретик, а папа Лев I объявил о своей солидарности с Константинопольским патриархатом, изложив в своем знаменитом «Томосе» принцип, что в одном лице (persona) Христа даже после воплощения следует различать две совершенные природы. Так Рим с Константинополем оказались союзниками в борьбе против преобладания Александрии. Впрочем, александрийская партия одержала еще один триумф на так называемом Разбойничьем Соборе в Эфесе (449), который под председательством Диоскора, после насильственного подавления оппозиции, изъявил свою приверженность монофиситству. После этого, однако, наступил резкий разворот. Немалый вклад в это внесло то обстоятельство, что после смерти Феодосия II в 450 г. власть принял заслуженный офицер Маркиан, вступивший в брак с августой Пульхерией, деятельной сестрой своего предшественника125.
Новый император (450–457) созвал в 451 г. в Халкидоне новый Собор, и на этом Четвертом Вселенском Соборе христианской Церкви был сформулирован догмат о двух совершенных, нераздельных, но и неслиянных природах Христа. Было осуждено как монофиситство, так и несторианство, по отношению к которым догматическая формула Халкидона занимала как бы срединное положение, ибо спасение лишь тогда представлялось обеспеченным, если Спаситель был как совершенным Богом, так и совершенным человеком.
Победа Константинополя была политической в неменьшей степени, чем догматической. Притязание Нового Рима на преобладающее положение в Восточной Церкви было сформулировано уже на Втором Вселенском Соборе 381 г., поскольку согласно третьему канону этого Собора епископу Константинопольскому подобает высшее положение в христианской Церкви сразу вслед за папой Римским. После достигнутой в союзе с Римом победы над Александрией это притязание было воплощено в жизнь, и теперь Константинополь сделал следующий шаг, который сильно подпортил его римскому союзнику радость общей победы. Знаменитый 28-й канон Халкидонского Собора хотя и обеспечил за папой первенство чести, в остальном же определил полное равенство положения епископов Нового и Старого Рима126. Тем самым заявило о себе будущее соперничество двух церковных центров. Непосредственным следствием этих определений Халкидона было углубление пропасти между византийским центром и восточными провинциями Империи. Не только Египет, но также и Сирия, прежний оплот несторианской ереси, исповедали монофиситство и воспротивились догмату Халкидона. Противоречие между диофиситской византийской Церковью и монофиситскими Церквами христианского Востока стало с тех пор одной из самых острых церковно- и государственно-политических проблем ранневизантийского государства. Монофиситство стало выражением особых политических устремлений Египта и Сирии; оно служило коптскому и сирийскому сепаратизму лозунгом в борьбе против византийского владычества.
Наряду с религиозными спорами именно последствия произведенных переселением народов перемен выступают на первый план исторического развития Империи в V в., причем не только на Западе, но и на византийском Востоке. Хотя острый этнический кризис и казался преодоленным в восточной половине Империи около 400 г., однако после распада гуннской державы начался новый приток германских племен, вновь возросло влияние германского элемента в византийском государстве и армии, и в то время, когда Западная Римская империя вела свой последний бой, Византия вновь была поставлена лицом к лицу с германской проблемой. Уже в середине V в. алан Аспар приобрел значительное влияние на государственные дела в Константинополе127. Ему Маркиан, и еще в большей степени его преемник Лев I (457–474), был обязан императорским венцом. Лев был первым императором, который получил венец из рук патриарха Константинопольского128. Все его уже принадлежавшие к христианству предшественники довольствовались тем, что по римской традиции получали диадему из рук высокопоставленного военного или сановника, поднимались на щит и принимали аккламации войска, народа и сената129. Нововведение 457 г. достойно внимания с точки зрения того властного положения, которого достиг Константинопольский патриарший престол на последнем Вселенском Соборе. С тех пор все византийские императоры венчались столичными патриархами, и тем самым акт венчания получил значение религиозного посвящения. К светской коронации военного характера присоединилась церковная церемония, которая постепенно полностью вытеснила старый римский обряд и в Средние века стала исключительным актом венчания на царство.
Чтобы освободиться от опеки Аспара и создать противовес его остготскому окружению, Лев I обратился к воинственному народу исавров. Исаврийский вождь Тарасикодисса в сопровождении сильной дружины явился в имперскую столицу, принял греческое имя Зинон и женился на старшей дочери императора Ариадне (466)130. Отстранение Аспара имело следствием то, что восточное правительство, которое до того времени под влиянием этого алана упорно не желало слышать призывы о помощи со стороны западноримского правительства, в 468 г. отправило экспедицию против Вандальского королевства в Африке. Благодаря ловкости великого вандальского короля Гейзериха и полной неспособности императорского командующего Василиска, брата жены Льва I, предприятие, которое стоило Империи 130 000 фунтов золота, несмотря на подавляющее преимущество византийцев, потерпело катастрофу131.
После этого вновь взошла звезда Аспара, его сын Патрикий добился руки второй дочери императора и был, несмотря на иноплеменное происхождение и арианское вероисповедание, возведен в сан цезаря в качестве предполагаемого наследника престола. Затем, однако, в Константинополе вновь возобладало враждебное германцам движение, и в 471 г. Аспар и его сын Ардабурий пали жертвой заговора, в то время как Патрикий, отделавшийся тяжелым ранением, был разведен с императорской дочерью и лишен сана кесаря. Теперь в правительстве возобладал Зинон, а исаврийская волна сменила германскую. Когда в начале 474 г. умер Лев, а его преемником стал его внук Лев II, сын Зинона и Ариадны, Зинон стал соправителем своего маленького сына, а когда тот осенью того же года умер, исавр вступил на престол Константинополя как единодержавный правитель.
В культурном отношении исавры, без сомнения, стояли на значительно более низкой ступени, чем готы, для которых уже давно открылись сокровища греко-римского образования. Но в противоположность германцам они были давними подданными Империи и по греко-римским понятиям не считались варварами. Тем не менее византийское население видело в них чужаков, и режим исавров возбудил не меньшее недовольство, чем засилье германцев при Аспаре132. Уже в январе 475 г. в результате заговора Зинон лишился власти. Но поскольку заговорщики не нашли более достойного кандидата на престол, чем Василиск, предводитель бесславного похода 468 г. против вандалов, то Зинону через 20 месяцев вновь удалось вернуть высшую власть, которую он и удерживал, несмотря на многочисленные заговоры и тяжелые гражданские войны, в течение полных пятнадцати лет (476–491).
Его второй приход к власти пришелся на время, когда Западной Римской империи наступил конец. Правительству Константинополя не оставалось ничего другого, как примириться со свершившимся фактом. Такое его отношение облегчалось примирительным жестом Одоакра, который открыто признал верховенство восточноримского императора. Новый властитель Италии был назначен магистром армии в Италии (magister militum per Italiam) и должен был одновременно управлять страной как уполномоченный императора. Внешнее приличие было, таким образом, соблюдено, но фактически Италия была потеряна для Империи и, как почти весь Запад, оказалась под германским владычеством.
Восточной половине, напротив, было суждено полностью избавиться от германцев. Устранением Аспара к этому был сделан только первый шаг, ибо на Балканах по-прежнему находились сильные контингенты готов: во Фракии под главенством Теодориха Страбона и в Мезии под главенством Теодориха Амала. Эти вожди германцев то поступали на службу Империи и получали высшие военные посты, то бунтовали против императорского правительства, и их войска опустошали ее территорию. Они принимали участие во всех гражданских войнах и партийной борьбе в Империи, и от них зачастую зависел их исход. От Теодориха Страбона империю освободила его смерть (481), а Теодориха Амала византийское правительство смогло в 488 г. побудить к уходу на Запад: он должен был устранить Одоакра, с которым у императорского правительства испортились отношения, и вместо него принять на себя управление Италией. Жестокая борьба между германскими королями закончилась победой Теодориха, который собственными руками убил своего соперника и провозгласил себя владыкой Италии (493). Так в Италии возникла держава Теодориха Великого133. Византия была освобождена от необходимости самостоятельно противостоять Одоакру, а кроме того, избавилась от беспокойных остготов. Так же, как и кризис времен Алариха, этот последний германский кризис закончился для Восточной империи уходом готов на Запад. И вышло так, что в то время, как Запад полностью попал под власть германцев, Восток от них окончательно избавился.
Подлинного решения этнической проблемы освобождение от германцев, тем не менее, не означало, коль скоро в Империи продолжалось господство исавров. Пребывая в лихорадочном состоянии под германским гнетом, Империя приняла исаврийское противоядие в поисках целительного средства. Средство помогло, но доза была слишком большой и, в свою очередь, начала отравлять государственный организм. Империя превратилась в театр кровавого сведения счетов между исаврийскими вождями, один из которых носил императорский венец, а другие стремились его заполучить: много лет Зинон вел самую настоящую войну против своего бывшего полководца Илла и земляка Леонтия, который провозгласил себя императором.
Неразрешенной также оставалась религиозная проблема. Осужденное в Халкидоне монофиситство приобретало в восточных областях все большее влияние, и вследствие этого все глубже становился раскол между коренными территориями Империи и ее восточными провинциями. Недолго думая Василиск предался монофиситству и с высоты своего всевластия в императорской энциклике осудил решения Халкидонского Собора и Томос папы Льва134. Однако эта мера, которая вызвала огромное возмущение православных византийцев, только ускорила его падение. Зинон, напротив, стремился путем компромисса достигнуть примирения между восточными монофиситами и диофиситским византийским населением. В 482 г. по соглашению с константинопольским патриархом Акакием он издал так называемый Энотикон, объединительный эдикт, который признавал определения первых трех Вселенских Соборов, а сам спорный вопрос стремился обойти посредством того, что избегал выражений «две природы» и «одна природа»135. Очень скоро, однако, выяснилась невозможность компромисса на религиозной почве, ибо по понятным причинам Энотикон не мог удовлетворить ни приверженцев Халкидона, ни его противников. Вместо двух теперь противостояли друг другу три партии: убежденные монофиситы, убежденные диофиситы и конформисты из обоих лагерей, которые соглашались с императорской вероисповедной формулой. Папа также решительно отверг Энотикон и провозгласил отлучение патриарху Константинопольскому. В ответ на это тот вычеркнул имя папы из диптихов, и таким образом между Римом и Константинополем начался раскол, которому было суждено продлиться более тридцати лет.
Когда в 491 г. Зинон умер и речь зашла о выборе нового императора, народ стал кричать его вдове Ариадне: «Дай Империи православного императора! Дай Империи императора-римлянина!»136. Оба самых жгучих вопроса времени – этнический и религиозный, – которые все еще ожидали ответа, были у всех на устах. В Константинополе более не желали подчиняться иноплеменным выскочкам и еретикам. Выбор пал на пожилого придворного чиновника Анастасия (491–518), который проявил себя как добросовестный управленец и стяжал особые заслуги в деле упорядочения финансов137. Он усовершенствовал созданную Константином Великим финансовую систему, стараясь поставить медный фоллис (follis), курс которого был подвержен значительным колебаниям, в четкое соотношение с золотой монетой.138 Но прежде всего он провел преобразование системы взимания налогов. Заботу о собирании налогов в городах от обедневших и ставших беспомощными куриалов он передал подчиненным префектам претория виндикам (vindices). Далее, он отменил χρυσάργυρον – старый налог auri lustralis collatio, лежавший тяжким бременем на городском торговом и ремесленном населении. Эта мера, вызвавшая большую радость у городского населения, означала значительное благоприятствование городской торговле и ремеслу. Отмена χρυσάργυρον была компенсирована тем, что аннона с этого времени взималась только в деньгах, а не в натуре139. Полная монетизация поземельного налога (χρυσοτέλεια) была явным знаком того, что сельское хозяйство тоже все более переходило на денежные отношения. Однако одновременно потребность государства в поставках продуктов питания покрывалась посредством применения coёmptio (συνωνή) – принудительной закупки продовольствия по низким, назначаемым правительством ценам140. Таким образом, в то время как бремя, лежавшее на тех, кто занимался торговлей и ремеслом, было значительно облегчено, тяготы сельского населения, по-видимому, заметно возросли, как это вполне очевидно демонстрируют частые волнения и народные возмущения при Анастасии I. Строгая фискальная политика императора имела, тем не менее, успех, и к его смерти в государственной казне скопилось огромное богатство в виде 320 000 фунтов золота141.
Возвышение Анастасия I знаменовало собой конец исаврийского господства. Однако император в течение длительного времени должен был вести самую настоящую войну против исавров, пока окончательно не сломил их сопротивление (498). Впоследствии исавры в большом количестве были переселены со своей родины во Фракию, их сила была подорвана, а этнический кризис в Византии окончательно преодолен. Напротив, религиозный кризис претерпел очередное обострение. Хотя Анастасий при восшествии на престол по требованию патриарха клятвенно исповедал православие, он оставался горячим сторонником монофиситства. Поначалу он стоял на позициях Энотикона, но постепенно направлял церковную политику в монофиситское русло, пока в конце концов полностью не оказался в монофиситском фарватере. Удовлетворение монофиситствующих коптов и сирийцев было столь же глубоким, сколь глубоким было возмущение православных византийцев. Правление Анастасия превратилось в цепь мятежей и гражданских войн, тем более что жесткие методы правления создавали богатую почву для недовольства. Население находилось в постоянном возбуждении, борьба цирковых партий достигла необычайной остроты.
Византийские партии «синих» (венетов) и «зеленых» (прасинов), как известно, были не столько спортивными, сколько политическими организациями142. Тем не менее они примыкали к старым партиям ипподрома и носили их цвета и названия, ибо ипподром в Константинополе, так же, как и форум в Риме или агора в Афинах, собственно, и был местом выражения политических устремлений народа. Народные партии «синих» и «зеленых», предводители которых назначались правительством, также выполняли важные общественные функции, служа в качестве городской милиции и принимая участие в постройке городских стен. Ядро этих партий (димов – οί δήμοι), как кажется, и составляли организованные в городскую милицию части населения143. Вокруг этого ядра сплачивались в обеих партиях широкие массы городского населения, примыкая либо к «синим», либо к «зеленым», поддерживая одну из партий и соперничая с другой. Так, «синие» и «зеленые» играли весьма значительную роль в качестве носителей и выразителей политических устремлений народа во всех более или менее крупных городах Империи. Ошибочной была попытка усматривать в «синих» партию аристократии, а в «зеленых» – партию социально более низких слоев144. В обеих партиях большинство составляли широкие народные массы, ведущий же слой в партии «синих» составляли, как кажется, прежде всего представители крупной землевладельческой греко-римской аристократии, а в партии «зеленых» – представители торгового и ремесленного сословия, а также выдвинувшиеся на придворной службе и в финансовом управлении элементы, происходившие преимущественно из восточных частей Империи145. Поэтому «синие» представляли греческое православие, в то время как «зеленые» являлись приверженцами монофиситства и других восточных ересей. Антагонизм, существовавший между двумя партиями, выражался в жестоких и частых побоищах: со второй половины V в. политическая жизнь в Империи проходила под знаком постоянной борьбы между «синими» и «зелеными». Центральная власть была вынуждена считаться с димами как с политическими факторами силы и поддерживать то одну, то другую партию, так что, как правило, одна из двух партий поддерживала правительство, а другая, напротив, олицетворяла антиправительственное течение. Подчас, однако, обе партии объединялись в общей борьбе против правительства, чтобы отстоять устремления к свободе вопреки абсолютизму центральной власти, ибо в организациях димов продолжали жить свободолюбивые традиции античных городов146.
Император Анастасий I, экономическая политика которого способствовала торговле и ремеслу, а религиозная открыто поддерживала монофиситов, был сторонником прасинов. Следствием было то, что против него взбунтовались венеты. Неоднократно поджигались общественные здания, сбрасывались и волочились по улицам статуи императора; на ипподроме не раз дело доходило до враждебных демонстраций против священной императорской особы: седовласого правителя поносили, в него даже кидали камни. Из-за монофиситской прибавки к Трисвятому (литургическому гимну) в 512 г. в Константинополе разразился бунт, который едва не стоил Анастасию престола. Наивысшей точкой кризиса явился мятеж главнокомандующего войск Фракии Виталиана, который начиная с 513 г. трижды подступал с армией и флотом к стенам Константинополя. Император, который в моменты наивысшей опасности решался на уступки, всякий раз, тем не менее, возвращался к прежней политике, как только наступала разрядка напряженности, так что Империю продолжало постоянно лихорадить. Очевидно, что восстание Виталиана было вызвано не только и не столько религиозными мотивами, однако тот факт, что он выступил против монофиситского императора в качестве борца за православие, придавал его предприятию особую пробивную силу. Правление Анастасия представило доказательство того, что монофиситская церковная политика зашла в тупик. Умиротворение отдаленных Египта и Сирии, долгосрочность которого была в высшей степени сомнительна, было куплено тем, что коренные земли Империи оказались в состоянии непрерывного волнения.
3. Реставрационная политика Юстиниана и ее крушение
Общая литература: Bury. Later Rom. Empire (2); Кулаковский. История. Т. 2; Stein. Bas Empire. Vol. II; Vasiliev A. A. Justin the First. An Introduction to the Epoch of Justinian the Great. Cambridge (Mass.), 1950; Diehl. Justinien; Rubin B. Das Zeitalter Justinians. Bd. I. Berlin, 1960; Collinet P. Études historiques sur le droit de Justinien. Vol. I. Paris, 1912; Удалъцова З.В. Италия и Византия в VI в. М., 1959; Schmidt L. Geschichte der Wandalen. München, 1942; Baynes N.H. The Successors of Justinian // CMHII (1913). P. 263–301; Stein. Studien; Hartmann. Byzantinische Verwaltung; Diehl. Exarchat; Adamek O. Beiträge zur Geschichte des byzantinischen Kaisers Maurikios. Graz, 1890; Higgins M.J. The Persian War of the Emperor Maurice. Washington, 1939; Goubert P. Byzance avant l'lslam. T. Ï Byzance et l'Orient sous les successeurs de Justinien. L'empereur Maurice. Paris, 1951; T. IÏ Byzance et Г Occident sous les successeurs de Justinien. Byzance et les Francs. Paris, 1956; Spintler R. De Phoca imperatore Romanorum. Jena, 1905; Пигулевская Н.В. Византия и Иран на рубеже VI и VII вв. М.; Л., 1946; Она же. Византия на путях в Индию. М.;Л., 1951.
В кризисе, погубившем западную половину Римской империи, выстоял более здоровый организм экономически более сильной и более густонаселенной восточной ее части. Однако даже эта часть Империи подверглась этому кризису, пережив все ужасы переселения народов и в течение столетия борясь с опасностью варваризации своего государства и армии. В то время, когда волны переселения народов сомкнулись над Западом, сама Византия, ослабленная во всех частях, лишь изредка решалась выйти из роли просто пассивного наблюдателя. На рубеже V-VI вв. этнический кризис на Востоке был окончательно преодолен, и Византия наконец оказалась в состоянии проводить более активную политику и предпринять попытку спасения утраченных западных областей. Как удавалось сохраняться идее единства Империи, несмотря на раздельное управление ее обеих частей, так же осталась жива и идея универсальности Римской империи, несмотря на германское завоевание Запада. Как и раньше, римский император считался главой всего римского мира и христианской ойкумены. Территории, которые некогда принадлежали Римской державе, считались ее вечным и неотъемлемым владением, даже когда ими управляли германские короли. Начнем с того, что и сами эти короли признавали суверенные права римского императора, пользуясь всего лишь делегированной им, императором, властью147. Естественным правом римского императора было возвратить себе римское наследие. Более того, его священной миссией было освободить римскую землю от господства иноплеменных варваров и арианских еретиков, дабы восстановить Империю в ее старых границах как единственную римскую православную христианскую державу. Служению этой миссии была подчинена политика Юстиниана I (527–565).
Фактически Юстиниан направлял имперскую политику уже при своем дяде Юстине I (518–527), который, родившись в деревне Таврисий (вероятно, в районе Ниша), вступил в императорское войско, дослужился до офицера и командира гвардии экскувиторов и, наконец, после смерти Анастасия I был избран императором148.
Разрыв с монофиситской политикой Анастасия I следует приписать Юстиниану; его же достижением стало восстановление церковного общения с Римом, которое послужило необходимой предпосылкой для осуществления больших политических задач на Западе. Наиболее сильным аргументом в пользу цивилизующей силы византийской столицы, который только можно помыслить, является то, что происходивший из балканского захолустья крестьянский сын Юстиниан становится самым образованным и эрудированным умом своего столетия. Бесспорным свидетельством величия личности Юстиниана является охватывающая весь мир широта его политических целей и исключительная многосторонность его деятельности. Весьма многочисленные и прискорбные слабости его характера бледнеют перед мощью его всеохватного ума. Конечно, не он, а Велисарий и после него Нарсес вели завоевательные войны, не он, а Трибониан провел масштабную кодификацию права, не он, а префект претория Иоанн Каппадокиец принимал важнейшие меры в управлении. Но тем не менее именно он был вдохновителем всех великих деяний своей великой эпохи. Восстановление всемирной Римской империи было вечным желанием византийцев. Этому желанию реставрационная политика Юстиниана дала грандиозное выражение. И потому для будущих поколений она является великим примером, даже несмотря на то, что дело реставрации оказалось недолговечным, а его неудача имела для Империи тяжелейшие последствия149.
С небольшим войском примерно в 18 000 человек Велисарий в 533 г. переправился в Африку150. Времена вандальской мощи при короле Гейзерихе были в прошлом: если большая экспедиция 468 г. закончилась плачевным поражением (см. выше, с. 104), то Велисарий в короткое время поверг Вандальское королевство в прах. Потерпевший решительное поражение при Дециме и Трикамаре король вандалов Гелимер был вынужден покориться, и в 534 г. Велисарий справил свой триумфальный вход в Константинополь. Правда, за этим последовала изнурительная мелкая война с местными мавританскими племенами, которые много лет (до 548 г.) оказывали упорное сопротивление византийскому господству. Несмотря на это, уже в 535 г. Велисарий начал поход против остготской державы. Эта война также поначалу походила на победный марш. В то время как одна византийская армия вторглась в Далмацию, Велисарий занял Сицилию и двинулся в Италию. Один за другим пали Неаполь и Рим. Но затем завязалась упорная борьба: в Риме Велисарий был вынужден выдержать длительную осаду, и только с величайшим напряжением ему удалось прорваться на север, взять Равенну и одолеть храброго короля Витигеса, которого он, как некогда вандала Гелимера, привез пленником в Константинополь (540). Но под энергичным предводительством Тотилы остготы вновь воспрянули духом, и по всей Италии началась ожесточенная борьба с византийским господством. Положение было серьезнее, чем когда-либо: Велисарий был несколько раз разбит, плоды его прежних успехов были утрачены. Только гениальный стратег и хитроумный дипломат Нарсес после долгой и упорной борьбы сумел сломить сопротивление. После двадцатилетней полной превратностей войны страна лежала у ног Юстиниана (555). Реставрация византийской власти сопровождалась восстановлением старых социально-экономических отношений. Лишенная собственности крупная земельная аристократия вновь получила свои имения и привилегии.
Великие завоевания были завершены войной против вестготов в Испании. И здесь Византия, вмешавшись в распри местных властителей, смогла высадить в Испании армию и оккупировать юго-восточный угол Иберийского полуострова (554). Старая Империя, казалось, возникла вновь. Хотя отсутствовала еще немалая часть прежней римской территории, но Италия, большая часть Северной Африки, часть Испании вместе с островами Средиземного моря были отняты у германцев и пребывали под скипетром римского императора в Константинополе. Средиземное море вновь стало внутренним озером Империи.
Вскоре дала себя почувствовать оборотная сторона этих великих успехов: войны на Западе оголили дунайскую границу, кроме того, ослабли оборонительные возможности Империи на границе с Персией. Уже при Анастасии I Мартирополь, Феодосиополь и Амида временно попали в руки персов. В 532 г. Юстиниан заключил с персидским царем Хосровом I Ануширваном (531–579) «вечный» мир и купил для себя ценой уплаты дани персам свободу рук на Западе. Однако уже в 540 г. Хосров разорвал вечный мир, вторгся в Сирию, разрушил Антиохию и продвинулся вплоть до морского побережья. На севере персы опустошили Армению, Ивирию и завладели областью Лазики на восточном побережье Черного моря. Посредством увеличения дани Юстиниан обеспечил себе перемирие на пять лет, которое продлевалось дважды и только в 562 г. было преобразовано в прочный мирный договор сроком на 50 лет. Его ценой было новое повышение дани, однако византийский император смог, по крайней мере, достичь того, что Лазика была оставлена персами. Начался взлет персидского могущества, Византия же в Передней Азии была отодвинута на задний план.
Еще более тяжелые последствия имели события на Балканах. Едва завершилась большая миграция германских народов, как на границе Империи появились новые племена. Особенное значение имело движение славян. Уже при Юстине I анты предприняли нападение на Империю151. С первых лет правления Юстиниана славянские племена в союзе с болгарами начали постоянно вторгаться в район Балкан. Большие завоевательные войны в Африке и в Италии отняли у Империи силы, необходимые для защиты балканских областей. Впрочем, Юстиниан соорудил на границах как в Азии, так и в Европе мощную систему крепостей; на Балканском полуострове позади линии укреплений на Дунае в глубине также находился сильный пояс укреплений. Но даже самые сильные укрепления не очень помогали, поскольку не хватало необходимых войск. Славяне разлились по всему Балканскому полуострову вплоть до Адриатики, до Коринфского залива и до побережья Эгейского моря. Так были опустошены коренные земли Империи, в то время как византийские армии одерживали победы на отдаленном Западе. Правда, вторгающиеся отряды варваров поначалу ограничивались грабежом страны и удалялись со своей добычей назад за Дунай. Однако потоки славянской миграции уже хлынули на земли Империи, и недалеко уже было то время, когда славяне начали прочно оседать на Балканском полуострове.
Ко внешнеполитическим опасностям прибавились тяжелые внутренние беспорядки. Между автократической центральной властью и политическими организациями народа вспыхнула ожесточенная борьба, и уже в январе 532 г. в Константинополе разразилось ужасное восстание «Ника»152. Во время правления Юстина I Юстиниан, вопреки поддерживаемой Анастасием партии прасинов, встал на сторону партии венетов, у которой его государственная и церковная политика находила поддержку. Придя к власти, он, однако, попытался вовсе освободиться от влияния димов и приказал правительственным органам применить к народным партиям жесткие меры. Карательные меры, которым подверглись обе партии, сделали как прасинов, так и венетов врагами императора, тем более что его политика реализации больших задач требовала от населения чрезвычайно больших жертв. Представители обоих димов объединились в общей борьбе против центральной власти. На ипподроме прозвучал необычный призыв: «Милостивым прасинам и венетам многая лета!»153 Восстание приобрело устрашающие размеры, столица пылала в огне, племянник Анастасия I был провозглашен императором и облачен в пурпур на ипподроме. Юстиниан счел все потерянным и приготовился к бегству. От последнего его удержало бесстрашие императрицы Феодоры, престол же ему спасла решимость Велисария и расторопность Нарсеса. Посредством переговоров с венетами Нарсес расколол единый фронт мятежников, а Велисарий, выйдя на ипподром с отрядом преданных императору солдат, захватил их врасплох и стал избивать. Страшная резня, унесшая жизни тысяч, положила конец мятежному движению. Византийское самодержавие победило воплощенные в димах свободолюбивые устремления городов. Наиболее влиятельные соратники императора, которых он отстранил по требованию народа, были вновь восстановлены в своих должностях. Святая София восстала в новом блеске: на месте сожженного восставшими старого храма воздвиглась великолепная купольная постройка Юстиниана – творение, эпохальное для развития христианского искусства. Однако подавление восстания принесло лишь кажущееся облегчение. Бремя, которое политика Юстиниана возложила на народ, было все тяжелее и неизмеримо возросло вследствие больших военных предприятий и слишком активной строительной деятельности императора. Ценой юстиниановых завоеваний было полное финансовое истощение всей страны.
Префект претория Иоанн Каппадокиец, имевший неблагодарную задачу поставлять средства для дорогостоящих предприятий своего государя, навлек на себя ожесточенную ненависть населения. Но в его обязанности входила и положительная управленческая работа, которая была проделана во времена Юстиниана; к нему обращено большинство новелл Юстиниана, и именно ему следует в первую очередь приписать то, что правительство Юстиниана предприняло энергичные меры против засилья крупной земельной аристократии154. Правда, меры эти не имели успеха, рост крупного земельного владения продолжался как за счет более мелких частных владений, так и за счет государственных имений. Административные меры Юстиниана имели своей целью укрепление системы управления, отмену продажности чиновных должностей и прежде всего обеспечение налоговых поступлений. Принцип строгого разделения военной и гражданской властей в провинциях, введенный Диоклетианом и Константином, был нарушен. Однако объединение обеих властей было осуществлено только в некоторых областях, причем так, что местами получила преимущество военная, а местами – гражданская власть. Проведение Юстинианом реформ управления было лишено четкой общей линии и не смогло достичь принципиального переустройства устаревшей административной системы. Оно создало смешанные формы и представляло собой лишь переход от четкого порядка Диоклетиана и Константина к противоположной ему, но столь же четкой системе управления Ираклия.
Большую активность продемонстрировало правительство Юстиниана также в своей экономической политике, нацеленной на поощрение торговли и ремесел. В качестве естественного средоточия торговых путей между Азией и Европой Константинополь господствовал в товарном обмене двух континентов. Средиземноморская торговля полностью находилась в руках греческих и сирийских торговцев. Главную роль при этом для Византийской империи играли не торговые отношения с обедневшими странами Запада, а торговля с Востоком: Китаем и Индией. Восточная торговля Империи была, тем не менее, пассивной, поскольку, хотя Византия и вывозила на Восток ценные ткани и посуду, производимую в мастерских Сирии, этот экспорт далеко отставал от потребности византийцев в восточных товарах, особенно в шелке. Еще большее значение имело то, что торговля с Китаем была зависима от посредничества персов. Это даже в мирное время влекло за собой лишние траты и усиливало отток золота из Империи, а частые периоды враждебных отношений с державой Сасанидов влекли за собой прекращение ввоза шелка. Путь в Китай по суше шел через территорию Персии, морское сообщение также было в руках персидских купцов, которые из Персидского залива отправлялись на Тапробану (Цейлон) и там загружали прибывающие из Китая товары155.
Правительство Юстиниана стремилось теперь установить контакты с Китаем обходным путем, через свои опорные пункты Хер-онес и Боспор в Крыму и через Лазику на Кавказе. Оттуда византийцы также поддерживали оживленные торговые сношения со степняками, живущими к северу от Понта, которым они поставляли ткани, украшения и вино, а в обмен получали меха, кожи и рабов. Именно поэтому для Византии было так важно усиление своего влияния в Крыму и в кавказском регионе. Задача обеспечения торговли шелком также впервые привела к контакту византийцев с тюрками, которые в то время распространили свое влияние вплоть до северного Кавказа и так же, как и византийцы, вступили в конфликт с персами из-за торговли шелком. При преемнике Юстиниана Юстине II византийцы заключили с тюрками союз и вместе с ними боролись против персидской державы.
С другой стороны, правительство Юстиниана прилагало усилия к тому, чтобы обеспечить себе морской путь в Индийский океан через Красное море; оно стремилось укрепить свои собственные морские коммуникации с Востоком и поэтому завязало отношения с эфиопской Аксумской державой. Впрочем, ни византийские, ни эфиопские купцы не смогли оспорить у персов господства в Индийском океане. Путь по суше из гаваней Черного моря во внутреннюю Азию был трудным и опасным. И потому для Империи было счастливым случаем то, что ее агентам удалось выведать секрет производства шелка и тайно доставить в Византию шелковичных червей. Вскоре производство шелка в Византии достигло большого расцвета, причем как в самом Константинополе, так и в Антиохии, Тире и Берите, а позднее также и в Фивах. Шелкопрядение стало одной из важнейших отраслей ремесла и, в качестве государственной монополии, одной из главных статей дохода Византийской империи156.
Величайшим и наиболее долговечным достижением эпохи Юстиниана была кодификация римского права157. Под руководством квестора Трибониана эта работа была выполнена в кратчайшее время. Прежде всего при помощи «Кодекса Феодосия» и созданных при Диоклетиане частных собраний, таких как Codex Gregorianus и Codex Hermogenianus, было подготовлено собрание действующих императорских постановлений со времен Адриана. Это собрание было опубликовано в 529 г. как «Юстинианов кодекс» (Codex Justinianus), а спустя пять лет вышло его дополненное издание. Еще более значительное достижение знаменовали опубликованные в 533 г. «Дигесты» («Пандекты»). Они представляли собой собрание сочинений классических римских юристов, которые, наряду с императорскими законами, составляли вторую часть действующего права. Кодекс Юстиниана, хотя и намного превосходил свои образцы, опирался на наработки предшествующих столетий. «Дигесты» же были совершенно новым произведением. Впервые все многочисленные и часто противоречащие друг другу суждения римских знатоков права были приведены в упорядоченную систему. Наряду с «Кодексом» и «Дигестами» стоят задуманные как руководство для изучения юриспруденции «Институции», которые представляют собой выборку из двух первых работ. Сложившийся таким образом «Корпус гражданского права» (Corpus juris civilis) Юстиниана был дополнен собранием новелл, куда вошли указы, изданные после публикации «Кодекса». «Кодекс», «Дигесты» и «Институции» были опубликованы на латинском языке, в то время как большинство новелл – уже на греческом. Вскоре для главных частей Корпуса стали появляться переводы на греческий язык, а также компиляции и комментарии на этом языке. Посредством кодификации римского права централизованному государству была дана единообразная правовая основа. С неподражаемой идейной ясностью и выразительностью записанное византийскими учеными римское право регулирует все стороны общественной и частной жизни, жизнь государства, а также отдельных лиц и семей, отношения граждан между собой, их деловое общение и отношения собственности. Впрочем, «Корпус гражданского права» не является механической и тем самым совершенно точной передачей старого римского права. В классической римской правовой литературе правоведы Юстиниана предпринимали не только сокращения, но и некоторые изменения, чтобы таким образом приспособить кодифицированное право к общественному строю и отношениям своего времени, а также привести его в соответствие с заповедями христианской нравственности и обычным правом эллинизированного Востока. Во многих случаях, особенно в сфере семейного права, влияние христианства привело к более гуманным представлениям о праве. Но с другой стороны, догматическая исключительность христианской религии имела то последствие, что иноверцам было наотрез отказано в какой-либо юридической защите. Таким образом, когда законодательство Юстиниана прокламирует свободу и равенство людей, не следует переоценивать практическую действенность этих высоких идей. То, что положение рабов претерпевает некоторое улучшение, а их отпуск на волю облегчается и даже поощряется158 следует лишь отчасти рассматривать как следствие этих высоких принципов и христианских воззрений. Более важным здесь является то, что в экономической жизни VI в., особенно в сельском хозяйстве, рабский труд играл лишь вспомогательную роль. Ведущей силой производительного процесса уже с давних пор были колоны, и к ним юстинианово право не знает снисхождения. Прикрепление колонов к земле безжалостно ужесточается, и тем самым еще раз законодательно закрепляется крепостное состояние большинства сельского населения.
Одной чрезвычайно характерной чертой юстинианова законодательства является постоянное подчеркивание абсолютности императорской власти. Посредством правового обоснования монархии «Корпус гражданского права» не только в Византии, но и на Западе оказал продолжительное влияние на развитие политических идей. В Византии римское право во все времена составляло основу правовой жизни. Законодательный труд Юстиниана лежит в основе всего дальнейшего правового развития Византийской империи. Напротив, Запад лишь в XII в. вновь начал возвращаться к римскому праву. Рецепция римского права посредством изучения «Корпуса гражданского права» Юстиниана имела огромное значение для формирования правовых и политических воззрений на Западе, и с тех пор римское право в той версии, которую ему придали юристы Юстиниана, представляет собой вплоть до новейшего времени основной элемент общеевропейского правового развития.
Юстиниан был последним римским императором на византийском императорском престоле. В то же время он был также христианским владыкой, исполненным сознания того, что его императорская власть дана ему Божьей милостью. Его универсалистские устремления имели не только римскую, но и христианскую основу. Понятие Римской империи было для него идентичным понятию христианской ойкумены, победа христианской религии была для него столь же священной задачей, как и восстановление римского могущества. Со времени Феодосия I ни один правитель не прилагал столько усилий для христианизации Империи и искоренения язычества, как он. Насколько тонким стал уже к тому времени слой язычников, настолько влиятельным было еще язычество в науке и образовании. Юстиниан отнял у язычников право преподавать и в 529 г. закрыл афинскую Академию, оплот языческого неоплатонизма. Изгнанные ученые отправились ко двору персидского царя и принесли в Персию плоды греческой культуры. В Византии старая религия была уже мертва, и тем самым подошел к концу великий отрезок человеческой истории.
Христианская Церковь нашла в лице Юстиниана не только ревностного защитника, но и своего повелителя159. Ведь даже будучи христианином, Юстиниан оставался римлянином, и идея автономии религиозной сферы была для него совершенно чужда. Пап и патриархов он рассматривал и обращался с ними как со своими слугами. Таким же образом, как он управлял государством, так же распоряжался он и в церковной жизни, лично вмешиваясь во все детали церковного устройства: даже в вопросах веры и обряда он сохранял за собой право принимать решение. Он проводил церковные Соборы, составлял богословские трактаты, сочинял церковные песнопения. В истории церковно-государственных отношений эпоха Юстиниана знаменует апогей императорского влияния на церковную жизнь. Столь неограниченно, как Юстиниан, ни один византийский император ни до, ни после него не правил Церковью.
Наиболее насущной церковно-политической проблемой оставались по-прежнему отношения с монофиситством. Политика завоеваний на Западе потребовала достижения согласия с Римской Церковью и как следствие антимонофиситской политики. Это, однако, углубило старые антипатии Египта и Сирии к византийскому центру и дало новую подпитку сепаратистским силам коптов и сирийцев. Но если мир с Западной Церковью можно было купить только путем углубления противоречий с Востоком, то и наоборот – сближение с монофиситскими церквами Сирии и Египта было возможно только ценой разрыва как с Западом, так и с населением византийских коренных областей. Тщетно Юстиниан искал компромисса. То, что на Пятом Вселенском Соборе в Константинополе (553) он дал осудить так называемые Три Главы – подозреваемые в несторианских тенденциях сочинения Феодора Мопсуэстийского, Феодорита Кирского и Ивы Эдесского, – вызвало лишь новый спор, но не удовлетворило монофиситов. Также и новые попытки сближения с монофиситством только лишь углубили противоречия в Империи.
При всех своих недугах все же неоспоримо, что Империя Юстиниана являет картину грандиозной мощи. Как будто желая вновь показать себя, старая Империя обнаружила все свои силы и как в политическом, так и в культурном отношении пережила последний крупный подъем. В своем территориальном протяжении она вновь достигла наивысшей точки, объяв весь средиземноморский мир. В литературе и искусстве старая культура пережила в христианском обличье невиданный расцвет, за которым уже вскоре должен был последовать период культурного упадка. Эпоха Юстиниана не ознаменовала собой, как он этого хотел, начала новой эры: она означала конец великой умирающей эпохи. Юстиниану не дано было обновить Империю. Он смог лишь на краткое время внешне восстановить ее, внутреннего перерождения состарившееся позднеримское государство при нем не испытало. Поэтому территориальное восстановление было лишено прочного основания, и именно поэтому последствия стремительного крушения реставрационных усилий Юстиниана были вдвойне тяжелыми. После всех выдающихся успехов Юстиниан оставил своим преемникам внутренне истощенное, экономически и финансово полностью расстроенное государство. Им оставалось лишь исправлять огромные упущения, чтобы спасти то, что можно было спасти.
Самый тяжелый удар обрушился на Империю в Италии, важнейшей области восстановленной Империи, отвоевание которой потребовало затраты огромных усилий и стоило тяжелейших жертв. Уже в 568 г. в нее вторглись лангобарды, и за короткое время значительная часть страны попала в их руки160. В Испании началось контрнаступление вестготов. Важнейший византийский опорный пункт, Кордуба (Кордова), вновь занятый в 572 г., окончательно был утрачен Империей в 584 г., а еще через четыре года последние остатки завоеваний Юстиниана в южной Испании также были возвращены вестготами161. Свое положение в Северной Африке, несмотря на продолжительную и изнурительную войну с местными мавританскими племенами, Империя отстаивала вплоть до большого арабского вторжения; также и в самой Италии значительные территории все-таки оставались в ее собственности в течение нескольких столетий. Эти остатки потерпевшего неудачу проекта реставрации Юстиниана составили основу, на которой в будущем зиждилась византийская власть на Западе. Однако вожделенная универсальная держава была уже в прошлом...
Основная тяжесть византийской политики по необходимости вновь смещается на Восток, ибо первоочередной задачей для преемников Юстиниана стала необходимость укрепить пошатнувшееся положение Империи в Передней Азии. Твердое противостояние персидской державе в последующие десятилетия стало главной отличительной чертой византийской внешней политики. Несмотря на внутреннее опустошение государства, племянник и преемник Юстиниана Юстин II (565–578) без колебаний отказал персидскому царю в уплате полагающейся дани. Этим был нарушен мирный договор, заключения которого с таким трудом добился Юстиниан. Началась тяжелая затяжная война. Она велась в основном из-за Армении, этой чрезвычайно важной со стратегической и торговой точек зрения страны, которая извечно была яблоком раздора между двумя великими державами. Обладание армянскими землями для Империи оказалось как никогда важным. Как однажды приток германцев погрузил Империю в тяжелый кризис, так и теперь их уход на Запад также породил острый кризис, ибо Византия более не могла покрыть своей потребности в наемниках. Она должна была в большем объеме прибегать к набору среди местного населения и обратила свои взоры к воинственному народу Армении162. Полных двадцать лет при императорах Юстине II, Тиверии Константине (578–582) и Маврикии (582–602) война велась с приложением всех сил и переменным успехом, пока, наконец, разразившаяся в державе персов смута не ознаменовала собой счастливого поворота, а энергия императора Маврикия не привела к благоприятному для Византии ее окончанию. При его поддержке молодой Хосров II Парвиз, внук Хосрова Старшего, смог захватить царский престол, после чего он заключил с Византийской империей мирный договор, по которому значительная часть персидской Армении отошла к византийцам (591)163.
Маврикий принадлежит к числу наиболее значительных византийских правителей. Время его правления представляет собой важный этап развития старого позднеримского государства и его перехода к новому полному жизни порядку средневековой византийской Империи. Обращение к Востоку и вынужденное оставление большинства присоединенных при Юстиниане западных областей не означало сдачу принципиальных имперских интересов на Западе. Посредством эпохальных организационных мероприятий Маврикий сохранил для Империи на длительное время по крайней мере часть западных владений. Консолидировав остатки могущества времен Юстиниана, он создал экзархаты в Равенне и в Карфагене, которые посредством строгой военной организации должны были стать способными к обороне. Североафриканские области и окруженную захваченными лангобардами областями Равенну он организовал в качестве военных наместничеств, передав во властные полномочия экзархов не только военную, но и гражданскую власть во всей полноте164. Оба экзархата стали форпостами византийского могущества на Западе. Их организация открыла эпоху милитаризации византийского управления и подала пример позднейшему фемному устройству.
Сколь в малой степени Маврикий был склонен отказываться от западных владений, показывает завещание, которое он, пораженный тяжелой болезнью, составил в 597 г. По этому завещанию его старший сын Феодосии должен был из Константинополя управлять восточной частью, а второй сын, Тиверий, из Рима – Италией и западными островами165. Рим в качестве второй имперской столицы должен был вновь стать городом императора. Идея всемирной Империи не была забыта, живыми оставались и традиции раздельного правления и деления единой Римской империи166.
Если в Азии было, хотя и на краткое время, водворено спокойствие, если на Западе из наследия гордого дела Юстиниана было спасено то, что можно было спасти, то положение на Балканах становилось все более критическим. Смятение, которое царило здесь со времен славянских вторжений, все более усиливалось со времени вторжения аваров в Среднюю Европу. На Паннонской равнине возник мощный союз племен, и с тех пор Византия находилась под все возрастающим давлением аваров и подчиненных им славянских племен, живших в среднем течении Дуная. Вскоре вспыхнула ожесточенная борьба за византийские пограничные крепости, прикрывавшие переходы через Саву и Дунай. После продолжительной ожесточенной осады аварский хакан Баян в 582 г. вступил в Сирмий. Через два года пали Виминакий, а также, на некоторое время, Сингидун167. Византийская оборонительная линия была прорвана, и аварско-славянский поток стал распространяться по всему Балканскому полуострову. Одновременно независимые от аваров славянские племена с нижнего Дуная все более глубоко вторгались в византийские провинции168. В это время случились первые славянские и аваро-славянские нападения на Фессалонику (584 и 586)169. Но самым важным было то, что с 80-х гг. VI в. началось поселение славян на Балканском полуострове. Славянские племена более не удовлетворялись грабежом, они обосновывались на византийской территории и брали землю в прочное владение170.
Из крупных внешнеполитических событий ранневизантийской эпохи для дальнейшего развития Империи не было другого столь важного события, как вторжение славян на Балканы. Все прочие вторжения варваров, которым в ту эпоху подвергалась Империя, имели преходящий характер, и даже великое переселение германцев, как бы глубоко не отразилось оно на развитии Византии, всего лишь прокатилось мимо Восточной империи. Славяне же остались на Балканах навсегда, и со времени захвата страны славянами начался процесс, который позднее привел к возникновению независимых славянских государств на византийской почве.
Завоевательные войны на Западе во времена Юстиниана и продолжительная борьба с Персией во времена его преемников заставили Византию перейти на Балканском полуострове к обороне. Только победное окончание войны с персами дало возможность предпринять контрнаступление против славян в придунайских областях. На самом деле только большая и успешная кампания против основных славянских поселений по ту сторону Дуная могла предохранить северную имперскую границу от враждебных вторжений и обеспечить Империи владение Балканским полуостровом. Так в 592 г. началась борьба171, которая должна была решить судьбу Балканского полуострова. Поначалу казалось, что ее ход принимает для византийцев благоприятный оборот. Неоднократно переходили они Дунай, одержав над славянами и аварами несколько побед. Впрочем, такие отдельные победы оказывали на огромную славянскую массу лишь небольшое действие. Борьба затянулась, ведение войны в отдаленной местности было трудным, и боевой настрой войск опасно упал.
Со времени крушения реставрационной политики Юстиниана верховная власть сильно потеряла в авторитете. В качестве естественной реакции на абсолютизм Юстиниана возросло не только политическое значение сената, но и стремление к свободе народа. В критические годы на переломе VI и VII вв. активность димов достигла нового пика. Постоянно обостряющиеся социальные и религиозные противоречия находили себе выход во внутренней борьбе и в столкновениях венетов и прасинов во всех крупных городах Империи. В войсках сильно упала дисциплина, и дело часто доходило до открытого проявления недовольства, тем более что правительство, вынужденное прибегать к мерам экономии, скупилось на выплаты жалования. Глубокое беспокойство, которое овладело Империей, охватило также усталую и пришедшую в уныние от безысходной войны армию. Когда в 602 г. войска вновь получили приказ зимовать в своих лагерях за Дунаем, возмущение прорвалось наружу. Младший офицер Фока, полуварвар по происхождению, был поднят на щит и двинулся вместе с мятежными солдатами на Константинополь. В самой столице также поднялось восстание. Обе соперничающие партии объединились в борьбе против императорского правительства172. Маврикий был свергнут, а Фока с согласия сената провозглашен императором.
Провал дунайской экспедиции после десятилетней напрасной войны решил судьбу не только Балканского полуострова, который был окончательно предоставлен славянам: долго сдерживаемый внутренний кризис Империи прорвался, наконец, наружу. В годы, когда Константинополем повелевал Фока (602–610), старое, обескровленное позднеримское государство вступило в свою последнюю смертельную агонию. Террористический режим Фоки представлял собой внешние рамки, в которых протекал распад позднеримского государственного и общественного порядка.
Состояние лихорадки, которое охватило Империю, вылилось в необузданное господство террора и в тяжелую внутреннюю борьбу. За убийством свергнутого Маврикия и его сыновей, которых перебили на глазах у отца, последовала волна массовых казней. Террор затронул прежде всего представителей наиболее уважаемых родов и вызвал в первую очередь их сопротивление. На террор со стороны правительства аристократия ответила длинной чередой заговоров, которые во всех случаях заканчивались новыми казнями.
Только в одном месте Фока нашел поддержку – в Риме. Между Константинополем и Римом уже в конце VI в. разгорелся горячий спор вследствие решительных протестов папы Григория I против титула «вселенский», который патриарх Константинопольский имел обыкновение прилагать к себе уже примерно сто лет173. Маврикий воспринимал эти протесты со сдержанной прохладой. Фока же, напротив, с готовностью уступил: его подчеркнуто дружественная по отношению к Риму политика увенчалась адресованным в 607 г. папе Бонифацию III указом, который признавал апостольскую Церковь св. Петра главой всех Церквей174. Памятником особого благоволения, которым пользовался Фока в Риме, стала воздвигнутая на римском форуме колонна, надпись на которой прославляет византийского тирана.
В самой Византии Фока навлекал на себя все большую ненависть, особенно в Передней Азии, где его православная церковная политика выразилась в кровавых гонениях на монофиситов и иудеев. Внутренние конфликты принимали все большие размеры и становились ожесточеннее. Партия прасинов, которая поначалу поддерживала Фоку, выступила затем против него с такой враждебностью, что ее членам было строго запрещено занимать государственные должности175, при этом венеты поставили себя на службу режиму террора. Борьба димов достигла крайнего ожесточения. По Империи распространялось пламя гражданской войны176.
Но теперь обрушилась и внешняя катастрофа, предотвратить которую были призваны тяжелые сражения прошедших десятилетий. Как на Балканах, так и в Азии дело дошло до полного развала армии. Персидский царь Хосров II, выставив себя мстителем за убитого Маврикия, предпринял против Византии генеральное наступление. Обороноспособность и воля к сопротивлению расшатанной изнутри Империи год от года слабели. Поначалу сражения были весьма жестокими, хотя во всех случаях они имели для Византии печальный исход. Однако после того, как сопротивление в приграничных областях было сломлено и в 605 г. пала крепость Дара, персидские армии совершили быстрое вторжение в Переднюю Азию, достигли Малой Азии и заняли Кесарию. Один персидский отряд дошел даже до Халкидона. На Балканы же хлынул аваро-славянский поток. Не сильно помогло и то, что в 604 г. Фока повысил размер выплат аварскому хакану177: вскоре весь Балканский полуостров оказался наводнен огромными массами славян. Империя стояла на краю гибели.
Спасли ее силы окраин. Экзарх Карфагена Ираклий восстал против режима Фоки и, после того как к нему присоединился Египет, отправил своего сына, тоже Ираклия, во главе флота на Константинополь. На островах и в гаванях, в которые флот причаливал по пути, Ираклия Младшего восторженно принимало население, особенно партия прасинов. 3 октября 610 г. его эскадра показалась перед Константинополем. Здесь его также приняли как избавителя: он положил быстрый конец режиму террора Фоки и 5 октября принял из рук патриарха императорский венец178. После казни Фоки статуя свергнутого тирана в качестве символической damnatio memoriae была сброшена и публично сожжена, а с нею был сожжен и флаг партии венетов.179
Годы анархии в правление Фоки знаменуют собой заключительный аккорд истории позднеримского государства. На этом заканчивается позднеримская, или ранневизантийская, эпоха. Из кризиса Византия выходит по существу в виде новой структуры, освобожденной от наследия прогнившего позднеримского государственного организма и укрепленной новыми силами. Начинается собственно византийская история – история средневековой греческой Империи.