Ср. К. и христианство. См. уступчивость. Послушание. Аполитичность.
*
Может ли образованный и мыслящий человек поддерживать деспотизм? Нет. Если человек поддерживает деспотизм, то он недостаточно образован и мыслит неряшливо.
Может ли нравственный, порядочный, приличный человек поддерживать деспотизм? Да. Деспотизм благородно берёт на себя совершение геноцидов, ведение войн, разорение людей, освобождая большинство подданных от этического выбора. От счетоводов Освенцима и Магадана как раз и требовалось быть честными, нравственными, приличными, порядочными. А уж у заключённых вообще была полная свобода совершенствоваться, молиться и дружить.
*
Конформизм неотличим от свободы, в этом его сила. Сама свобода есть конформизм Богу.
Символом конформизма может служить белокожий человек, который во время чемпионата мира по футболу в Южной Африке стоял неподвижно среди толпы темнокожих людей. Толпа подпрыгивала и кричала от радости: команда ЮАР обыгрывала французскую. Неподвижно стоять в таких обстоятельствах требует нечеловеческих усилий или, в крайнем случае, изрядного конформизма - только духовного. Этот белокожий человек был конформен с толпой, которая в это время смотрела матч в телетрансляции у Эйфеловой башни. Смотрела, замерев от горя.
Конформист не может оправдаться тем, что он подражал окружающим. Так могла бы оправдаться обезьяна, если бы умела говорить - но если бы обезьяна умела говорить, она была бы человек. Способность говорить есть результат свободы: человек может выбирать своё окружение самостоятельно, где бы он ни находился плотью.
*
Конформизм – полезное явление, средство коммуникации. Конформизм, правда, формален, он даёт преимущество ближнему,
точнее – толпе. Но преимущество опасно и безнравственно лишь тогда, когда его предоставляют сильному, а слабому
– почему бы и нет? Толпа сильна только с точки зрения человека толпы. Настоящая личность знает, что всякая сумма
людей меньше слагаемых, меньше даже одного человека. Она преходяща, она бестелесна, она фиктивна. Но именно
поэтому не надо бояться толпы и коллектива, и полезно давать ему некоторую – не абсолютную, осознанно условную
– фору. Например, когда появился интернет, огромное количество новичков следовало указаниям немногих первопроходцев.
Предполагалось, что на сайте обязательно должен быть форум, «карта сайта», книга отзывов, указатель линков.
Лично мне понадобилось девять лет, чтобы осознать: для большинства сайтов указатель линков не нужен вообще,
для сайта, который содержит в себе нормальный научно-справочный аппарат, указание интернет-линков должно быть
встроено в традиционную библиографическую структуру. Линки так же не следует указывать особо, как не следует
особо указывать книги, напечатанные на мелованной бумаге. Напротив: линки на собрания материалов, на отдельные
монографии или статьи безусловно нельзя объединять в одну категорию. Мышление – процесс всегда личный, и такой
мощный, что конформизм играет роль противовеса, удерживающий не мысль, но мыслящего от крушения. Беда только,
если противовес есть, а вес – отсутствует.
*
Компромисс есть объединение. Этим он ценен, это делает компромисс подчас невозможным.
Могут сыграть в футбол - одной командой или двумя, неважно - любители
острого и любители соленого, но только, если каждый из них считает футбольное
поле футбольным полем. Если какой-нибудь из них решит, что футбольное поле
- это бассейн с водой (или, что еще хуже, что бассейн - это футбольное
поле), игры не будет. В первом случае человек будет у всех путаться под
ногами, во втором - просто утонет. Первое комично, второе трагично, но
и то, и другое непрактично.
Подлинное единство возможно лишь там, где есть различия. Не говоря дурного
слова про однополые браки, можно, видимо, утверждать, что все-таки разнополые
браки все-таки как минимум интереснее в смысле качестве единства. Можно
назвать сочетание двух кусков хлеба бутербродом, еще смелее можно назвать
бутербродом сочетание двух кусков колбасы, но все-таки в строгом смысле
слова для бутерброда нужен "бутер", то есть масло, и "брод".
Однако, различия бывают различными. Даже однополый брак будет прочнее,
чем брак гомосексуала и лесбиянки. Стандарт потому и ценят (а нестандартное
- терпят), что нестандартное редко совпадает между собой.
Объединяться гордыне и греху так же трудно, как лошади, уже пришедшей
к финишу (неважно, пришла она первой или ей только кажется), трудно стартовать
одновременно с лошадью, которая еще и не покидала стойло. Если, конечно,
бегут не по кругу.
Белоцерковский замечает, что американцы сохраняют дружеские отношения
между собой, даже если расходятся во взглядах на 80%. У нас - рвут отношения,
если взгляды разошлись хотя бы на 20%. Это, конечно, нездоровая психика,
параноидальная: мол, если ты не пойдешь на выборы, то жизнь кончится, ты
лично укрепишь диктатуру и прррр.... а потому я с тобой больше не разговариваю!
Так если не разговаривать, это же как раз то, что является главной целью
любой диктатуры! Что пользы, если все будут разумно голосовать и политически
верно себя вести, если это будет куплено ценой сплочения в духе Ульянова?
Но и в России умеют сохранять дружеские отношения, даже когда 99% расхождений
- только со властью. Проблема не в том, идти на компромисс или нет, а с
кем - с равным, со слабым или с сильным.
Бескомпромиссность (как и противоположные свойства - уступчивость, а
то и расчетливость) лечится восхождением к некоей добродетели, которой
на русском языке и названия-то порядочного нет. Она может быть названа
порядочностью, честностью, но такие имена хороши в тех далеких странах,
где на личность аккуратно давит общество, соглашается на то, что и личность
временами давит на общество, а не в России, где и общество, и личность
одинаково раздавлены в лепешку государством. Иосиф Бродский, описывая своего
отца, в полной мере обладавшего этим прекрасным свойством души в самую
страшную из всех российских эпох - сталинскую, назвал это гордостью: “Когда
что-либо постыдное или отвратительное подбиралось к нему, его лицо принимало
кислое и в то же время вызывающее выражение. Словно он говорил “испытай
меня” чему-то, о чем уже знал, что оно сильнее его. “Чего еще можно ждать
от этой сволочи” — была его присказка в таких случаях, присказка, с которой
он покорялся судьбе”. Разумеется, на самом деле это не гордость, это
смирение, кажущееся гордостью из-за нечеловеческой, сатанински извращенной
обстановки жизни. “Не оставалось места для какой-либо позы или философии,
даже самой непритязательной, в реальности того времени, способной скомпрометировать
любые убеждения или принципы требованием во всем подчиниться сумме их противоположностей.
(Лишь не вернувшиеся из лагерей могли бы претендовать на бескомпромиссность;
те, что вернулись, оказались податливы не меньше остальных). И все-таки
цинизмом это не было тоже. Скорее - попыткой держать спину прямо в ситуации
полного бесчестия; не пряча глаз. Вот почему о слезах не могло быть и речи”.
Это смирение, подобное смирению раба, который, став христианином, сознательно
остается рабом, сознавая гнусность рабства. Это защита истины без оружия, просто
хранением истины в самом опасном месте - внутри себя, где обычно и совершаются
всевозможные компромиссы. Власть сатаны это очень тонко чувствует, и именно в
душу человеческую направляет главные свои удары, не ограничиваясь формальной данью.
такая безудержная власть не обязательно ставит на колени тело, не обязательно
стремится поставить на колени душу. Вот почему, удивительным образом, в поединке
с сатанинской властью нравственными оказывались вовсе не те, кто шел на маленький
компромисс в душе (такие люди часто были диссидентами и не шли ни на какие компромиссы
в поведении), а те, кто, хотя бы сдавался “сволочам” и “жил по лжи” (отец Бродского
был в этом смысле обычнейшим советским человеком), но в душе отрицался сатаны
и всех дел его совершенно бескомпромиссно. Поэт и в прозе пропел этому смирению
гимн лучше любого проповедника:
“Мужчины того поколения всегда выбирали или — или. Своим детям, горазо
более преуспевшим в сделках с собственной совестью (временами [временами!
всего лишь временами!! - Я.К.] на выгодных условиях), эти люди часто казались
простаками. ... Они не очень-то прислушивались к себе. Мы, их дети, росли, точнее,
растили себя сами, веря в запутанность мира, в значимость оттенков, обертонов,
неуловимых тонкостей, в психологические аспекты всего на свете. Теперь, достигнув
возраста, который уравнивает нас с ними, нагуляв ту же физическую массу и нося
одежду их размера, мы видим, что вся штука сводится именно к принципу или — или,
к да — нет. Нам потребовалась почти вся жизнь для того, чтобы усвоить то, что
им, казалось, было известного с самого начала: что мир весьма дикое место и не
заслуживает лучшего отношения. Что “да” и “нет” очень неплохо объемлют, безо всякого
остатка, все те сложности, которые мы обнаруживали и выстраивали с таким вкусом
и за которые едва не поплатились силой воли”
(“Полторы комнаты”, главка 25).
ВОЛЬНОЕ И НЕВОЛЬНОЕ В КОНФОРМИЗМЕ
Основу русского деспотизма составляют люди, которые агрессивно исповедуют конформизм там, где могли бы этого не делать. Приезжает генерал КГБ на дачу. Тут он мог бы расслабиться, но всё наоборот. Учитель - в школе, может быть, он даже и не очень конформист, но в семье, в дружеских разговорах конформист в квадрате. Особенно ярко это в абсолютно свободных сферах, например, в религии. Человек в литературе или в науке, может, даже нон-конформист, а религию себе выбирает максимально "лояльную" (т.е., конформистскую к государству). Мог бы ведь вообще не ходить в храм, но ходит - ему нужно где-то удовлетворить потребность в конформизме. А такая потребность есть.
Есть масса пограничных случаев. Вот настоятель московской церкви. Настоятельство - это вольное или невольное поведение? Когда человек шёл в Церковь, это был нон-конформизм, а потом вдруг в избранную комнату пришли серьёзные дяди и устроили в ней такой ремонт, что он, никуда не ходя, оказался совсем в другой комнате. Теперь человек вынужден быть конформистом - не просто "социально адаптированным типом", а именно конформистом. Мог бы ведь уйти... С другой стороны, он отвечает за тех, для кого этот храм - единственная отдушина... С третьей стороны, эта единственная отдушина настолько отравлена тем же конформизмом, что в ней уже дышать нечем, ничего не осталось от "первой любви", от элементарной свободы... Вот где апории... Подумаешь, - догонит ли Ахиллес черепаху... Вот назначить Ахиллеса настоятелем, а черепаху архиереем, и посмотрим...
*
В защиту человека
Я не читал пропутинских заявлений Чулпан Хаматовой, но я не одобряю нападок на Хаматову. Во-первых, существует презумпция невиновности. А что, если Хаматова вполне искренне хвалит Путина? Разве мало хороших людей, которые ошибаются в людях, тем более - в политиках?
Ничто так не мешает свободе как убеждённость, что все любят и ценят свободу. Свободу надо пропагандировать и защищать именно потому, что она - ценность не самоочевидная. Свобода свободна и по цели, и по средствам, поэтому любовь к свободе не входит в число добродетелей. Она - бонус, приятное, но необязательное дополнение. Более того, можно любить свободу и защищать её, но не быть свободным - внутренне свободным. А можно быть сторонником деспотизма и при том очень свободным человеком. Такие нестыковки и гарантируют свободу, делая её не чем-то обязательным для устроения на земле.
Попытки оправдать Хаматову тем, что она якобы "лицемерит ради спасения детей" - хуже нападок. Это традиционная для викторианского XIX века патерналистская концепция: слабые - старики, женщины, дети - и сами рассматриваются как недочеловеки, и являются целью, которая оправдывает дурные средства. Конечно, такой патернализм лучше варварского топтания и уничтожения слабых, а именно этим варварством переполнена человеческая история даже до сего дня. Однако, человечность - и не в патернализме. К тому же патернализм очень быстро приводит к тому же затаптыванию, что прямое людоедство - ради "слезинки ребёнка" начинают бомбить целые страны.
Это не означает, что надо предъявлять к слабым те же требования, что к сильным, взрослым, совершеннолетнием. Нельзя и к совершеннолетним предъявлять требования. Нельзя предавать ни ради детей, ни ради взрослых. Если бы Иуда предал Христа ради каких-нибудь детей, он бы остался Иудой.
Нападки на Хаматову - классическая проекция, компенсация за свою слабость. Эти нападки не исходят от Новодворской или Ковалёва, как и Сахаров не бранил врачей за аполитичность, а только за неисполнение врачебного долга. Героизма требуют те, кто сам не блещет героизмом. Это классические "придворные интеллектуалы", на своём рабочем месте - не только трусливые, но и плохо работающие. Хорошо работающий человек никогда не бросит камень в другого хорошо работающего человека - а Хаматова как руководитель благотворительной организации работает хорошо. Камнями бросают те, кто давно стал халтурщиком, оправдывая себя тяжёлыми политическими обстоятельствами, омерзительностью русской жизни и т.п.
Забастовка - а от Хаматовой требуют забастовки - есть лишь одно из многих средств политической активности, и далеко не лучшее. Во-первых, всегда трудно определить, в каких профессиях забастовка исключена. Врач имеет право бастовать? Если не имеет (хотя почему? тогда врач не имеет права и деньги получать за свою работу?), то имеет ли такое право священник - врач духовный? А учитель? В общем, любой халтурщик от культуры может оправдать своё пресмыкательство перед кровавой деспотией тем, что его монография об особенностях игры на флейте в Южном Китае в последней трети XI столетия так же важна для выживания человечества как бесперебойная работа реанимации. И монография-то обычно слабенькая... Позвоночник надо гнуть над письменным столом, а не перед начальством. И кукиши в кармане, фрондерство на кухнях, в курилках и в анонимных интернет-баталиях ничего компенсировать не могут.
Хаматову бранят, потому что она не просто гениальная актриса (гениальных актрис много), а потому что она реализовала свой гений - а вот таких актрис крайне мало. Бранят те, кто не реализовал свой гений - а какой-то гений есть у всякого. Бранят те, кто хочет дешёвой благодати - чтобы диктатор исправно финансировал то, что в нормальных, демократических странах финансируют совсем другими способами. Бранят те, как правило, кто сам кормится от того же президента и вряд ли выдержит конкуренцию в свободном пространстве - хоть культурном, хоть экономическом. Кто боится свободы, а только хочет несвободы "хорошей" - без коррупции, с милосердием, с умом.... Да не бывает такой несвободы и быть не может, и нужно не жаждать усовершенстивования барско-холопских отношений, а строить отношения нормальные. И в этих нормальных отношениях претензий к людям, занимающимся помощью нуждающимся, отнюдь не предъявляют.
*
Вышел в свет новый церковнославянский перевод Библии. Первый стих первого псалма теперь звучит так: "Блажен муж, иже иде на совет нечестивых, да не маргинализируются оне".
Идея, что надо дружить с нациками, чтобы те маргинализировались, напомнила мне анекдот о двух ирландцах, которые увидели священника, входящего в публичный дом. После минутного недоумения, один из них нашёлся: "Наверное, кто-то из девочек при смерти...".
*
* * *
Толстой вложил в уста Пьера Безухова наивные причитания о том, что хорошие люди не умеют объединяться, в отличие от плохих. Но ни Толстому, ни Пьеру Безухова не могла закраться в голову мысль, которая у многих современных русских людей логически следует из этого тезиса: надо объединяться с плохими людьми.
На самом деле, Толстой просто хотел подчеркнуть, что Безухов ещё не созрел, инфантилен. Хорошие люди умеют объединяться, поэтому они и хороши. У плохих не объединение, а свальный грех.
*
Читаю сборник документов о расправе с членами Комитета помощи голодающим в 1922 году. Один из них так объяснял свои компромиссы с большевиками - "нужно бросить кость". Гм! Кости человеку даны не для того, чтобы бросать их волкам. Кто бросает волку кость, вторую, третью, кончит грудой разлагающегося мяса. А чужие кости волкам бросать - это, конечно, не обсуждается, хотя часто делается.
Кстати, тому бросавшему - не помогло. И еще миллионам сорока.
